– Дверь тоже горит! – воскликнула я. – Есть пожарный выход в спальне! Быстрей!

Снова в коридор, теперь уже забитый серым дымом. Дышать нечем. Ползем по полу. Мимо столовой. Мимо остатков празднества. Мимо красных венецианских бокалов матери, тайком вывезенных из Италии, спрятанных от фашистов, нашедших приют в опасных южных районах Чикаго. Я бросилась в гостиную и стала искать их в дыму, разбивая тарелки, разливая остатки шампанского, а Роджер, стоя в дверном проеме, кричал от ужаса.

Потом мы ввалились в спальню и завернулись в одеяла. Прежде, чем открыть окно, надо закрыть дверь, чтобы воздух не раздул пламя, которое поглощает кислород. Роджер никак не мог открыть окно. Его не открывали годами, и шпингалеты были замазаны белой краской. Он потратил несколько драгоценных секунд, возясь с окном и, когда в комнате уже бушевал пожар, обернул руку одеялом и разбил стекло. Через ощетинившуюся осколками стекла раму я выскочила за ним в морозную январскую ночь.

Мы простояли несколько секунд, прижимаясь друг к другу и судорожно глотая воздух. Роджер связал в узел всю одежду, которую нашел на краю кровати, и теперь мы рассортировали эти жалкие остатки. Роджер нашарил брюки и стал их натягивать. На мне были джинсы. Рубашка осталась в квартире. Ботинки тоже. В кучу попал один шерстяной носок и пара домашних тапочек. Мороз вцепился мне в ступни, как будто прожигая их насквозь. Тапочки были изношенные, но кожа, отделанная кроличьим мехом, все-таки кое-как спасала от холода. Я завернулась в одеяло и стала спускаться по скользким заледеневшим перекладинам, вцепившись одной рукой в бокалы, а другой – в перила.

Роджер, в ботинках с незавязанными шнурками, в брюках и рубашке, лез следом за мной и, стуча зубами, говорил:

– Вик, возьми мою рубашку.

– Оставь, – бросила я через плечо. – Тебе и так холодно. У меня есть одеяло... Надо разбудить ребят на втором этаже. У тебя длинные ноги, может быть, ты сможешь повиснуть на конце лестницы – она кончается именно там – и спрыгнуть вниз. Если ты возьмешь мои драгоценные бокалы, я влезу в окно и доберусь до студентов.

Он начал было спорить, рыцарство и все такое, но понял, что это совершенно бесполезно. Я не собиралась терять бокалы, и все тут. Схватившись за последнюю обледеневшую ступеньку пожарной лестницы голыми руками, он повис примерно в четырех футах от земли. Потом спрыгнул и протянул длинную руку за бокалами. Я зацепилась ногами за одну из перекладин и повисла головой вниз. Наши кончики пальцев едва соприкасались.

– Даю тебе три минуты, Вик. Потом полезу доставать тебя.

Я кивнула и направилась к окну спальни на втором этаже.

Пока я расталкивала и поднимала двух перепуганных молодых студентов, спавших на полу на матрасе, мой мозг работал над вопросом: как это могло произойти? Огонь у входной двери, огонь на кухне. Допустим, я оставила включенной плиту, но пламя у входной двери? Почему горели только верхние этажи?

Студенты – парень и девчонка в спальне, и еще одна девушка в гостиной – растерялись и принялись собирать свои тетрадки. Я грубо приказала им одеться и уходить. Взяла из кучи вещей в спальне свитер, надела его и силком выгнала их из квартиры через окно на пожарную лестницу.

Когда мы наполовину съехали, наполовину спрыгнули в сугроб под окном, к дому подъехали пожарные машины. На этот раз я была благодарна нашему управляющему за то, что он не чистит снег – это очень смягчило удар при падении.

Я обнаружила Роджера у входа в дом с моими соседями с первого этажа, пожилой супружеской четой из Японии по фамилии Такамоку. Он вытащил их через окно. Возле пожарных машин собралась толпа. Как забавно! Пожар среди ночи! В мигающих красных отблесках пожарных и синих отсветах полицейских машин я видела злорадствующие лица, наблюдающие, как гибнет мое маленькое гнездо.

