Сидмаут снова кивнул, сжимая в руке бумагу.

– Так знайте – у меня нет ни малейшего желания свергать кузена Георга. Может, в молодости я и задумался бы об этом, но не сейчас. Я доволен своей жизнью. Эта бумага не имеет для меня значения. Но она принадлежит мне. Дайте мне ее. – Последние слова Джесс произнес таким повелительным тоном, что Сидмаут инстинктивно повиновался.

Джесс взял документ, взглянул на него. Затем решительно двинулся мимо Сидмаута к пылающему камину.

– Возможно, я подвергаю себя опасности, но я хочу спокойно жить с женщиной, которую люблю. Всей душой надеюсь, что вы – честный человек и поступите так, как я вас только что просил, – и Джесс бросил бумагу в огонь камина.

Сидмаут посмотрел на охваченный огнем документ, перевел взгляд на Джесса… и ничего не сказал. Оба стояли и зачарованно смотрели, как бумага превращается в пепел.

– Все. История Анны Джесмонд окончена. И надеюсь, теперь я, а впоследствии и мои потомки не будут иметь неприятностей из-за вас или из-за тех, кто придет вам на смену. Кстати, совсем недавно я публично опроверг связь с королевской фамилией, и сделал это уже после того, как обнаружил брачное свидетельство.

Сидмаут, неотрывно глядя на Джесса, наконец заговорил:

– Можете быть полностью уверены: государственной тайны больше не существует, и вы можете жить спокойно. Никакого вмешательства с нашей стороны больше не будет. От имени страны благодарю вас, сэр, за то, что избавили ее от внутренних раздоров… – Тень улыбки мелькнула на его губах. – Прежде чем уйдете, расскажите, как вам удалось заставить Бьюкэмпа пустить вас ко мне?

– О, милорд, – с улыбкой ответил Джесс, – я стал душить его его же собственным галстуком. Этот действенный способ первыми применили испанцы.

Сидмаут улыбнулся:

– Хорошо, что оставили в живых. Он добросовестный служака, хотя и лишен воображения.

– Я могу идти? – спросил Джесс.

– Конечно, можете, и даю слово – больше вы обо мне не услышите.

Джесс коротко кивнул и повернулся, чтобы уйти. У двери его настиг голос Сидмаута:

– Ваше королевское высочество, я глубоко сожалею, что человеку столь несомненных достоинств не суждено править Англией.

Контора Смита оказалась именно такой, какой Джесс ожидал ее увидеть, – тесной и грязной. Смит при его появлении встал и поклонился с угодливой улыбкой. На столе перед ним высилась кипа бумаг. В углу стоял за конторкой и писал что-то гусиным пером долговязый лысый клерк.

– Для меня высокая честь вести дела с вами, сэр. Много наслышан о вас и вашем компаньоне, мистере Вулфе, как о честных дельцах. Прошу, сэр, садитесь. Бенсон, портвейн для мистера Фицроя!

Портвейн был принесен, Джесс соблаговолил чокнуться со Смитом стаканами и выслушать его вопросы.

– Живете теперь в Нетертоне? Намерены сами управлять банком? А в Сити не вернетесь? – не умолкая, спрашивал Смит.

– Возможно, – уклончиво ответил Джесс. Он не собирался никому раскрывать свои планы. Осторожность никогда не помешает.

Портвейн оказался лучше, чем он ожидал. Они выпили еще. Наконец Смит положил перед Джессом документы, а Джесс достал из кармана чек.

В последний момент Смит засомневался, правильно ли он поступает, недаром же два таких тигра сочли сделку выгодной. Но было уже поздно, да и наличность требовалась.

Джорджи осталась дома одна. Каро с детьми и сэр Гарт уехали в деревню к дальним родственникам, а она отказалась: ей хотелось побыть в одиночестве. Но Форшоу доложил о прибытии доктора Мейнарда Шоу. Какое-то мгновение она колебалась, не отказать ли ему. Погода была хорошая, она сидела на террасе и вышивала, рядом на скамье лежала книга на случай, если рукоделие надоест. В конце концов Джорждина решила принять его.

– Проведите его сюда, не хочется в такой день сидеть в комнате.

Джорджи сразу напустила на себя холодность и официальность.

– Как вы очаровательны, моя дорогая, – заговорил гость с придыханием. – Не много найдется женщин, которым бы так шла деревенская обстановка.

