— И правильно считают, — подтвердил Ален.

— Но, по-моему, этого Сената уже тысячу двоелуний, как не существует, — сказал Хойт.

— Плюс-минус двоелуние, — прибавил Ален, и Черн жестами подтвердил полное свое согласие с этим.

Однако Ален явно устал. Не выпуская руки Хойта, он вдруг улегся на пол и пробормотал:

— Так приятно было снова с тобой увидеться, мой мальчик, хотя и при несколько прискорбных обстоятельствах. Когда у тебя будут собственные дети, ты меня поймешь. Я ведь не предполагал, что проживу так долго. Да и никто из нас этого не предполагал. Ладно, теперь ступай, Хойт. Возьми своих друзей, и уходите, а я пока тут побуду.

Голова старика бессильно свесилась набок. Хойт выпустил его руку и подошел к Ханне.

— Неужели это он и есть? — Голос девушки дрогнул, и ей не удалось это скрыть. — Неужели этот человек знает так много, что сумеет отправить меня домой? Этот пьяница? Неужели мы шли так далеко и так долго, чтобы увидеть... такое? Неужели этот отвратительный пьянчуга — лучшее, что может предложить мне Элдарн? Этот насквозь провонявший опустившийся тип? И в нем якобы заключается моя единственная надежда?

С каждым словом голос ее звучал все громче, и под конец она уже орала вовсю.

Хойт обиженно поджал губы и, слегка пожав плечами, попытался возразить:

— Но ведь он же не всегда...

— Что не всегда? — Ханна почувствовала, как на глазах у нее вскипают слезы ярости, но скрывать их не стала.

Сейчас в самый раз поплакать — ведь совершенно очевидно, что она намертво застряла в этом нелепом мире, которого и существовать-то по всем законам не должно. К тому же теперь она в нескольких неделях пути от той рощи, где впервые вступила на эту землю. Как же тут было не плакать?

— Что не всегда, Хойт? Ты хочешь сказать, что он не всегда был таким дурно пахнущим придурком, который сам не знает, что бормочет, и у которого от грязи уже мох на одежде растет! — Она сердито оттолкнула мешавшую ей ногу Алена, вольно раскинувшегося на полу. — Нет, ну надо же было угодить в такое дерьмо!

И тут наконец слезы так и хлынули у нее из глаз; она бессильно опустилась на пол и разрыдалась.

— Как? Как ты сказала? — Ален вдруг сел; он, похоже, изо всех сил старался сосредоточиться и понять, кто именно находится рядом с ним.

Несколько удивленная этим проблеском здравомыслия, Ханна, проглотив очередное рыдание, внимательно на него посмотрела.

— Я сказала, что ты — грязный пьяница, дурно пахнущий придурок, который совсем уже из ума выжил...

— Нет, после этого.

Совсем разозлившись, Ханна выпалила:

— Ну, я просто не знаю, какого черта ты... — И вдруг умолкла. — Ты что же, говоришь по-английски? Я ведь только что по-английски тебя на все корки честила.

— Я понял. А еще ты произнесла слово «дерьмо».

Ханна растерянно посмотрела на Хойта и Черна.

— Что это такое? Откуда он знает английский? Где он его выучил?

Хойт взял ее за руку.

— Ханна, я тебя не понимаю. На каком языке ты говоришь?

Но она его уже не слушала. Опустившись возле Алена на колени, она снова принялась спрашивать:

— Где ты научился говорить по-английски? Ален пьяновато засмеялся.

— В одном месте, где приличные молодые девушки никогда не произносят вслух слово «дерьмо».

Стиснув зубы, Ханна схватила его за отвороты плаща, заставила сесть и злобно прошипела:

— Ты, черт возьми, со мной не заигрывай, урод старый! С меня уже и так хватит. Я по горло сыта пребыванием в вашем распроклятом мире. Говори быстро, где ты мой родной язык выучил?

Что-то мокрое скользнуло у нее сквозь пальцы, оставив на них тускло-оранжевую дорожку.

— В Англии, — сухо ответил Ален. — А ты, я полагаю, учила английский где-то в Америке, верно?

