– У вас все в порядке?

Вив улыбается, и я тоже.

– Марк, началось.

Но у меня такое ощущение, будто все это происходит во сне, будто я произношу эти слова, но сегодня поднимусь наверх и заберусь в кровать рядом с Марком, а завтра все будет в точности как прежде.

– Что началось?

Марк ничего не понимает, и Вив смеется.

– Ребенок.

И тут Марка прорывает.

– О господи. Ты в порядке? Схватки, когда же они должны начаться? Черт, не помню, через восемь минут или через пять? Не двигайся… нет, вообще-то, давай походим и попробуем глубоко дышать, – когда он, наконец, замирает и делает глубокий вдох, я прыскаю со смеху.

– Марк, расслабься! У меня все хорошо. Схватки – это совсем не больно, почти как слабая боль при месячных. Но нужно позвонить в больницу, ведь Триш предупреждала, что есть опасность инфекции.

– Да, да, нужно позвонить в больницу. Я сейчас позвоню.

– Марк, – Вив нежно отбирает у него трубку. – Давай лучше я позвоню.

– Все в порядке?

Папа возвращается в комнату, и Вив все ему рассказывает. Я с изумлением и радостью вижу, что он расплывается в улыбке.

– Мы станем бабушкой и дедушкой! – говорит он, толкая Вив в бок. – Кто бы мог подумать?

– Что они говорят, что они говорят?

Марк суетится, как старая бабка, и меня так и подмывает сказать ему, чтобы он заткнулся, потому что это начинает меня безумно раздражать, ведь обычно он так спокоен. Но я знаю, придется подождать до больницы, прежде чем я смогу как следует оторваться и наорать на него.

– Ш-ш-ш, – Вив слушает, что отвечает акушерка. – О'кей. О'кей. Примерно через час? О'кей. Увидимся.

– Ну что? Ну что?

– Говорят, тебе нужно в больницу из-за риска заражения, но особенно не волнуйся. Можно приехать через час, в самый раз.

– Ничего не понимаю.

Я лежу на больничной койке. Ко мне подсоединили эмбриональный монитор, который показывает, что схватки идут каждые две минуты. Я только что прошла отвратительный внутренний осмотр (клянусь, пальцы акушерки толще долбаного батона салями!), и оказалось, что матка раскрылась всего на два сантиметра, и, возможно, до родов пройдут еще долгие часы.

– Если хотите, можете поехать домой, – говорит врач. – Скорее всего вы будете готовы не раньше завтрашнего утра. Вам сейчас нужно хорошенько поспать, а дома вы выспитесь намного лучше.

– Можно, я останусь здесь? – неуверенно спрашиваю я.

Я ждала девять месяцев, и теперь, когда я наконец в больнице, вся королевская рать не сгонит меня с этой койки.

– А как же риск заражения?

– Если вы будете разумно себя вести, это маловероятно, – отвечает врач. – Выбор за вами, но я бы посоветовала вам ехать домой.

– Я лучше останусь здесь, – говорю я.

Когда Марк и родители заходят в палату, я объясняю им, что, по мнению акушерки, мне лучше остаться в больнице.

Я смотрю на Марка и папу.

– Сразу скажу: когда начнутся роды, видеть никого рядом с собой не хочу. Разве что Вив. Понятно?

– А как же я? – спрашивает Марк.

Он явно обиделся.

– Пока не знаю, – бурчу я. – Посмотрим.

– Нннннннеееееееееееееееееееееееееттттт!

С моего лба стекает пот, и я тужусь изо всех сил, а потом откидываюсь назад. Наконец схватки ослабевают.

И я начинаю рыдать.

– Я не могу, – всхлипываю я. – Не могу.

Мне на самом деле кажется, что я не смогу. Мне не выйти отсюда живой, боль перекрывает все, боль просто ужасающая. Такое ощущение, что мое тело сейчас расколется, как орех, и в данный момент смерть представляется не такой уж плохой альтернативой.

О нет. О дерьмо. Опять началось.

– Давай, Мэйв, давай, Мэйв. Молодец, молодец. У тебя все прекрасно получается. Тужься сильнее. Тужься сильнее. Еще разок, тужься.