– Благодарю вас, сэр, – сказала она. – Единственное, что неприятно в такую жаркую погоду, так это что все время хочется пить. Не желаете лимонада?

– Моя дорогая Джорджина! Разве я могу быть против того, что делаете вы?

Форшоу было приказано принести кувшин лимонада и миндальное печенье.

– Вы должны знать, – продолжал доктор Шоу, наклоняясь и заглядывая Джорджи в глаза, – что ваше внезапное исчезновение из нашего круга после кончины мистера Херрона повергло нас всех в уныние. Я был просто в отчаянии. К тому же у меня умерла супруга. На смертном одре она наказала разыскать вас и сделать вам предложение. Представьте себе мою радость, когда в одном из писем сестра сообщила мне, что некая миссис Херрон проживает в Нетертоне у своей невестки. Я сразу напросился в гости к сестре. – Доктор Шоу замолчал.

– А вот и лимонад, – произнесла Джорджи.

Если бы она знала, что он вдовец, ни за что не приняла бы его.

Доктор Шоу отставил свой стакан.

– Моя дорогая миссис Херрон, все эти годы я думал только о вас, поэтому прошу отнестись к моему предложению с должной серьезностью, – он упал на колени перед Джорджи и попытался завладеть ее рукой, но она отдернула ее. Тогда он уцепился за подол ее платья.

– О каком это вы предложении? – спросила Джорджи, с трудом подавляя желание оттолкнуть его жадные руки. – О том бесчестном, которое вы делали, когда муж был жив?

– Полно, полно, моя дорогая, – забормотал он. – Вы прекрасно знаете, что тогда я не мог сделать честное предложение. По моему мнению, брак вообще пустой, бессмысленный ритуал, но ради вас я согласен и на него.

Он стал ей так противен, что она вскочила, рванув подол платья, подбежала к двери и распахнула ее настежь.

– Лучше уходите, – сказала Джорджи. – Мой ответ неизменен. Надеюсь, сегодня вы не прибегнете к насилию?

Она позвонила в колокольчик.

Доктор Шоу сделал попытку подняться, но – увы! – его подвели возраст и неподвижный образ жизни. Ноги не разгибались. Покраснев от натуги, он схватился за край скамьи, пытаясь встать, – и не смог.

– Сударыня… – вошедший Форшоу воззрился на доктора.

– Форшоу, доктор собрался уходить, споткнулся и упал, а теперь не может подняться. Помогите ему подняться и проводите до экипажа.

– Доктор пришел пешком.

– Значит, помогите ему сесть и прикажите запрячь мой фаэтон.

Пока Форшоу выполнял поручение, они молчали и избегали смотреть друг на друга, один – от конфуза, другая – от отвращения. И только услышав шаги лакея, доктор Шоу тихо проговорил:

– Можете быть уверены, мадам, я никому не скажу о том, что произошло сегодня, но знайте, я не сдамся.

– Не сомневаюсь, – сказала Джорджи.

Кортни Бьюкэмп по распоряжению лорда Сидмаута писал письмо сэру Гарту Мэннингу, и по его лицу то и дело пробегала злорадная ухмылка. Джесмонд Фицрой унизил его, ущемил его самолюбие. Лорд Сидмаут не пожелал объяснять, почему следовало закрыть дело, сказав только, что произошла ошибка. А, заметив по лицу Бьюкэмпа, что тот собирается возражать, сухо добавил:

– Не хочу больше даже слышать о мистере Фицрое. Это приказ.

Поэтому Бьюкэмп кипел от злости. Что ж, он выполнит распоряжение Сидмаута, напишет письмо, ничего не объясняя Мэннингу.

Но в конце письма он сообщит кое-какие сведения о Джесмонде Фицрое, чтобы Мэннинг подпортил ему жизнь, если тот решил обосноваться в Нетертоне. Мысль эта наполняла Бьюкэмпа злобной радостью.

Маловероятно, что милорд когда-нибудь узнает об этом.

На следующее утро Джорджи снова завтракала в одиночестве. Но сегодня ей не хотелось быть одной. Ей очень не хватало Фицроя.

Она не думала, что будет скучать по нему. Вряд ли он так же скучает по ней. У мужчин есть дела, которыми они заполняют долгий день, не то, что у женщин.