Всего есть три фотографии. На одной я сидела на коленях у Тобиаса на той вечеринки, у костра, когда я повела его наверх, и он впервые прикоснулся ко мне. Наши глаза наполнены возбуждением, и нас окружает чувство счастья и предвкушения.

На второй мы с Хантером стоим на балконе наверху школьной лестницы и смотрим друг другу в глаза за мгновение до того, как Хантер прижался своими губами к моим. Я даже не могу точно вспомнить, что я чувствовала в тот момент, но на этой фотографии я похожа на весь его мир.

А третья, ну, третья — это я, лежащая в своей постели, мое тело прикрыто только простынями, а Ксавье лежит рядом со мной. У нас обоих остекленевшие глаза, когда он направляет камеру в нашу сторону. Это с той первой ночи, когда я была здесь, когда ничто не имело значения, кроме боли от потери моего отца, и он был идеальным отвлечением.

Я не припомню, чтобы было сделано хоть одно фото. Ни одного. Но это не единственное, что объединяет эти снимки. Основная тема каждой фотографии — выражение моих глаз. В них нет ни печали, ни вины, ни стыда, только потребность, волнение, надежда и страсть.

Мне неприятно это признавать, но эти трое усиливают мои эмоции. Кажется, я чувствую больше, когда нахожусь рядом с ними. Взглядом, поцелуем или словом они заставляют меня реагировать. Иногда это от гнева и раздражения, но другие — от желания, и когда они заставляют меня чувствовать себя так… черт.

Оборачиваясь, чтобы посмотреть на парней, я запинаюсь, когда вижу, что остался только Ксавьер. Черт возьми, как я не слышала, как они уходили? Я была так поглощена фотографиями, которые держала в руках.

— Где ты…

— Это не имеет значения, — бормочет он, прерывая меня, и я свирепо смотрю на него. Иногда он может быть просто таким гребаным придурком.

Сжимая переносицу, я вздыхаю. — Ксавьер, я действительно не…

— Одевайся, мы и так выбиваемся из графика.

Я бы хотела, чтобы он, блядь, перестал это делать. — Я никуда с тобой сейчас не пойду, — выпаливаю я, кладу фотографии на тумбочку и раздраженно сжимаю руки, но он только качает головой.

— Ты сядешь в эту гребаную машину, или я сам усажу тебя в нее и отвезу туда, — угрожает он, и я хмурюсь.

— В чем, черт возьми, твоя проблема, Ксавье? — Спрашиваю я, почти побежденная, и наблюдаю, как поднимаются его плечи, когда он делает глубокий вдох и направляется к двери. Когда его рука берется за дверную ручку, он оборачивается, чтобы взглянуть на меня через плечо, и решимость в его взгляде говорит мне не связываться с ним прямо сейчас. Но не конкретно от гнева, на его лице отражается целый спектр эмоций.

— Иден, мне нужно, чтобы ты оделась, и тащила свою задницу вниз ожидая меня во внедорожнике. Клянусь, все это не для меня. — Взглянув на часы, он открывает дверь. — У тебя есть десять минут. О, и С Днем Рождения, Нафас.

Слова едва слетели с его губ, а он уже ушел, полностью скрывшись из виду, и как бы мне ни хотелось топнуть ногой и устроить гребаную сцену за то, что он так со мной разговаривает я знаю, что бы он ни задумал, это должно быть важно, потому что, кажется, именно самые напряженные обстоятельства выявляют его склонности к мудачеству.

Жаль, что у меня не было времени спросить, по какому случаю надеть платье.

Двадцатьвосемь

Иден

Постукивая пальцами по скрещенным рукам, я смотрю в окно, отвернувшись от Ксавьера, я наблюдаю за проплывающим мимо миром. Я не знаю, сколько еще смогу сидеть в этом неловком молчании. Это сводит меня с ума, но я не знаю, как справиться с бурей, назревающей внутри Ксавьера, не споря, и у меня действительно нет сил спорить. Не прямо сейчас, не сегодня.

Мы в пути уже почти два часа, направляемся на север, и, похоже, следуем указателям на Бейкерсфилд. Чувствуя, что машина замедляет ход, я смотрю вперед, когда Ксавье съезжает с автострады, чтобы остановиться на заправочной станции.

Я понятия не имею, что происходит, и понятия не имею, почему мы на арендованной машине, а не на его "Jaguar", но он был закрытой книгой с тех пор, как мы отправились в путь. Он уклонялся или игнорировал каждый мой вопрос, так что я сдалась.

Останавливая машину, он вздыхает и сжимает руль так сильно, что белеют костяшки пальцев, прежде чем выпрыгнуть из машины и захлопнуть за собой дверь. Я таращусь на его удаляющуюся фигуру, раздраженно прикусывая нижнюю губу.

Я хватаю телефон, нахожу номер Тобиаса и нажимаю кнопку "Сообщение", набирая быстрый текст и разочарованно потирая лоб.

Я: Эй, ты можешь, пожалуйста, сказать мне, что, черт возьми, происходит с Ксавьером? Я собираюсь врезать ему по члену за его дерьмовое отношение, и я не собираюсь испытывать никаких угрызений совести из-за этого!

Через несколько секунд я вижу, что сообщение прочитано, и внизу появляются три маленькие точки, когда Тобиас отвечает.

Тобиас: Заставь его говорить, Шарик. Он пытается поступать правильно, но многое нужно обдумать и понять. В этом городе никогда не бывает все просто, но сегодня все еще хуже.

Что, черт возьми, это вообще значит? Заметив, что Ксавье возвращается к машине, я убираю телефон и делаю глубокий вдох, когда он садится на водительское сиденье и протягивает мне маленький пакет. Я беру его у него и заглядываю внутрь, чтобы найти пакет шведских рыбьих хвостов и бутылку чая со льдом.

Когда я перевожу взгляд на него, он уже смотрит на меня, и это только еще больше сбивает меня с толку. Он просто остановился, чтобы купить мне перекусить? Он надел свои очки авиаторы, но его сжатые челюсти говорят мне, что он серьезен.

— Что, черт возьми, происходит, Ксавье? — Спрашиваю я, доставая свой напиток из пакета, пока он заводит машину. Когда он не отвечает сразу, я чувствую, что становлюсь все более раздраженной, поэтому поворачиваюсь и свирепо смотрю на него. — Ксавьер, сегодня мой день рождения, и из всех дней именно сегодня мне наплевать на твое дерьмовое отношение. Ты меня так достал, и я вчера сказала тебе разобраться с этим к чертовой матери, но вот мы здесь.

— Я действительно не знаю, как это объяснить, и в глубине души я не знаю, правильно я поступаю или нет, потому что я знаю, что это укрепит тебя и сломает одновременно, — тихо признается он, и это застает меня врасплох, потому что я ожидала его обычного рычания.

Мои брови хмурятся, когда я смотрю на него в замешательстве. В его словах по-прежнему нет никакого смысла, и я не знаю, лучше это или хуже, чем молчание.

— Ксавье, я не понимаю, о чем ты говоришь. Что может сделать меня счастливой и причинить боль одновременно? — Спокойно спрашиваю я, пытаясь осмыслить то, что он пытается сказать.

— Мы примерно в двух минутах езды, мне просто нужна была минута, поэтому я притормозил, — бормочет он, бросая взгляд на меня, прежде чем посмотреть прямо перед собой.

— Итак, чтобы прояснить, твое настроение отражает то, куда мы направляемся? Я чертовски ненавижу, когда ты игнорируешь мои вопросы и не отвечаешь мне, — ворчу я, сжимая бутылку в руках, когда он натянуто кивает в ответ. Это все равно что брать кровь из гребаного камня. Общение не должно быть таким сложным. Что, черт возьми, его так взвинтило, что он не может подобрать нужных слов?

Снова съезжая с автострады, он лавирует в потоке машин, въезжая в захудалую часть города. Заброшенные здания с выбитыми окнами и граффити покрывают район, по которому мы проезжаем. Вдоль дороги припаркованы разбитые машины, у некоторых спущены шины, другие стоят на шлакоблоках. Палисадники заросли неухоженной травой и сорняками, и я не уверена, живут ли здесь вообще люди. Это почти напоминает мне где проводились вечеринки в Уайт-Ривер. Все было не так уж плохо, но и на самом деле было не за горами.

Я понятия не имею, где мы находимся, поэтому, когда Ксавьер сворачивает направо, останавливаясь перед полу-жилым домом с закрытыми ставнями на окнах и дверях, это заставляет меня нахмуриться.