— На юге, в Денвере, — прошептала Ханна и выпустила его. — В Денвере, штат Колорадо. Я там родилась. Это в Соединенных Штатах Америки. В моем родном мире. — И она повернулась к Хойту: — Ну, хорошо. Слушаю вас внимательно. Объясняйте.

— Извини, Ханна, но мы не говорим на этом языке. — Хойт и Черн, похоже, и впрямь ее не понимали.

Ханна тут же перешла на язык Праги.

— Ладно, простите, — пробормотала она.

— За что?

— За то, что я тут наговорила. Похоже, вы были правы. — Она нервно потерла руки. — Именно отсюда, по всей видимости, и следовало начинать.

Ален, как ни удивительно, за эти несколько минут успел существенно преобразиться. Ханна даже и описать, пожалуй, была бы не в силах, что именно с ним произошло, однако теперь он казался ей совсем другим человеком, куда более уверенным в себе и достойным; можно было подумать, что он просто прятался под жутким обличьем пьянчуги, не просыхавшего восемнадцать месяцев кряду.

Слегка дернув Черна за штанину, Ален вдруг на редкость вежливо попросил:

— Черн, старина, будь добр, отнеси меня к корыту на дворе и как следует окуни головой в воду, а потом продолжай делать это по крайней мере пол-авена или до тех пор, пока меня не вывернет наизнанку и я не начну плакать и звать маму. Хорошо?

Лицо Черна словно треснуло от широкой улыбки, и Ханна догадалась: он постарается на славу выполнить это поручение.

А старик пояснил:

— Мне необходимо сперва очухаться. А уж потом, юная леди, мы с вами поговорим. Нам действительно многое нужно обсудить. Я скоро вернусь, а вы пока чувствуйте себя как дома.

В течение последующих двенадцати дней жизнь на плоту «Капина Прекрасная» шла спокойно. Путешественники хорошо ели, хорошо спали и постепенно набирались сил. О нападении призраков никто даже не заговаривал. Марк и Бринн быстро окрепли, и даже малейшие признаки того, что в их тела проникали духи, вскоре исчезли. Гарек со Стивеном тоже быстро пришли в себя после того страшного случая, когда их едва не погубило на дне реки неведомое, но смертельно опасное существо. Тогда обоим спас жизнь ореховый посох. Больше, правда, таинственное существо не предпринимало никаких попыток напасть на них, но Гарек все же поклялся, что больше и близко к воде не подойдет. Он говорил, что непременно отыщет свою Ренну и вернется с нею в Эстрад, где и будет жить до конца дней своих — на суше и в полном покое среди округлых холмов Запретного леса.

Бринн тут же, правда, напомнила ему, что в настоящее время он большую часть времени проводит на плоту, плывущем по реке, которая, как известно, состоит из воды.

— Ну и ладно. Тогда, значит, после этого путешествия я больше в воду не войду.

— Что, и купаться тоже больше никогда не будешь? — поддразнила его Бринн.

— Ну, может, когда и окунусь, но не часто. Нет-нет-нет! Да и то только там, где воды по колено, — тут же заявил Гарек.

— Представляешь, как от тебя тогда пахнуть будет?

— Так это же хорошо! — отшутился он. — Раз так, то и друзей у меня будет поменьше, и всякие чужеземцы, черт знает как одетые, на мою голову валиться не станут через какую-то дьявольскую щель в пространстве. Да и древние колдуны, которых уже тысячу двоелуний на том свете с фонарями ищут, лишний раз не станут меня беспокоить и тащить в поход по диким горам навстречу всяким ужасным приключениям. А сумасшедшие подводные твари, может, побрезгуют меня топить и использовать мое грязное тело в качестве украшения своих кошмарных дворцов.

Слушая эти речи, Стивен невольно улыбнулся, хотя ему было совсем не до смеха. Теперь его особенно часто стали одолевать странные приступы неуверенности и подавленности. Он все время ощущал некую грозящую им опасность. Остальные тоже заметили, каким мрачным и рассеянным становился Стивен, стоило ему взять в руки ореховый посох и сесть с ним где-нибудь в сторонке. Он все время думал о том, что впервые магии посоха не сразу хватило на то, чтобы высвободить их с Гареком из лап неизвестного речного чудовища; сероны, греттаны, призраки и даже алмор — со всем этим посох справился легко, явно без особых затрат своей таинственной энергии.