— Должен заметить, что эти два револьвера изготовлялись с особой тщательностью, — возразил Эллери. — Итак, лейтенант, спасибо, что уделили мне время. Как-нибудь увидимся еще. — И он поспешно покинул отдел баллистики. В коридоре Эллери остановился, улыбаясь и машинально потирая стекла своего пенсне.

Неукротимая и обширная организация следователей и сыщиков, собравшись вместе одним прекрасным днем в главном городе Пятого Измерения, не могла придумать ничего лучшего, как взять в качестве боевого клича бессмертный девиз: «Что-то должно случиться». Он особо впечатляюще смотрелся бы на щите, выведенный красным цветом на староанглийском языке. Статистика неточна, но не будет преувеличением сказать, что половина ищеек этого мира ждет, когда что-то случится, в то время как вторая половина с усердием суетится, пытаясь взять след того, что уже случилось. В обоих случаях дух девиза остается неизменным.

Однако период ожидания не обязательно означает бездействие. Наоборот, это период бешеной активности, который называется «ожиданием» лишь потому, что ничем не заканчивается и ни к чему не ведет. То есть эта активность, так сказать, негативная; а тем временем то, что должно случиться, выжидает своего момента — нужного психологического момента. Талант большинства детективов заключается в том, чтобы в период этой безумной и бесполезной активности сохранять философию спокойствия. Это философия фатализма. Активность — это всего лишь животная энергия, расходуемая для удовлетворения банального чувства долга.

Эллери Квин распознал эти признаки издали и залег на дно — не имея потребности в удовлетворении банального чувства долга, — дабы ждать в стоическом спокойствии. Однако почтенный инспектор, который за свою службу в качестве блюстителя порядка ежемесячно изымал из городской казны определенную сумму, был вынужден эту активность проявлять. Одной из мотивирующих сил был комиссар нью-йоркской полиции — пугало всех его консервативно настроенных подчиненных. Комиссар, оторванный от развлечений на песках Флориды докатившимся туда эхом об убийстве Бака Хорна, излил все свое раздражение на инспектора — несомненно главного виновника его урезанного отдыха, вследствие чего инспектор предстал, бледный и молчаливый, перед комиссаром, а затем многословный и красный как рак перед своими подчиненными. Это было мучительное время для всех, причастных к делу Хорна.

Рутинные действия были предприняты. Передвижения Бака Хорна в течение нескольких недель до убийства были проверены и перепроверены столько раз, что сыщики утомились писать отчеты.

— С таким же успехом можно было шпарить их под дюжину копирок, — ворчал Риттер, известный мятежник, — и не без основания, ибо двенадцатая проверка не дала большего, чем первая.

Жертва провела свои последние недели на земле не менее невинно, чем королева Дании Матильда. Вся корреспонденция Хорна была изучена; она оказалась скудной, малоинтересной и сухой, как выжатый лимон. Его друзья и знакомые с Запада были опрошены, но они не сообщили ничего важного; телеграммы между Вайомингом и Нью-Йорком, а также Нью-Йорком и Голливудом дымились от вопросов и ответов, однако общий результат равнялся нулю, возведенному в энную степень.

Казалось, ни на земле, ни на небесах не было ни единой души, у которой имелся хоть малейший мотив искать смерти Бака Хорна, — кроме Однорукого Вуди, но он исключался из-за отсутствия физической возможности.

Личность посетителя, приходившего в комнату Хорна вечером накануне его убийства, оставалась по-прежнему загадкой.

И по-прежнему оставались закрытыми двери «Колизея», благодаря усталому упорству инспектора Квина и растущему раздражению комиссара Уэллса. Ибо автоматический пистолет 25-го калибра, из которого была выпущена пуля, остановившая биение сердца Бака Хорна, по-прежнему не был найден, несмотря на почти ежедневное «собирание колосков» в «Колизее». А Дикий Билл Грант рвал на себе седые волосы, бесновался и выкрикивал оскорбления на радость репортерам, клянясь, что никогда больше не приедет в Нью-Йорк с родео. Инспектор продолжал упорствовать, а комиссар едва не вывихнул ключицы, пожимая плечами, когда слышал об этом.

