Опять прокатываю картину банкета в Доме журналистов на Зубовской, в 1989-м. Он с женою пришли позже всех: меня поразила его тотально наетая физиономия, кажется, вот сейчас лопнет от напряжения жир изнутри. Беседовать с ним было интереснее: он знал кодовые понятия Запада, что отсутствовало даже у Семёнова. То есть я имею в виду, что есть язык за языком. Не переводной, а понятийный. Завистливый взгляд на мои остроносые туфли, на пиджак не в стиле 60-х, а настоящий 60-х, случайно оставшийся из запасов, выброшенных на продажу в 70-е, купленный мной за копейки в Нью-Йорке — новый, не ношенный долгие годы, привезённый в Париж, а стал я его носить в конце 80-х. «Сирс энд Врубек». Мне было наплевать па все эти этикетки, у меня просто уже, кроме этого, нечего было надеть, а он был знаток. Тогда ещё я вспомнил Мисиму, из его комментариев к «Хакагурэ», привожу текстуально:
«Сегодня, если вы пойдёте в джазовый клуб и заговорите с молодыми людьми лет двадцати, вы обнаружите, что они говорят абсолютно ни о чём. Лишь о том, как оригинально одеться и представлять из себя стильную фигуру. Я имел однажды следующий опыт. Придя в джаз-клуб, я едва успел сесть за стол, как парень за соседним столом начал мой перекрёстный допрос: «Вам сшили эти туфли? Где вам их сделали? И ваши запонки, где вы их купили? Где вы взяли такой материал на костюм? Кто ваш портной?» Он задавал мне вопрос за вопросом в быстром темпе».
И Тема задавал мне вопросы о туфлях и где купить. В отличие от Мисимы, который затем порицает молодёжь за суетность и интерес к моде, я не стану этого делать. Я лишь вглядываюсь в тот вечер в банкет, меня интересует момент, когда он подходит к Московичу. Вот вижу, подошёл, жёлтая физиономия Московича, губищи, вульгарный мат, дым, но беседы не слышно. Одиннадцать лет… На такой дистанции — нет, ничего не слышно…
Листьев в дверях ресторана. Там тоже были деньги, там не шла речь о наследовании Империи, но деньги… В России из-за женщин убивают только лохи, из-за политики не убивают совсем. Убивают за бабки, деньги, money, gold. Старовойтова имела при себе 900 тысяч долларов в сумке, за такие деньги у нас в России вырежут 900 семей. Существуют показания пассажиров рейса, что в самолете, в салоне, она прижимала к себе портфель с деньгами, а обнаружена была, уже мёртвая, только с женской сумкой.
Ну ясно, для близких родственников — трагедия… лежат в деревянных ящиках Плешков, Семёнов, Боровик… Исторически же всё это называется: первоначальное накопление и распределение собственности. А культурное воплощение этот исторический процесс получил в романах XIX века, у Диккенса и прочих Драйзеров.
Ему ничем нельзя помочь,
И клетчатые панталоны
Рыдая обнимает дочь…
Смерть на морском курорте
Он погиб в том же фешенебельном, богатом стиле, в каком прожил свои шестьдесят. Слепой (лишь один глаз едва-едва видел), взгромоздился на велосипед в курортном городке Довиль в Бретани, о нём много писал Марсель Пруст, об этом городке, его обильно рисовали импрессионисты. Взгромоздился, поехал, упал, ударился головой о бордюр тротуара и умер мсье Jean-Edern Hallier, фрондёр, бонвиван, французский литератор и журналист, бывший мой патрон, директор радикальной газеты «L'Idiot International». Смерть на морском курорте. Холодные устричные волны лизали его любимую малую родину — Бретань.
