Но, похоже, Джулия на самом деле об этом забыла. Ей все еще трудно признать, что, возможно, в конце концов, с ее здоровьем не все в порядке. Но с каждым днем она убеждается, что сделала правильный выбор. Сейчас она именно там, где должна быть, и делает именно то, что нужно.

– Самое поразительное, – проговорила Джулия после долгой паузы, – то, что мне кажется, что я со всем не переживаю. Не буду заходить слишком далеко и говорить, что я за него счастлива. Но если бы в то же самое время в прошлом году ты сказала бы мне, что у Марка будет ребенок с женщиной, которая заняла мое место на работе… – они прыснули со смеху, представив всю нелепость ситуации, и Джулия продолжила: —…я бы влепила тебе пощечину или бы заорала от злости. Но теперь я не переживаю. Более того… о боже. Неужели это я говорю? Я рада, что на ее месте не я.

– Значит, пока дети в твои планы не входят?

– Пока нет. Я тут в таком ударе. Работаю, как сумасшедшая, и каждый вечер хожу по вечеринкам. И просыпаюсь каждое утро, чувствуя удивительный прилив энергии. Сэм, я не хожу, я летаю над Нью-Йорком и наслаждаюсь каждой минутой! Меньше всего сейчас мне хотелось бы иметь толстый живот, занудного мужа, проводить каждый вечер перед телевизором и всю ночь, не отходя от орущего ребенка.

Сэм рассеянно погладила свой толстый живот и вздохнула.

– О, черт, – произнесла Джулия. – Извини. Я не то хотела сказать. Все дело в том, что я хотела стать домашней. Мне казалось, что мне так этого хочется, иметь свою семью. Мужа. Ребенка. Уютный дом. Но мне это не нужно. Когда я жила с Марком, я будто была мертвая. Это не его вина. Мы оба виноваты. Мы совсем друг другу не подходили, и я вспоминаю себя прежнюю и понимаю, что это была не я, всего лишь бледная тень меня. Сейчас я живу именно так, как нужно. Возможно, в будущем что-то изменится, тогда и посмотрим.

Сэм хотела спросить, понимает ли Джулия, что, возможно, она не может иметь детей, но не смогла. Еще рано. К тому же она знает Джулию. Знает, что та предпочитает запрятать страх поглубже, словно страус – голову в песок, и ни в коем случае не смотреть ему в лицо.

– Как твой красавчик Джек?

– Мы все еще встречаемся, но лишь как друзья.

– Друзья, которые время от времени занимаются сексом?

Джулия захихикала.

– А зачем еще нужны друзья?

– Вот именно, если они симпатичные, забавные и обожают тебя не меньше шоколадного печенья?

– Именно. Но я не тебя имела в виду, – прыснула Джулия.

– Надеюсь, черт возьми. Но ты и Джек. Неужели у вас ничего нет?

– Ни в коем случае. Я пока не готова, но он замечательный друг.

– А как же секс?

– Секс потрясающий! – смеется Джулия. – Могла бы и не спрашивать.

Сэм бросает в миску экологически чистые листья шпината и долго сомневается, глядя на терку для сыра. Терка явно чистая, но не стерильная. Может, не мучиться? Она колеблется, но ей кажется, что может произойти что-то ужасное, и она никогда не простит себе, если с Джорджем что-то случится. Вздохнув, она ставит чайник – в очередной раз – и на десять минут опускает терку в кипящую воду, чтобы стерилизовать ее.

– Это уже не дом, а бассейн какой-то, – раздраженно прошипела она вчера вечером, когда Крис вошел в дом, уронив пальто на пол в прихожей.

Она подняла крышку стерилизатора и быстро бросила ее в раковину, но крышка успела оставить на кухонном столе вереницу дымящихся лужиц. Более того, в последние пять месяцев она разогревала бутылочки не в микроволновке, а в кастрюле с кипящей водой, которая тоже оставляла за собой лужи.

– Я только и делаю, что вытираю эту чертову воду, – в ярости выпалила она, в шестнадцатый раз за день вытирая лужи.

– Я прекрасно провел день, спасибо, дорогая, – Крис предпочел не обращать внимания на ее слова. – Я очень устал, весь день проводил бурные переговоры с потенциальными поставщиками, но как приятно наконец вернуться домой, где меня ждет очаровательная жена и вкуснейший домашний ужин.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но она отдернулась, сразу же почувствовав, как в ней закипает злоба. Дыши глубоко, сказала она себе, шинкуя сельдерей все мельче и мельче. Но ярость выкипала, переливаясь через край.