Акушерке на вид лет двенадцать. У нее свежее личико, стройная фигурка и нет обручального кольца. Клянусь дьяволом, что она никогда не рожала. Какого черта она делает? Гладит мне плечо, ободряет меня, а сама даже и не подозревает, что я сейчас сдохну, что эта боль хуже ада, и я рожаю не ребенка, а целый мешок крупноклубневого королевского картофеля.

– Не трогайте меня, – шиплю я на нее.

Схватки утихают, Марк наклоняется и вытирает пот с моего лба.

– Ты сможешь это сделать, – говорит Марк.

Он сидит у кровати. Если у меня когда-то и было чувство собственного достоинства, теперь я могу забыть об этом, потому что Марк видит, как я тужусь и напрягаюсь, лицо у меня становится цвета вареного лобстера.

– Тужься, еще разок.

– ННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТТТТТТТТТ! ПОШЕЛ В ЗАД! – ору я и сильнее сжимаю его руку.

– Вив! – реву я. – Где Вив? Я больше не могу.

– Нет, можешь, – она вбегает в палату из коридора и подходит прямо к кровати.

Отодвигает слипшиеся волосы со лба и поглаживает меня по голове. Я пытаюсь собраться с силами, но где их взять?

– Я с то бой, – говорит она.

– Я больше не могу, – смотрю на мою маму, и она раздваивается.

Я так устала, что у меня двоится в глазах, и я знаю, что больше не выдержу. Я передумала. Я хочу домой. Хочу, чтобы боль прошла. Мне не нужен этот ребенок.

Вдруг акушерка смотрит на эмбриональный монитор, и, может, мне только кажется, но глаза у нее слегка расширяются. Через мгновение в дверях появляется пожилая женщина – старшая акушерка. Она сразу же подходит к кровати и двигает наверх поясок, который натянут вокруг моего живота. Поясок, который фиксирует сердцебиение ребенка.

– Давай, Мэйв, детка, – добродушно произносит она, передвигая поясок вверх-вниз и внимательно глядя на монитор.

Я пытаюсь проследить за ее взглядом, но слишком измучена и падаю на подушки.

– Отлично, – говорит она, кладет руки на мои бедра и пытается мягко перевернуть меня. – Малышу не нравится эта поза, поэтому придется перевернуться на бок.

Я поворачиваюсь, как слон, и тут опять начинаются схватки.

– ННННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТТТТТ! – кричу я, краем сознания замечая, что комната, кажется, всего за несколько секунд наполнилась людьми.

Здесь акушерка, старшая акушерка, гинеколог, педиатр. Это совершенно сюрреалистично, будто вокруг моей кровати устроили вечеринку. Я слышу, как они шепотом кричат, что не могут нащупать сердцебиение ребенка; вижу панику в глазах Марка; но мне уже все равно. У меня между ног сидит гинеколог, и я наблюдаю за ним сквозь по дернутые туманом измученные глаза. Он деликатно натягивает пару латексных перчаток, и вид у него в точности такой, будто сейчас он отыграет большой концерт для фортепиано в Вигмор-Холле. Он улыбается.

– Придется сделать небольшую эпизиотомию, – говорит он. – Это ничуточки не больно, – мне уже все равно.

Я только хочу, чтобы это кончилось. Мне наплевать на скальпель и швы. Мне даже наплевать, если мои жуткие страхи окажутся реальностью и я сделаю что-то, что когда-то казалось мне ужасно унизительным, например нагажу ему на руку. Мне все равно. У меня не осталось ни капли достоинства, и то, что между моих обнаженных, широко расставленных ног сидит незнакомый мужчина, меня не заботит. Нет ничего хуже, чем боль от этих схваток.

Они накатывают снова, и я понимаю, что это конец. Это последний раз. Я больше не выдержу.

Вместо гинеколога у меня между ног теперь уселась старшая акушерка.

– Давай, Мэйв, вот так. Молодец. Тужься сильнее. Тужься. Еще раз. Ребенок выходит. Я вижу головку. Появилась головка.

– Тужься, Мэйв. Еще немного.

– Ты выдержишь, Мэйв, – доносится голос Марка, и я тужусь, тужусь изо всех сил, и кричу в агонии, зная, что я или рожу в эту же минуту, или умру.

– ННННННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ-ЕТТТТТ!