Передо мной на столе его последняя книга: «Силы Зла», она вышла в сентябре 1996 года, а он погиб в Довиле в январе 1997 года. Вот последняя страница книги:
«Во время, когда мне надо заканчивать эту книгу, я позвонил вчера вечером Кларе. В мою искалеченную ночь Клара, я хочу сказать — Шахерезада, напомнила мне, что проститутки Венеции мажут себе лица спермой, как кремом красоты. Это любимый писатель Миттерана — Казанова вспоминает этот спектакль в своих мемуарах: как они прогуливаются на площади Сент-Марка и медленно дефилируют к Большому каналу. Последний раз, когда я видел Клару, а это случилось тридцать лет назад на мосту Искусств, — как могло быть с Беатрис Данте на мосту через Арно. Сена текла внизу, жёлтая и мутная. Вмёртвую пьяный, я явился к ней в три утра, после того как употребит все мои телефонные жетоны, звоня напрасно другим девушкам. Она бывала почти всегда на месте, ожидая меня. Это была машина для того, чтобы кончить, готовая всегда, моя метафизическая опустошительница яиц. Она мне сказала в ту ночь, что это последний раз, когда она принимает мой визит. Но я ей не поверил. Хвастливый самец, гордящийся своей силой, я был уверен, что кину ей третью палку, и я не понял, что её решение убежать от меня было неизлечимо. Вся робость исчезла, побеждённая алкоголем, я её зло трахал, работая без конца, не уставая делать любовь па протяжении трех часов. Я обладал ею, как никогда ранее, и диван её маленькой комнаты на пляс Фюрстепберг, плот класса люкс, был постоянно взметён непрекращающимися волнами наших разбушевавшихся чувств. Перед тем как я её покинул, я бросил ей последнюю палку в рот, как бы оказал ей высшую порнографическую честь, и заляпал по-дикому её лицо. Вместо того чтобы позволить мне уйти, она встала, желая меня сопровождать. Я должен был прибыть очень рано в Национальную библиотеку, чтобы изучить тексты ренанских (очевидно, рейнских, германских) мистиков. Это на той стороне Сены, которую она не форсировала никогда, оставаясь приклеенной к мосту Искусств. Это последний образ, который я сохранил о ней, зафиксированный, незабываемый. Её веки казались приклеенными к бровям. Она едва имела время одеться. На ногах были простые сандалии, и она была голая под платьем ржавого цвета. Её рыжая шевелюра пылала над глазами. Её кожа, белая, молочная, лоснилась от тонкого слоя исторженного мной семени, который зафиксировался навсегда, как если бы тонкий слой кристаллизировавшейся пудры дал ей блеск божественного мейкапа. Кожа покрыта этим фильтром любви и вечной юности, она стояла неподвижная, в то время как её зелёные глаза сосредоточились на мне с подчёркнутой провокацией от того чувственного безобразия, которому я её подверг. Здесь и сейчас, когда я мастурбирую, это всегда она, опершаяся на перила, неприличная и предлагающая, кто увековечивает мою страсть. Сила звериности юного быка, которым я был некогда, зафиксирована навсегда в этом вечном видении острой и непристойной меланхолии. Читатели, отныне вы не узнаете более ничего. Из адского пота я сделал мою книгу. Ворота ада приоткрылись, они закроются навсегда на их тяжёлых дверях мрака».
Вот и закрылись. Среди прочих (в числе прочих и Фидель Кастро) книга посвящена и нам, «лёгкой бригаде, моему маленькому коллективу» редколлегии L'ldiot и мне лично. Рыжая немка Клара — любовь его юности, другая его любовь-ненависть — Миттеран, президент и «Принц», в макьявеллиевском смысле. Миттерану посвящена добрая половина «Сил Зла». После смерти президента и ещё до смерти Жан-Эдерна Аллиера выяснилось, что разговоры нашего патрона и его сотрудников нашей редакции L'ldiot International — прослушивались, и президент отдал приказ убить Жан-Эдерна. В этом позднее признался один из сотрудников французских спецслужб. Посредником заказчика Миттерана послужил Ролан Дюма, сегодня он стоит во главе Конституционного Совета Французской Республики. Причиной для столь суровой меры наказания, которой предполагалось подвергнуть директора L'ldiot, было то, что в конце 30-х годов будущий президент-социалист состоял видным членом правой фашистской организации «кагуляров» (от слова «кагуль» — капюшон). L'ldiot публиковал материалы о кагуляре Миттеране ещё десять лет назад. Потому совсем не удивительно, что суровый, спокойный, насмешливый фараон Франсуа Миттеран предполагал прихлопнуть модного писателя и скандального журналиста.
А он таки был скандальным. И с самого юного возраста. Во время Второй мировой войны его отец был военным атташе Франции в Венгрии. Там в возрасте восьми лет, если верить самому Жан-Эдерну, он потерял глаз. «От русской пули», — смеялся он, передавая мне этот эпизод. Скорее всего, так и было, но мистификация тоже возможна. Великий Насмешник, он любил вводить в заблуждение.