– Можешь шутить сколько угодно, будь ты проклят, – с ненавистью проговорила она, – но скажи спасибо, что тебе не пришлось просидеть весь день с вопящим младенцем. Ты понятия не имеешь, что мне приходится выносить. Понятия не имеешь, как тяжело я работала, а ведь мне никто не помогает. Ты являешься сюда, как ни в чем не бывало и ожидаешь, что я буду в прекрасном настроении, когда я выжата, как лимон? Я сыта по горло. По горло.

– А чем ты думаешь, я занимаюсь весь день? Можно подумать, что я каждое утро выхожу из дома и отправляюсь на вечеринку! Не тебе одной плохо, Сэм, не ты одна вертишься как белка в колесе.

Крису казалось, что он понимает переживания Сэм, но всему есть предел, в самом деле. Господи, ведь о нем никто не думает. У него был кошмарный день. Он вконец измотался, пытаясь закончить три стола и буфет, и пришел домой ради того, чтобы его собственная жена, которая уже сама на себя не похожа, игнорировала его и орала?

Крис не понимал, почему Сэм в течение трех месяцев ни разу не сумела нормально одеться. Не потому, что она не хотела, не потому, что устала, а потому, что Джордж орал как резаный. Весь день. Он затихал лишь тогда, когда она носила его на руках, поднимаясь и спускаясь по лестнице, или толкала в коляске по парку. И боже упаси, если она останавливалась хоть на секунду, чтобы взять чашку кофе.

Сэм необходимо было заботиться о Джордже, поддерживать чистоту в доме, готовить детскую еду для Джорджа и взрослую еду для Криса и одновременно пытаться не сойти с ума окончательно.

Но хуже всего было одиночество. Она не чувствовала себя независимой. Жизнерадостной. Веселой. Она вообще не помнила, когда в последний раз выходила из дома.

– По крайней мере, ты можешь убежать от всего этого! – кричала Сэм. – Выйти из этого проклятого дома! Я сижу здесь весь день, как в ловушке, и у меня нет ни минутки для себя! А потом ты являешься домой и смеешь отпускать шуточки о домашних ужинах! Как ты думаешь, я себя после этого чувствую?

– Хочешь, закажем пиццу? – с надеждой произнес Крис.

Он раскаивался.

Повисло долгое молчание, Сэм ощутила, как гнев отступает. Она уступит ему. На этот раз.

– Пусть положат дополнительную порцию пепперони, – пробурчала она и потащилась вверх по лестнице наполнять ванну.

– Схватки длились сорок шесть часов.

Пышущая румянцем женщина подбрасывает улыбающуюся пухленькую дочку на колене. Сэм делает вид, что ей интересно.

– И, наконец, пришлось срочно делать кесарево. Они уже собирались взять эти клещи, или щипцы, как их там, но слава богу, обошлись без них и сразу схватились за нож, – она расхохоталась и потянулась за очередным куском морковного торта.

Сэм поняла, что скоро придет ее очередь.

– Как прошли ваши роды? – Все взгляды обратились к Сэм.

Интересно, удастся ли выхватить Джорджа, который зажат между двумя другими младенцами, у которых столь же ошарашенный вид, как у него, и рвануть к выходу?

Она смотрит в полные нетерпения лица других матерей, сидящих в этой незнакомой гостиной, и улыбается.

– Замечательно.

Господи, да она видит этих женщин в первый раз в жизни. Ее роды – не их ума дело, к тому же, если повторять изо дня в день одну и ту же историю, можно же повеситься со скуки. Вот когда Джорджу была неделя от роду, ей доставляли удовольствие страшилки об ужасах деторождения. Но ему шесть месяцев. И какого черта они до сих пор ее об этом спрашивают? И вообще, какого черта она делает в этой комнате, среди незнакомых женщин? Какого черта притворяется, будто у них есть что-то общее, хотя на самом деле нет ничего, кроме детей одного возраста?

– Вы рожали в больнице колледжа? – спрашивает одна из женщин.

Сэм кивает и подпрыгивает с места, как раз успевая спасти Джорджа, который рискует быть задавленным одним из младенцев.