Но это уже не об Аркане, это о пропахшей дымом, полной овец и виноградников, ныне исчезнувшей Сербской Республике Книнской Краины. В 1995-м она была сметена хорватским воинством. Мамка Сербия за неё не вступилась.

Куда делись все эти люди? Где комендант? Где солдаты, с которыми я вместе служил? Где Светозар Милич? Где солдат Йокич? Что стало с полковниками Шкоричем и Княжевичем? Где капитан Драган, храбрый сербский Рембо? Где 350 тысяч сербов, населявших эту страшную и прекрасную страну? Мертвы или убежали. Постепенно меня стали выживать оттуда. Я чувствовал. В начале мая я поехал обратно. В Книне была ещё более запутанная обстановка. Оттуда никто не ехал, и туда никто не приезжал. Дороги через Герцеговину были опасны ещё более обычного. Я взял интервью у президента Джукича, снял его на фото своей мыльницей (он в камуфляже и с «Коброй-Магнум» в кабинете), и за это меня подсадили в автомобиль к японскому корреспонденту, с шофёром и переводчиком. Японец возвращался в Белград. Обратное путешествие через Герцеговину и Боснию по коридору заслуживает отдельной книги. И не хотел бросать свой подарочный пистолет и упорно вез его на дне сумки, хотя у каждого разноплемённого пункта первый вопрос, заданный часовым, был (дула их автоматов нацелены в машину): «Оружие везёте?» Я упорно отвечал «нет», а японец не знал, что я везу пистолет фабрики «Червона Звезда». В одном месте (было уже всего километров 50 до границы с Сербией) мы заблудились, проехали через сербскую позицию (я сказал шофёру: «Это передовая, куда ты прёшь?») и ехали прямиком на амбразуры хорватов. Оттуда по нам резанули пулеметной очередью только тогда, когда мы повернули, свистя тормозами. Переводчик, сидевший рядом со мной, был ранен в плечо. На мне — ни царапины. Сербские солдаты смеялись: «Ехали прямо к хорватам на кофе. Здесь самые злоебучие хорваты в районе. Они бы вас встретили!»

К 9 мая я был в Москве и вёл колонну Национал-большевистского фронта. Мне стало ясно, что хватит воевать на чужих войнах, надо отвоевать одну свою. Что все войны, которые я видел и в которых участвовал, — следствие слабости России, развала СССР. Самый главный фронт — в России.

Аркана я больше не встретил. Так как к сербам больше не ездил. В марте 1994 года я окончательно приехал в Россию, чтобы победить здесь — или умереть. Чем и занимаюсь до сих пор. За Арканом же я следил внимательно издалека. Газеты писали о нём охотно. Он женился с помпой и шумом на красавице — фольклорной певице. Когда началась напряженка в Косове, Аркан немедленно появился там со своими «тиграми», наводя ужас на албанцев. Однако ясно, что никакая высшая храбрость и личные боевые качества 5 или 8 тысяч бойцов не могут противостоять «крылатым ракетам», сверхсовременным самолётам — воздушным армадам НАТО. Желко Разпатович, Аркан (по-турецки «Лев»), делал что надо и как надо, был настоящий рыцарь своего народа, какими они были, может быть, в битве при Косове в 1389 году, ребята вокруг князя Лазаря.

Мы вышли из столовой, довольные. Я, фотограф Крутиков и капитан Шурыгин. Наевшись вдоволь плова с бараниной и свежих овощей. И всё это удовольствие нам ничего не стоило, ни копейки, потому что пропуском в столовую служило оружие, а мы были обильно оружием обвешаны. И оружие же давало право на бесплатный обед. Народ обедал со стволами на коленях, кое-кто положил свои стволы под стол. И вот мы вышли, сытые, и теперь надо было бы добраться на передовую. Найти место для ночлега. Потому что о чём ещё думать солдату, когда нет наступления: выспаться.

Мы зашагали через площадь у Горсовета, и в этот момент начался минометный обстрел. Противный свист мины, прилетающей сверху, лично у меня вызывает ноющую боль в желудке. Мина поражает человека, как правило, снизу. Ещё до Приднестровья я нагляделся на раненных минами на Вуковарском фронте, в Югославии. Снизу, подлая, она отрывает ноги, кисти рук, вспарывает живот. Своими узкими, порою с половинку безопасной бритвы, порой и с целую косу, осколками. Подлее оружия не бывает. Под этот свист мы всё же пошли через площадь. Нам надо было на ту сторону, мы пробивались на фронт. Посередине площади нам встретилась молодая женщина. С сумками. Рядом с нею спокойно ехал на трехколесном велосипеде мальчик лет трёх или пяти. Мы с капитаном Шурыгиным покачали головами, обозревая фатализм местных жителей. Мама с мальчиком далее не прибавили шагов. Фотограф Кругликов, местный, эпизоду не удивился.

