– Я просто хотел удостовериться, что ты пошла туда, куда сказала.
Через неделю Слэш пригласил Диди на «Лебединое озеро» с Марго Фонтейн и Рудольфом Нуреевым. Это был пробный камень: Слэш знал, что Диди обещала Трипу не видеться с ним. Она сама рассказала об этом Слэшу, когда отклонила его приглашение пообедать вместе. И Слэш позвонил ей только через десять дней. Он хотел знать, сможет ли Диди нарушить ради него обещание. Если нарушит, думал Слэш, значит, сложный танец, затеянный им, вполне может уступить место хотя и не соответствующему условностям, но вполне определенному ухаживанию с определенной целью. Если она согласится, значит, вполне способна разорвать помолвку.
– Я думала, что билеты достать просто невозможно, – сказала Диди. Нуреев и Фонтейн, бурно-темпераментный русский танцор, сбежавший на Запад, и блестящая титулованная английская балерина, были бешено популярны, как Лиз Тейлор и Дик Бартон, Фрэнки Си-натра и Ава Гарднер, чьи имена в то время не исчезали из газетных заголовков.
– Невозможно, – повторил Слэш, – но не до такой уж степени. – Даже разговаривая но телефону, Диди, казалось, слышала, как он улыбается своей первоклассной, одной, на миллион, поражающей насмерть сердца, сокрушительной улыбкой. И она боролась с собой, разрываясь между обещанием, данным Трипу, и непреодолимым желанием увидеться со Слэшем.
Диди знала, что ведет опасную игру, но, возмущенная удушающим собственничеством Трипа и собственной неспособностью забыть о том, как привлекателен Слэш, она не смогла побороть искушения. Опасность же делала встречу еще более желанной.
Решительность и отвагу она черпала в атмосфере бунта, которая выражалась и в движении негров за гражданские права, и в семейных ссорах о допустимой длине волос. Диди отговорилась от обеда в компании Трипа и его партнера по игре в сквош, сославшись на периодическое недомогание и ужасную головную боль. Все послеобеденное время она провела у Кеннета, делая высокую пышную прическу, потом надела новенькое, с иголочки, обтягивающее, словно кожа, мини-платье из золотистого люрекса, черные сетчатые колготки и мягкие замшевые сапоги до бедра. Зная, что выглядит больше, чем неотразимо, она встретилась со Слэшем у «Метрополитен-Опера».
– Бьюсь об заклад, твоя мать этот наряд не одобрила, – сказал Слэш, который он, вместе с еще дюжиной любителей всего нового, явно одобрял.
– Но она, собственно говоря, его не видела, – призналась Диди, гордясь и смущаясь одновременно, как это она ловко проскользнула мимо матери уже в пальто. – Я знаю, как поступать в таких случаях. Ведь она ни за что бы мне не позволила уйти в таком виде.
И чувствуя солидарность, как друзья-заговорщики, они засмеялись, и Диди очень нравилось это, совершенно прежде не знакомое и приятное, ощущение раскованности. И просто удивительно, твердила она себе, как надежно она чувствует себя рядом со Слэшем.
После спектакля и дюжины шумных вызовов на сцепу Слэш повез Диди на вечеринку в русскую чайную. И здесь Диди, в компании других Прекрасных людей, наблюдала, как Нуреев пожирает икру и печеный картофель со сметаной, все это заливая шампанским. Был там Баланчин, присутствовала Марго Фонтейн. Крошка Джейн Хозлер, чей рост на несколько дюймов увеличивала высокая, напоминающая львиную гриву прическа, была вместе с Энди Варолем, но Верушка со своей высоты в шесть футов возвышался надо всеми. Были здесь и другие известные в обществе люди: Аманда Берден и Картер, Кристина Паоличчи, которую Аведон сфотографировал обнаженной выше пояса для обложки «Харперс базар», Диана Фрилэнд, чьи волосы напоминали черную кожу, а также Риды, Эберштадты и Пибоди.
