С каким-то пугающим ее чувством обреченности Лана вдруг подумала, что судьба изменила ей, отвернулась от нее, и на этот раз все, что бы она ни делала, обречено на неудачу. Ей стало страшно. Опытная и искушенная, она, однако, не выдала своих чувств и попросила Конни продолжать.

– Если это Слэш Стайнер, то выход один: откупиться от него. То, что мы называем – воспользоваться «зеленой почтой». Я уже тут прикинул, – заметил он, нервно запуская руку в рыжую шевелюру. – Фирма может предложить ему по пятнадцать долларов за акцию.

– Если мы пойдем на это, у нас не будет денег на расширение производства и исследовательские разработки. Мы истратим все наличные, и фирма будет просто разорена, – твердо сказала Лана, вспомнив, что произошло с компаниями, которые поддались на такого рода шантаж.

Убеждая таким образом Конни, она сама успокаивалась, и минутный страх сменился знакомым чувством решимости и готовности принять вызов, что бы это ей ни стоило.

– Я создала эту фирму, какой она есть сейчас, и я не позволю шантажировать себя. Тем более Слэшу Стайнеру. Да и кому-либо другому тоже.

– Послушайте, Лана, Стайнер не шутит. В его руках уже столько акций, что он может потребовать собрания пайщиков.

Конни торопился предупредить Лану, потому что опасался, что у нее, как всегда, туговато с наличными.

– Думаю, «Премьера» стоит пятнадцати долларов за акцию. Если вы не купите Слэша, он разгонит правление, выгонит вас, а затем или продаст фирму с молотка, или же сольет ее с какой-нибудь другой. И то, и другое одинаково плохо. Вы останетесь на мели, а фирма исчезнет так, будто ее и не существовало.

– Я не собираюсь покупать Стайнера и не собираюсь садиться на мель, – ответила Лана и распрямила плечи.

В этой небольшого роста женщине было что-то такое, что всегда обращало на нее внимание, да и одевалась она столь броско и экстравагантно, что мысль о ее росте как-то в голову не приходила. Конни испытывал к ней глубочайшее уважение, но на сей раз, подумал он, перед ней будет равный по силе противник.

– Лана, у вас нет никаких шансов выиграть в этой схватке, – сказал он, помрачнев. – Практически никаких.

– Ошибаешься, есть, – не сдавалась Лана и уверенно положила перед собой на стол обе ладони с широко раздвинутыми пальцами. Ногти, покрытые ярко-красным лаком, словно фосфоресцировали. Привыкшая к борьбе, она была всегда к ней готова.

– Следовательно, за всем этим стоит Слэш Стайнер. Он еще пожалеет, что познакомился со мной.

– Как бы не получилось наоборот, – мрачно изрек Конни, который, казалось, уже не сомневался в исходе этого поединка. – Это смахивает на русскую рулетку, Лана, а у Слэша осечек не бывает.

– Не бывает их и у меня, как ты знаешь, – и Лана недобро сощурила свои голубые глаза, однако не без горечи подумала, что, видимо, ее судьба – быть второй. У нее нет ни серебряных ложек, ни серебряных рамок для фамильных портретов. Неужели ей всегда придется довольствоваться вторым местом…

В конце XIX века и до сороковых годов XX Уилком в штате Массачусетс был вполне богатым и процветающим городом, благополучие которого обеспечивали ковроткацкие и обувные фабрики. Однако к середине пятидесятых годов одна за другой начали закрываться фабрики ковров, а за ними дошел черед и до обувных фабрик. В городе и округе они давали всем работу, обеспечивали пенсиями на старость, не скупились на благотворительность. Постепенно ковровая промышленность, покидая Новую Англию, переместилась в Южную и Северную Каролины или же в Джорджию, где еще был дешевым труд. К началу шестидесятых в Уилкоме резко сократилось производство обуви. Местные фабриканты не в силах были конкурировать с дешевой итальянской и бразильской обувью.

Короткий роман Рассела Далена и Милдред пришелся на начало депрессии, которая не только тяжело отразилась на экономическом состоянии граждан Уилкома, штат Массачусетс, но и больно ударила по их психике, лишив прежних ценностей и уверенности в будущем. Уилком стал районом бедствия. Кто мог, уезжал, а оставшиеся уныло влачили полуголодное существование, еле сводя концы с концами.