Роджер протянул мне бокалы, и я прижала их к себе, дрожа от холода. Он обнял меня одной рукой. Я вспомнила об оставшихся пяти бокалах, запертых в моей квартире, в дыму и пламени.

О Габриела, – пробормотала я, – мне так жаль...

На санитарных машинах нас отправили в больницу Святого Винсента. Молодой врач, кудрявый и изможденный, провел необходимое обследование. Никто серьезно не пострадал, хотя мы с Феррантом с удивлением обнаружили на руках ожоги и порезы – мы были слишком взвинчены, чтобы что-то замечать.

Такамоку пожар сильно напугал. Они были интернированы во время Второй мировой войны и тихо жили в Чикаго, гибель их крошечного островка спокойствия поразила их как гром среди ясного неба. Врач решил оставить стариков в больнице день-другой, пока дочь не прилетит из Лос-Анджелеса и не позаботится о них.

Студенты были крайне возбуждены, они без остановки болтали и кричали. Нервное потрясение, однако окружающим от этого не легче. Когда в шесть часов приехала полиция и стала нас опрашивать, они все время перебивали друг друга, стремясь по-своему рассказать происшедшее.

Доминик Ассуево из управления противопожарной безопасности был мужчиной бычьего телосложения – квадратная голова, толстая короткая шея, туловище, суживающееся книзу до удивительно маленьких бедер. Возможно, бывший боксер или футболист. С ним прибыли пожарник в форме и Бобби Мэллори.

Я сидела в оцепенении, потрясенная уничтожением моей квартиры, абсолютно не способная ни о чем думать. И неспособная двигаться. Взглянув на Бобби, я поняла, что надо собраться с силами. Я сделала глубокий вдох. Это не дало никакого результата.

Молодой врач устало разрешил задавать нам вопросы – всем, кроме Такамоку, которых уже перевели в больничную палату. Мы перешли в маленькую комнату возле кабинета оказания первой помощи, где хранились медикаменты, которая охранялась двумя сонными больничными служащими. Для восьмерых комнатка была маловата: полицейские и один из студентов стояли, остальные разместились на стульях.

Мэллори с отвращением взглянул на меня и сказал:

– Посмотрела бы ты сейчас на себя, Варшавски. Полуголая, грязная, и твой дружок не лучше. Никогда не думал, что доживу до того дня, когда буду радоваться смерти Тони, но сейчас я рад, что он тебя не видит.

Его слова подействовали на меня как тонизирующее средство. Умирающая боевая лошадь поднялась на ноги, заслышав зов трубы. Обвинения полицейских обычно пробуждают меня.

– Спасибо, Бобби. Я ценю твое отношение.

Тут же вмешался Ассуево:

– Мне нужен полный отчет о том, что произошло этой ночью. Как вы узнали о пожаре, что делали потом.

– Я спала, – объяснила я. – Меня разбудил дым. Со мной был мистер Феррант. Мы поняли, что горит кухня, попробовали выйти через входную дверь и обнаружили, что она тоже в огне. Мы выбрались по пожарной лестнице, я разбудила вот этих молодых людей, он позаботился о мистере и миссис Такамоку. Это все, что я знаю.

Роджер подтвердил мой рассказ. Мы оба поклялись, что, когда мы будили людей, они дрыхли без задних ног. Могли ли они притворяться, хотел знать Ассуево.

Феррант пожал плечами:

– Может быть, но мне показалось, что они крепко спали. Я не задумывался над этим, мистер Ассуево. Просто поднял их и помог выбраться.

Покончив с этим, Ассуево начал докапываться до нашего отношения к хозяину дома: был ли кто-нибудь им недоволен, какие у нас проблемы с квартирой и как он с нами обращался.

К моему облегчению, даже перевозбужденные студенты поняли, куда он клонил.

– Он же хозяин, зачем ему это? – сказала одна из девушек, худая с длинными волосами, которая спала в гостиной. Двое других с ней согласились. – Понимаете, квартира была чистая, а плата низкая. Ничего другого нам и не нужно.

Потолковав несколько минут в таком духе, Ассуево отозвал Бобби к двери, пошептался с ним и сказал студентам, что они свободны.

– Почему ты тоже не уходишь? – спросила я Роджера. – Тебе ведь надо ехать в «Аякс», разве не так?

Феррант положил руку мне на плечо: