— Оружие у тебя есть? — спросил он.
— Пистолет.
— Но этого мало, — заявил он. — И во что ты одет, — раздраженно заметил он. — Надо выдать ему форму «тигров», — отдал он распоряжение офицерам.
— Мы пьем томатный сок, — сказал он. — тебе заказать спиртного? Что будешь?
— Виски.
Остаток вечера мы провели в воспоминаниях об общих друзьях, которые встречались ему и мне на военных дорогах. К себе я вернулся рано. Для того чтобы попасть всего несколькими этажами ниже, мне пришлось спуститься на служебном лифте, а потом сесть в нормальный лифт для простых смертных. Теперь понятно, почему на нём нельзя было подняться на самые верхние этажи — кнопки были отключены: там жил Аркан. Он всегда жил в «Мажестике», когда появлялся в Белграде. По слухам, часть акций отеля принадлежала ему: то есть он был совладельцем. В номере я собрал вещи, прибрал кровать, вздыбленную присутствием девочки-зверя, и лёг поверх одеяла одетый, пистолет в кобуре на ремне. Я стал размышлять о ситуации. Конечно, хитрые ребята из Представительства не хотели, чтоб я попал носом в их междоусобные войны. Зачем им свидетели? Аркан… он, конечно же, передал лишь своё видение ситуации. Пообщавшись с книнскими сепаратистами, я имел и другое видение той же ситуации. Будучи человеком Милошевича, Аркан если и не разделяет все его идеи и планы, то вынужден в них участвовать. Одна из них, реализовавшаяся через два года в 1995 году — сдать Хорватии Книнскую Краину в обмен на отмену эмбарго против собственно Сербской Республики, против мамы Сербии. Дело в том, что большинство избирателей Милошевича — зажиточные крестьяне из глубинных районов Сербии — страдают от эмбарго; контрабандный бензин не спасал положения. А Книнскую Краину всё равно не удержать, — считал Милошевич. Слишком далеко от мамы Сербии и изолированно среди Хорватии находится этот сербский «анклав». Книнский националист Мартич был против политики Милошевича. Ясно, что Президент Сербии не говорил, что он хочет пожертвовать Краиной, дабы его избиратели могли совершать свои полевые работы и возить пшеницу и сливы. Но эти темы обсуждались населением, всего их было, кажется, 350 тысяч книнских сербов. Что до президента Джукича, то бородатый, лысый, сырой, высокий бывший дантист в камуфляже с «Коброй-Магнумом», как у Аркана, на бедре, слыл человеком мягким и бесхарактерным. Все эти силы вокруг него вертели им, как щепкой в водовороте.
В четыре утра здоровенный человечище в малиновом берете, в камуфляже, по кличке «Подобранец», что значит «парашютист», постучал ко мне в номер. Я взял сумку, надел бушлат и спустился с ним в морозный Белград. В сотне метров от входа в гостиницу стоял заиндевевший старый автобус. Я протиснулся внутрь и уселся среди заспанных и храпящих каких-то типов, по виду крестьян. «Подобранец» сел рядом с шофёром.
Мы ещё некоторое время колесили по холодному городу, отыскивая адреса, подбирая повсюду заспанных мужчин с громоздкими сумками. Наконец выехали из города и бодро поперли в очевидно нужном нам направлении в ночь. Это в предрассветных сумерках, из крошечного шипящего радио «Подобранец» выловил и тотчас огласил её — новость, заставившую проснуться всех обитателей автобуса. В Книне — государственный переворот. Мартич сверг правительство, четыре министра, в том числе и министр иностранных дел, который подписывал мой мандат (мандат лежал у меня в кармане), объявлены в розыск. Их приказано арестовать. Посыпались вопросы: на чьей стороне Джукич? Остался ли он президентом? «Нодобранец» не знал. Радио ничего об этом не сообщило. Был и у меня вопрос. Но я задал его не «Подобрапцу», но парню, сидящему рядом со мной, мы уже обменялись несколькими фразами. «На границе мне показывать мандат, подписанный министром, объявленным в розыск?» — «Ни в коем случае, а то тебя арестуют, — посоветовал парень. — Лучше выкинь его или сожги». — «Это единственный мой сербский документ, как я перееду границу?» — возразил я. — «С нами тебя проверять не станут, — сказал парень. — Не волнуйся».
На границе к нам заглянули сербские военные, поострили, спросив что-то вроде «нелегальных девок нет?» — и мы покатили. Это уже была земля Боснии. Крестьяне окончательно проснулись. Они зачихали, закашляли. Стало совсем светло. Снаружи был снег. Вместо того чтобы завтракать, пить кофе из фляжек или чай, или молоко, они стали возиться в своих сумках и тюках. Парень, к которому я обращался с вопросом, привычно сложил воедино части томпсона. Рядом народ клацал Калашниковыми югославского производства. При свете дня крестьяне на моих глазах стали воинами. Под нами я обнаружил ящики с оружием и боеприпасами. Только оглядев и приготовив своё оружие, они занялись фляжками и закурили, а потом начали жевать. Это побывавшие в отпуске солдаты Аркана возвращались на фронт, вот в чём было дело. Дальше шли немирные земли, и надо было приготовить оружие.
После множества приключений, на исходе вторых суток, мы въехали в каменный Книн. В Книне судьба в лице правительства разделила нас. Они покатили дальше, а я проторчал до темноты в здании правительства. Они, видимо, решали, что со мной делать. Ведь я не был простой, скромный доброволец. Мои заслуги в России были им неизвестны, но я с 1989 года печатался в газете «Борба», потом в популярном журнале «НИН» и в газете «Политика». Нужно было подумать, пускать, не пускать в Бенковац такого, как я. Кончилось тем, что два парня — по-моему, бывших мента — повезли меня в чёрной балканской ночи в Бенковац в легковом автомобиле. Вот это отставание часов в восемь от ребят Аркана и решило мою судьбу: я попал не к Аркану, а в отряд военной полиции. ВП, как все, несли войну на себе, также имели потери, но это были не «тигры» Аркана. У тех были чёрные формы и всякие там прибамбасы техники. Здесь обычный камуфляж сербской армии и раздолбанные, югославского производства «АК». Впоследствии я хотел перевестись к «тиграм» и даже поехал туда, направился к ним на позиции, но мы не добрались до перевала, машина у нас была не та, низко сидящая, и вокруг лежал глубокий снег.
Меня определили в казарму, дали крошечную комнатку на этаже для офицеров (вот тут это была действительная привилегия, обычно в такой комнатке жили двое), я получил автомат и три рожка патронов у военного коменданта, комендант размещался всего лишь в конце коридора на том же этаже, что и я. Пожилой высокий серб, не очень доброго нрава. В одной комнате он спал и принимал посетителей, среди оружия и ящиков с патронами. В другой комнате, всегда запертой, находился склад оружия. Дверь была заперта на висячий замок. Книнская Краина была самая бедная из сербских мятежных республик, самая небольшая. Зато красоты неописуемой. В тех местах, на каменных плато в мирное время вовсю снимали спагетти-вестерны Сержио Леоне и настоящие американские вестерны. Профсоюзные расценки были самые дешёвые, а природа самая дикая и красивая. Там поблизости был монастырь Крка, а под ним катакомбная церковь, которую посещал сам апостол Павел. Это не удивительно, от этих мест через Адриатику — всего 200 километров — и Италия! Один из указателей по дороге из города Обровац указывал, сколько километров отсюда до города Риекка, он же Фиуме. Город в 1919 году захватил итальянский писатель и империалист д'Аннунцио.
Из казармы в Бенковац я отправлялся каждое утро на фронт, он был всего лишь в шести километрах, иногда меня подвозили на машине; когда того требовали обстоятельства, мы оставались на позициях. Как-то сосед комендант взял меня вечером с собой на пьянку к своему подчинённому. Вся эта история вылилась в жуткую драму. К ночи комендант стал агрессивен и буквально поверг в ужас парня, у которого мы пили. Я понял, что жена парня хорватка, и комендант мрачно и неприятно шутил по этому поводу, потом шутки переросли в угрозы. Женщина убежала в слезах, а бледный парень, по-моему, был готов застрелить коменданта, если бы не охрана. Солдаты рассказали, что подобные развлечения коменданта — достаточно обычное для него занятие. Хорваты в 1991-м вырезали всю его семью, вот он и не спит, и ездит с охраной по ночному городу, дикий и опасный.