Лана за все эти годы не могла вспомнить ни одного радостного события как в семье, так и в их городке.

Уилл Бэнтри, человек, которого она считала отцом, был механиком, проработавшим пятнадцать лет на ковровой фабрике, любивший свое дело и отлично знавший его. Это был независимый, честный и работящий человек, чья жизнь в одночасье была перечеркнута по воле злых внешних сил. Он, как и многие в этом городке, перестал быть хозяином своей судьбы и кормильцем семьи.

После закрытия фабрики Уилл впервые оказался без работы. Вскоре обанкротился и его профсоюз. Единственное средство существования, пенсия, тоже растаяло в воздухе. Оставшись без денег и работы, он попытался что-то предпринять, но найти работу в Уилкоме, пораженном депрессией, оказалось невозможно. О постоянной работе по специальности пришлось забыть.

Уиллу Бэнтри было всего тридцать восемь, но он, молодой и здоровый мужчина, внезапно оказался в том унизительном и удручающем положении, когда вынужден был перейти на иждивение жены. Это постепенно надломило его и разрушило личность этого некогда гордого и сильного человека. Безобидная рюмка за обедом или во время дружеской встречи теперь стала необходимостью, средством забыться, а затем и тяжкой болезнью, грозившей бедой не только ему, но и всем его близким.

Иногда перепадали кое-какие заработки или подворачивался сезонный контракт на строительстве, но это уже не создавало у Уилла чувства независимости от жены Милдред, а лишь вызывало бессильный гнев. Теперь, заработав малую толику денег или выклянчив их у Милдред, а то и просто выкрав из ее кошелька, он тут же пропивал их в ближайшей пивной. Но даже напившись не мог избавиться от тягостного чувства безысходности и отчаяния. Поздно вечером с шумом и бранью он вваливался в дом, будил всю семью, а иногда и бил того, кто подвернется под руку. Когда денег не было, чтобы пойти в пивную, он часами просиживал в их обшарпанной гостиной, допивая остаток виски, и озлобленно ругал себя и других. Временами он поднимался в спальню, брал охотничье ружье и принимался пугать домашних, грозя перестрелять всех, начиная от президента до председателя обанкротившегося профсоюза, жены Милдред и ее любовника, подло укравшего у него право иметь верную жену.

В деревянных панелях гостиной были дыры от пуль, ибо, впадя в пьяную ярость, Уилл палил куда попало. Проспавшись утром, он мог каяться и просить прощения у домашних, обещая больше не пить, не подходить к пивной на пушечный выстрел, никогда в доме не держать ни капли виски. И так до следующего раза…

Лана ненавидела его за пьянство и дебоши, жалела и боялась его. Она понимала, как жестоко обошлась с ним жизнь, но он не принимал ни ее жалость, ни сострадания. Он лишь с еще большим остервенением принимался ругать ее и мать, виня их во всех своих бедах. Детство Ланы прошло в напрасных попытках защитить мать от пьяного гнева отца, и как-то само собой получилось, что мать стала для нее предметом почти материнской заботы.

У Ланы была одна мечта, заставлявшая ее терпеть все и держаться, – мечта спасти мать от Уилла. Когда-нибудь, в один прекрасный день, они с матерью уедут из Уилкома, уедут, чтобы никогда не возвращаться.

Когда Лане было восемь, она впервые убежала из дома. В одиннадцать она начала продавать подписку на журналы и мелкую косметику вразнос, ходя от дома к дому. Заработанные деньги она прятала в коробку из-под гигиенических салфеток, на тот случай, если Уиллу вздумается искать их. В тринадцать лет, прибавив себе возраст, за мизерную оплату она устроилась на работу в местный универмаг. Получив первое жалованье, она тут же открыла счет в городском банке, положив на свое имя все заработанные деньги – восемнадцать долларов тридцать шесть центов. Деньги, твердо решила Лана, это ее единственная возможность выбраться отсюда. Она будет работать и откладывать каждый заработанный цент, пока не сможет наконец навсегда покинуть Уилком.