И лишь одна линия дознания — в бесплодном повторении расспросов и перекрестных допросов тех измученных граждан, что были вовлечены в дело Хорна, — казалось, дала результат. Она касалась финансов Бака Хорна. Когда газетчики старались выпытать об этом у инспектора, он молчал как рыба. Однако, невзирая на это, детективы Риттер, Джонсон, Флинт, Хессе и Пигготт были заняты некой таинственной деятельностью. Необходимо было выяснить, что случилось с теми тремя тысячами долларов, которые покойный снял со счета в мелких купюрах накануне своего убийства? Но ни малейшего следа этих денег найдено не было.

Это был хороший вопрос, но слишком трудный, чтобы дать на него ответ.

Ожидание Эллери приняло форму светских развлечении. Пожалуй, впервые со времен окончания университета он предался веселому образу жизни. Его длинный фрак, извлеченный из нафталина, мелькал над полированным танцполом. Счета из прачечной указывали на его нездоровое пристрастие к накрахмаленным манишкам и воротничкам. Он стал возвращаться в квартиру Квинов на Западной Восемьдесят седьмой улице после полуночи, полуживой, отравленный едким виски с содовой. Его сон, не без помощи усыпляющего эффекта алкоголя, стал сродни впадению в кому от физического истощения; по утрам он поглощал пинты черного кофе в тщетном усилии избавиться от омерзительного вкуса во рту. Джуна, строгий моралист, напрасно взывал к нему.

— Это все ради науки, — стонал Эллери. — Господи, за что приходится иногда терпеть такие мучения?

Инспектор, который в этот момент атаковал яйцо, презрительно фыркнул, потом посмотрел на сына с отеческой обеспокоенностью.

— Какого черта ты собираешься добиться своими ночными шатаниями? — спросил он. — Ты превращаешься в настоящего плейбоя.

— Ответ на последнее — и да и нет, — ответил Эллери. — А на первое — очень многого. В чем трагедия, отец? Возьми, например, Хантера…

— Бери его сам, — буркнул инспектор. — Он мне не нужен.

И тем не менее факт оставался фактом — Эллери стал водить знакомство с господами из ложи Марса.

Он проводил много времени с Кит Хорн, которая появилась на всех светских раутах с машинальной улыбкой на губах и задумчивым, отстраненным выражением глаз. В компании с Кит Хорн и зачастую с обоими Грантами Эллери атаковал ночные клубы, в том числе и клуб «Мара». Таким образом он удостоился привилегии созерцать томную, слегка подувядшую Мару Гей — эту Орхидею Голливуда — и Джулиана Хантера. Несколько раз Эллери даже встречался с Тони Марсом и пару раз обнаружил представителей труппы родео, которые усердно накачивались спиртным. Дни и ночи этого периода были покрыты лоском, искусственным блеском, скрывающим что-то тревожное и нереальное. Эллери жил, дышал, смеялся, разговаривал и двигался словно лунатик.

Однако он не позволял реальности покидать его сознание. Для него было невозможным проводить каждую ми нуту в компании новых друзей. Посему каждое утро заставало его в Главном полицейском управлении за чтением отчетов детективов, которые следили за передвижениями Кит Хорн и Дикого Билла Гранта — отчетов, не стоит забывать, навязанных им самим. В случае с Грантом Эллери был раздосадован тем, что поведение старого ковбоя отличалось совершенной невинностью. Что бы Эллери ни надеялся узнать, требуя слежки за передвижениями Гранта, его контактами и телефонными разговорами, становилось совершенно ясно, что все его надежды напрасны. Грант пил как лошадь, держал в узде свою труппу — что было непросто, приглядывал за сыном и Кит Хорн, а в остальном донимал инспектора и комиссара Уэллса требованиями открыть его родео.

Что касается отчетов о Кит, то они выглядели более обнадеживающими. За отстраненным взглядом девушки, как оказалось, скрывался холодный расчет. В одном из отчетов детектива, которому вменялась слежка за ней, был описан весьма любопытный инцидент.