В моей жизни бывало, что рядом кто-то скоропостижно погибал, да так, что было беспощадно ясно, что смерть предназначалась мне, но промахнулись те силы, кто смерть осуществляет. Так, однажды мы с полковником Шкоричем, с шофёром и охранником небыстро ехали по асфальтовому серпантину дороги, ведущей в средневековый городок Обровац, близ Адриатики. Впереди двигался грузовик, обтянутый брезентом. В кузове — всего несколько солдат. День солнечный, ясный, едем в тылу войны. До ближайших позиций километры. Вдруг асфальт дороги со свистом облёвывают две мины. Одна сзади нас, другая спереди, у грузовика, поражает грузовик. Почти то же самое случилось годом раньше на выезде из Сараева. Выехали ночью, лишь изредка включая фары, один автомобиль за другим. Идущую впереди машину подбили. Она запылала. Людей добили при свете пожара, стреляли с ближних гор. На мне — ни царапины.

В мирной жизни такое тоже бывает. Только стреляют невидимыми снарядами.

На Зубовской площади, рядом со Счётной палатой, стоит здание Международного Междугородного Телефона, похожее на улей с сотами. В здании ММТ, на первом этаже налево сидел ещё недавно замечательный дядька Валентин Викторович Погожев и заправлял автомобильным парком ММТ. В феврале 1995 года — выходили ещё однозначные номера «Лимонки» — меня привёл туда «земляк» с Украины, человек из Донбасса, Клочков. (Клочкова я тоже едва знал, он появился из небытия, прочитав наше объявление в газете «Новый взгляд», в 1994 году. Ничего общего с литературой или политикой он не имеет. Клочков строит и помогает строить, а в свободное время реставрирует старую мебель). Клочков привёл меня с дальним прицелом: «Лимонку» печатала Тверская типография, нам нужно было преодолевать расстояние до Твери и обратно, на транспортном средстве, вывозить газету. А средства у нас не было. Погожев проникся симпатией к нашему делу, а вероятнее всего ко мне, и тотчас дал средство. В машине сидел народный вития — щербатый шофёр Сашка, отличный парень, он домчал нас и развлёк. Мы стали ездить с Сашкой в Тверь каждые две недели. Когда «Лимонку» отказался печатать Тверской Печатный Двор, это Валентин Викторович Погожев пошарил среди своих необъятных связей и нашёл нам старого советского снабженца, а снабженец устроил нас в переживавшую тогда тяжёлые времена московскую «Картолитографию», где газета печаталась до 37-го номера. Когда на «Картолитографию» наехали и заставили директора Слуцкого отказаться от печатания «Лимонки», пригрозив, что отберут у него выгодный договор на печатание учебников для московских школьников, Слуцкий выставил нас вон. Мы нашли типографию в городе Владимире, столице одноимённой области, и Погожев, вздохнув, не отказался от нас, но продолжил давать нам транспортное средство. Свыше 180 километров туда, столько же обратно. Если бы нам приходилось платить за машину, за бензин и шофёра, мы бы не смогли выпускать газету. Никак не смогли бы. Только в феврале 1999 года мы наконец купили себе подержанный «УАЗик» и стали транспортно самостоятельны. То есть Погожев поддерживал нас четыре года!

Тучный, седой, невысокого роста, неизменно добрый и вежливый, Погожев сидел за своим столом (в той же комнате — его помощницы Наташа и Женя), и к нему шли бесконечным потоком люди. И звонили телефоны. Мы ничем не могли отблагодарить Валентина Викторовича, разве только что общением с ним. Потому постепенно сложилась следующая церемония. Перед выходом очередного номера я приходил к Погожеву, садился вместе с моим охранником у его стола и развлекал его. Рассказывал о наших митингах, о политиках, с которыми я встречался, об Анпилове, Зюганове, Жириновском, о махинациях с выборами и даже о своих девушках: с 1995 года у меня их сменилось немало. Он ведь сидел неподвижно на месте, ему хотелось знать о мире. Последний год охранником моим был Костя Локотков. В грязь, под дождём, под снегом, в жару — раз в две недели мы сидели там втроём и устраивали этакий клуб обмена мнениями, лишь иногда вставляли своё слово Наташа или Женя, но в основном это был мужской клуб. Погожев, Локотков, Лимонов. Три дядьки. Костян — младше всех — 1970 года рождения.

Как Костян появился в моей жизни?

