– Добрый день, ученый-профессор!

Здесь вновь появился наш проф, однако, разумеется, он и не думает отвечать на мое приветствие, поскольку его интуитивный диапазон давно зарос ржавой коркой. Об этом факте можно только сожалеть, так как я собирался передать ему сообщение о том, что у него в лаборатории завелись опасные революционеры.

Вот это да! Сюда идет его очаровательная ученая ассистентка, ее длинные белокурые волосы мягкими завитками спадают на плечи. Я конечно мечтаю совершить копуляцию с ней. Ее уши должны задрожать, как только я поглажу ее по шее, и после пальцевой стимуляции ее таза она выгнет спину, что фактически будет капитуляцией в ответ на мои сексуальные тесты. Ее внешние половые органы должно быть имеют типичный голубой цвет, так гармонирующий с ее глазами, и она несколько раз взволнованно обегает вокруг колеса, затем понимающе смотрит на меня, зная заранее, что я, сильный белый самец, могу производить сношения до семидесяти раз в течение двадцати минут, с одной или двумя эякуляциями, ха, ха!

Надеюсь, что я понял все это правильно. Будучи кастрирован с детства, я не имею никакого собственного опыта в этом деле. Естественно, что здесь, в лаборатории, я держу и глаза и уши широко открытыми, и всегда делаю тщательные наблюдения в этой области, всякий раз, когда самка начинает нервно напрягаться и льнуть к вам. Эта блондинка, что рядом с ученым-профессором, демонстрирует буквально все признаки своей максимальной сексуальной восприимчивости. Она доводит меня до головокружения, заставляет бегать вокруг моего поворотного стола, круг за кругом. Стол представляет 12-дюймовый металлический диск. (Подробнее смотрите научную статью "Крысы на колесе", журнал "Психология", 1963.) Сейчас я на самом деле заставил его щелкать по-настоящему. Счетчик показывает, что я уже сделал пятнадцать оборотов!

Этого пока достаточно, чтобы некоторое время я мог находиться в форме. Теперь можно продолжить свой обход территории. Как ученый профессор-безумец, я имел в своем полном распоряжении стол-лабиринт, беготня по которому позволяет мне контактировать едва ли не со всеми секциями лаборатории.

– Доктор Рэт, я как-то очень странно чувствую себя.

– Так и должно быть. Разве ты не та самая крыса, которую постоянно пичкают самой непригодной пищей?

– Да, доктор Рэт, но с этим ничего не поделаешь.

– Какую неделю ты сидишь на этой диете?

– Это уже моя четвертая неделя.

Ему осталась еще две недели, а затем, согласно расписанию, наступит смерть.

– Я не хочу глубоко вникать в суть твоего самочувствии, сынок. Вероятнее всего, это начало каратинезации роговицы эпителия. Скоро ты вообще не сможешь видеть.

– Доктор Рэт, но ведь это не физическая проблема.

– Они ведь сажали тебя в лабиринт, не так ли? И сделали тебя чуть-чуть эксцентричным, как я представляю. Пусть это тебя не тревожит. Как только ты станешь полностью сумасшедшим, ты получишь соответствующую степень еще и в психологии.

– Доктор, но ведь это даже не умственная проблема.

– Не физическая и не умственная? Но, мой мальчик, что же еще может здесь быть в таком случае?

– Моя душа.

– Известкование почек и хрупкость костей, вот все, что беспокоит тебя, ну, может быть, еще повышенная раздражительность.

– Нет, доктор, это самая глубоко расположенная часть моего существа, то, что я имею в виду.

– Ты полагаешь, расположенная более глубоко, чем может проникать французский резиновый катетер номер восемь?

– Глубже, гораздо глубже.

– Уж не пытаешься ли ты сказать мне, ученому профессору-безумцу, что у крысы есть некая часть, совершенно неизвестная человеку?

– Мой свет, доктор, свет внутри меня…

– …введенный через прямую кишку…

– Доктор, я вижу внутри себя фонтаны света. Доктор, мы все вышли из этого фонтана.

– Все мы вышли из совокупления, мой дорогой приятель. Сколько тебе лет? Это не очень удачно, что у нас, в этой лаборатории, нет достаточного полового воспитания. Вот к чему приводит использование стеклянных трубок в экспериментах с девственницами.