Общество, деньги, талант и власть, в стиле Манхэттен, – все тут присутствовали и красовались. И такие все это были блестящие люди, не то что скучные консервативные американцы англосаксонского происхождения, верные приверженцы протестантской церкви, с которыми общался Трип. Они также совсем непохожи были на скучных, словно стоячая вода, бизнесменов, юристов и банкиров, с которыми отец и дедушка обедали в клубе «Двадцать одно». Нет, это все были интересные люди, они восхищали, с ними хотелось познакомиться. И Слэш снова показывал ей неизвестную сторону городской жизни, которую он, казалось, знает наизусть.
– У него скулы выше, чем у тебя, – сказала она Слэшу, говоря о танцоре-беглеце. Диди не в силах была отвести взгляд от Нуреева. Это был сгусток сексуальной силы, темперамента, гениальности и безжалостности. Он напоминал ей Слэша.
– Но я простой американский брокер, – ответил Слэш, – а не дикий татарин из степей матушки-России.
– А как ты получил приглашение на эту вечеринку? – спросила она.
– А кто сказал, что меня пригласили? – ответил он, улыбаясь своей умной, опасной улыбкой. И Диди снова подумала, что Слэш Стайнер – самый замечательный и интересный человек из всех ее знакомых. По сравнению с ним, Трип казался суровым, скучным и старомодным. Диди очень рисковала, отменив свидание с Трипом, но чувствовала, что рисковать стоит.
– Когда я с тобой, мне кажется, что я живу сейчас, в настоящем времени, – сказала она ему позже. Она сняла от сознания вдруг обретенной свободы и предвкушения неизведанных, открывающихся перед ней возможностей. Она встретила здесь Эди Седжвик и задумалась, а что, если ей тоже коротко подстричься и покрасить волосы в серебристый цвет.
– Но разве можно жить иначе? – ответил Слэш. Слэш, человек с такой короткой личной историей, не понимал, каким тяжким бременем может быть прошлое.
Диди, не желая предавать Трипа, не хотела признаться, как ей все более и более кажется, что он живет в прошлом. Его шокировали действия, направленные против устоявшейся системы, особенно когда такое отношение выражали его ровесники. Он презирал всякого рода движения протеста и самих протестующих. Он ненавидел современную музыку, считая ее варварской. Ему очень не нравились длинные волосы и бороды у мужчин. Он презирал хиппи, афро-американцев, цветочных детей, наркотики, дайкики, стиль диско и Боба Дилана.
– Трип говорит, что теперь люди предают принципы, – сказала, наконец, Диди, желая, чтобы прозвучало и мнение Трипа.
Слэш молча передернул плечами, как будто ему совершенно безразлично, что говорит или думает Трип, и Диди, тоже промолчав, не дала возникнуть конфликтной ситуации.
Позднее, когда вечер закончился, Слэш опять помахал рукой на прощание из автомобиля, и Диди опять ушла без поцелуя и в сильном волнении. Теперь, когда Слэша не было рядом и она осталась одна, Диди снова почувствовала себя виноватой. Она была напугана тем, что опять солгала Трипу. И еще, хотя ей очень не хотелось даже думать о том, она решила, что совершенное отсутствие у Слэша физического влечения – это не обычное мужское равнодушие.
– Одно дело – обманывать жениха с безумно влюбленным в тебя знойным поклонником, – призналась она Аннет Гвилим, – и совсем другое – валять дурака из-за кого-то, кто не замечает разницы между тобой и мальчиком.
В стране шла сексуальная революция, а Слэш Стайнер, который, по-видимому, знал все и обо всем, как будто о ней и не слышал. Испытывая одновременно чувство облегчения и почти невыносимого разочарования, Диди, наконец, решила, что он определенно сторонник однополой любви, и дала себе клятву, что действительно исполнит обещание и больше никогда с ним не увидится. Она рисковала, и на этот раз все обошлось, но она твердо решила, что больше рисковать не станет.
И Диди выполнила бы свое обещание, если бы на следующий день Сьюзи не поведала читающему обществу о вчерашнем событии, украсив свою хроникальную заметку фотографией Диди на спектакле. Трип, узнав эту новость опять от Нины, не стал слушать наглые ответы Слэша. Вместо этого он вбежал в квартиру Даленов, отпихнув дворецкого, и громко окликнул Диди.
– Это что за дерьмо? – спросил он, замахнувшись сложенной газетой на Диди, когда она входила в гостиную.
– Ш-ш-ш, – предупредила она, закрывая дверь, – слуги услышат.