Мы вышли к боевой машине пехоты — она с открытыми дверями стояла поддеревьями. Был самый конец июня 1992 года. Жарко. Здесь, в Бендерах, Приднестровская Молдавская Республика только что сумела остановить «румын» — кишинёвские войска. Линия фронта проходила посередине города. «Ребята, не подкинете на передовую?» — обратился к военным БМП Шурыгин. Водитель возился в своей машине.

— Только что оттуда, — огорчил нас водитель. — Завтра опять отправимся. Приходите завтра, прямо отвезем на Первомайскую улицу, к общежитию обувщиков, на самую что ни на есть передовую, передовее не бывает.

— Завтра оно завтра, — сказал Шурыгин. — Хорошо бы сегодня.

— Тогда сходите в штаб батальона, может, кто сегодня едет, спросите у комбата. Хотя маловероятно. Уже вечерний обстрел начался. Никто не поедет.

Водитель указал нам на штаб — неопределённо, в тенистую улицу.

— Там, в школе спросите, — и он стал вытирать руки.

Мы пошли. В нескольких сотнях метров белёное здание с флагом ПМР безошибочно могло быть только школой. Мешки с песком, группы солдат у входа. Спросили, где комбат.

— Я — комбат. Что нужно? — человек с корейской физиономией глядит на нас. Жёлтыми глазами рыси.

— Мы журналисты из Москвы, из газеты «День». Хотели бы пробраться на ваши передовые позиции, — говорю я.

— Сегодня уже поздно. Скоро стемнеет. Приходите завтра. С утра это нужно делать.

И он отвернулся. Не спросил, почему с оружием, если журналисты.

Хитрый, с блондинистыми усиками, капитан Шурыгин в таких случаях незаменим. Зная тысячи анекдотов, шуток, прибауток, он близок к народу так, что дальше некуда, и может из них веревки вить.

— А поговорить, а, комбат? — бросает он вовремя.

Кореец оборачивается. Лицо сурового воина всё же исказила улыбка. Дело в том, что солдаты тщеславны, как женщины. Каждый день встречаясь со смертью, они охотно фотографируются и счастливо дают интервью, поскольку никогда не знают, доживут ли до завтрашнего утра. Хочется им после себя что-то оставить, и кто упрекнет их за это.

— Ну, проходите в мой кабинет.

Прошли. Два письменных стола буквой «Т», множество оружия. На школьных шкафах гранатомёты, на подоконнике ручные могучие пулемёты. «Садитесь». Так я познакомился с батькой Костенко.

У него была биография его эпохи. Родился на Дальнем Востоке. Отсюда и корейская физиономия. Корейцы традиционно свирепые и опасные солдаты. Так что его последующие военные доблести не удивительны. Служил командиром десантной части в Афганистане. Два раза брал Паншир. У него три ордена, два ранения. Уволен был из армии насильно, уходить не хотел, уволили по статье 59, пункт «г» — «ограниченно годен в военное время». Это за партизанский нрав батьки. После армии приехал на родину жены, в город Тирасполь, занялся ремонтом автомобилей, основал кооператив по ремонту. Так бы ему и рихтовать и красить «тачки» до конца дней его, но тут в 1988 году ожил молдавский национализм. Как следствие — 2-й съезд депутатов Приднестровья провозгласил создание Приднестровской Молдавской Республики (всё ещё в составе Молдовы). В сентябре 1991 года парламент обратился к Костенко с просьбой сформировать батальон для защиты республики. Второй батальон «Днестр» сформировал полковник Матвеев. В день, когда мы появились в Тирасполе, Республика ПМР присвоила Матвееву звание генерала. В ту первую ночь в Приднестровье, в номере гостиницы «Дружба» мы обмыли в узком кругу генеральскую звёздочку Матвеева коллективом в составе: глава госбезопасности ПМР полковник Шевцов, офицеры госбезопасности, мы, плюс сам Матвеев с 17-летним сыном (собственно, как и Шевцов имеет другую настоящую фамилию, так и Матвеев на самом деле не Матвеев, а, кажется, Гончаренко, тоже беженец из Прибалтики, работали все в правоохранительных органах). Офицеры привезли канистру с коньяком.