Когда весной 1998 года женился Мишка Хорс, партия выделила мне в охранники Костю Локоткова. Или точнее: когда стало ясно, что Мишка Хорс женится, где-то уже в начале марта, моим охранником стал Костян. Попал он в партию через Антона Филиппова, вместе они служили в армии в своё время в Германии, размещались в бывшей казарме дивизии «Мёртвая Голова». А вот кто привёл к нам Филиппова, я не помню. Сам, наверное, пришел. Такой, как он — конечно, сам. Костю призвали в армию из Энергодара — города в Запорожской области, что возле атомной электростанции. Там у него остались мама и сводный брат.

Ростом с меня, весом под сто килограммов, Костя вызывал мрачное беспокойство среди наших политических противников. Как-то я привёл его на съёмки телепередачи «Пресс-клуб». Вместе со мной он поднялся по лестнице в комнаты, но спуститься на плато ему не дали: дескать, не участник. Он остался там, наверху, у перил, и стоял, смотрел вниз. Ведущая, старая тётка Кира Прошутинская, встревожилась.

— Почему он там стоит у вас, какой неприятный человек?! В следующий раз приходите без него.

— Он меня охраняет, — объяснил я тётке. — После того, как мне изуродовали навеки глаза, когда били ногами в лицо в 1996 году, партия поместила меня под присмотр охранника. А чем он вам не нравится, добрый сильный человек? — заметил я.

— Нет, уж лучше в следующий раз пусть ждёт вас на улице, — пробормотала она и начала передачу.

Костя всё слышал.

«Дура», — только и сказал он после.

На той передаче были: Довгань — тот, что водка «Довгань», Кургинян и всякие другие любители долго и нудно говорить о чём угодно. Болтуны, словом. Я ушёл от них прямо с прямого эфира тогда, назвав их «старыми жопами». Костя был доволен мной. Он сиял.

У него было сильное, как у кабана, мясистое сырое тело. В физиономии нечто было от Геринга, но скорее нечто от всех мясистых сильных людей-мешков. В Германии он был чемпионом военного округа по джиу-джитсу. Перед армией он работал мясником и мог без проблем зарезать свинью и разделать её, не мешкая и как надо. А разделать, хорошо отделить мясо от кости — это нелегко. Я, проучившись полгода в «кулинарном техникуме» в Харькове, работал на практике, как раз отделял от кости свиные туши на мясокомбинате, так что я знаю. Было это лет за десять до рождения Костяна. Эмигрант из Запорожья, да ещё нелегальный, к нам он прибился в поисках банды. До этого он работал на стройке, воздвигал даже дом сына Лужкова на Сивцевом Вражке, он мне его показывал, когда мы, случалось, проходили мимо. То есть Локотков был украинским наёмным рабочим, «гастарбайтером». В апреле 1997 года, когда быстро формировался отряд НБП, чтобы ехать на помощь русским в Кокчетав, где 2 мая намечался съезд и затем отделение Кокчетавской области от Казахстана (планировалось также вооруженное восстание!), он хотел с нами поехать, но не смог. Для чего-то ему было срочно нужно ехать в город Энергодар. Позже он очень жалел. Тем более, что вместе с Филипповым он когда-то побывал в Казахстане на военных учениях. Он, оказывается, даже родился в Казахстане, на машинно-тракторном стойбище, отец вёз мать в больницу, но не довёз. Я говорю — он пришел к нам не по идеологическим соображениям, не из-за того, что решил, что с нами ему легче и проще всего спасти Россию, не из-за озарения, вдруг постигшего его при чтении «Лимонки», но потому, что ему были нужны товарищи, чтобы выжить. А его друган по армии уже каким-то боком примыкал к нам.

Я не знаю, что он там думал о таких людях, как я, но полагаю, вначале у него было предубеждение. Однако помимо воли отнаблюдав меня достаточно в разных ситуациях, он быстро уразумел, что всё, что меня отличает от него, — это заработанная честно известность да возраст. Я даже прописки не имел и не имею до сих пор. Так что поговорим как нелегальный эмигрант с нелегальным эмигрантом. Я ходил в пиджаках с рваной подкладкой, варил супы из куриных ног, пил только дешёвую косорыловку, одни туфли носил по паре лет, только потому, что всё тратил на газету, на партию. Ему пришлось видеть всех моих девок, и иногда, что поделаешь, быть свидетелем аморализма своего «хозяина». В одном купе возвращаясь из Пскова, пьяная М. сосет внизу член вождя, а охранник делает вид, что спит на верхней полке. Он унёс теперь с собой на тот свет несколько моих тайн, о которых знали только мы двое.