– Я без возраста, доктор, и вне времени.

Бедная раздутая крыса смотрит на меня такими блестящими глазами, что я не сомневаюсь - ей ввели небольшое количество амитала натрия. Она уходит прихрамывающей походкой, чтобы поговорить с другими крысами и развить там свою доктрину. Но на такие занятия у меня просто нет времени. Смерть - это свобода, вот всеобъемлющая доктрина.

Дикие собаки - это и есть наши лидеры. Они рассказывали, что годами преследовали этот запах, и вот он привел их сюда, на это большое собачье сборище. Дальше мы пойдем все вместе, и вот мы уже покидаем опустевший пустырь на окраине города и отправляемся в лес, и дикие собаки ведут нас. Здесь они демонстрируют нам свое очевидное превосходство, пробираясь сквозь заросли с помощью своих быстрых и надежных лап. Они все время ловят носом запах, и так же делаем мы. Со всех сторон от меня бегут собаки, с лаем продираясь сквозь деревья и кусты.

Среди нас есть и несколько старых собак, у них очень толстые животы и слабое зрение. Тем не менее, они стойко держатся и не отстают. Те, которые оставляют нас в этом походе, делают так потому, что другой запах, запах дома, оказывается слишком сильным для них.

И я вдыхаю его, это старое привычное наслаждение. Все мы, за исключением диких собак, должны чувствовать его, потому что он очень силен, полон любви, сильной привязанности и приятной еды. Мы можем отыскать его в воздухе, на земле, можем отыскать где угодно вокруг нас, но бежим от него, понимая его опасность. При этом остаются разбитыми много сердец, и мое в том числе, потому что мои хозяева очень хорошие и добрые, заботливые и мягкие…

Но мы рвемся вперед через лес, оставляя сзади наше прошлое. Мы пьем из лесных ручьев, мы рвем наши привязанности. И беспризорные собаки, которые так хорошо знают эти леса, бегут рядом с нами и вдохновляют нас своим лаем.

– Вперед собаки, вперед! - кричат они, и этот крик кажется нам чудесным и волнующим. Дикие собаки буквально пропитаны этим загадочным запахом и возбуждены им, доведены не до безумия, нет, но до экстаза, и их экстаз заразителен. И мы продолжаем бежать вперед, оставляя любовь позади.

В их окружении возникает чувство солидарности, о существовании которого я и забыл: быть самим собой, следовать своим собственным законам, слушать только язык ветра под солнечными лучами, падающими сквозь листву и освещающими землю под нашими ногами. Впереди я вижу яркий коридор деревьев, прекрасный и бесконечный. Отсюда я бегу прямо к закату, мое сердце принадлежит только мне, и сам я свободен!

– Куда же мы направляемся? - выкрикивают некоторые засомневавшиеся собаки, видимо, их все еще притягивает старый дом, удерживая на длинной привязи.

– Только следуй за своим носом, приятель! - со смехом кричит им одна из диких собак, и убегает прочь, делая фантастические прыжки своими могучими лапами. Это одна из опьяненных запахом, опьяненных так глубоко, что кажется, будто она летит. Ее исчезающий где-то в золотом коридоре хвост заставляет меня бежать еще быстрее, чтобы поймать ее, чтобы бежать с ней в самой голове стаи. И я целиком предаюсь наслаждению бегом. Теперь я собака в абсолютном движении, завывающая и счастливая.

Мы мчимся вдоль этого золотистого коридора, пока он не становится багровым, а потом продолжаем бежать прямо к неподвижно застывшему солнцу. Сейчас бег особенно великолепен, когда все бегущие фигуры сливаются, когда все собаки выглядят одинаково, когда одно настроение охватывает всех. Где же мне приходилось делать такое раньше? Это ощущение кажется таким знакомым, но однако оно не похоже ни на одно из моих воспоминаний с самой поры щенячества. Но где-то, иногда, возможно в мечтах, я уже бежал именно вот так, рядом с моими братьями, на закате дня.

Эти ощущения, такие слабые и хрупкие, так волнуют мои чувства, что я не могу удержаться и начинаю лаять. Я тявкаю, подвываю, обращаясь ко всем, не переставая восторгаться: