Но в данном случае даже этого предположения сделать нельзя: прошел всего год с появления «Детей Ванюшина», и г. Найденов был бы просто драмодел, если бы сыпал из себя драмы, как из мешка картофель. Больше того: в будущем сезоне на сцене Художественного театра ставится новая пьеса г. Найденова.
Так чем же все-таки мотивируется это издевательство? А ничем. Просто грегочут люди, и только. Это уже непорядочно.
«Русское слово» всячески травит г. Андреева. Можно с г. Андреевым не соглашаться, можно возражать против способов изображения им жизненных явлений, правдивости этих изображений, больше того, можно считать его даже вредным писателем, можно бороться с ним, бороться не только словом, но и смехом, карикатурой, чтобы подействовать сильно и непосредственно на чувство читателя, но все это допустимо при условии добросовестного отношения к писателю, при условии, что мотивами не служит мелкое чувство мести личных счетов, при условии отсутствия сомнительных способов борьбы.
Что же мы видим в газете? Брань, голую, скверную, циничную брань, а в карикатуре ту же циничную брань в виде изображения Буренина, издевающегося над писателем. Но ведь это же стыдно. Кому же подают руку! Бу-ре-ни-ну. Разве имя этого нововременца не налагает позора на всякого, кто произносит его как имя единомышленника.
И почему же «Русское слово» издевается и травит во всяком случае наиболее талантливую, наиболее свежую, содержательную группу писателей. Да, тут не борьба с идеями, с представителями идей, с известным течением мысли, здесь – мелкая плоская травля.
Разве мало кругом пошлости, явлений действительно просящихся в карикатуру. «Русское слово» равнодушно проходит мимо и издевается и грегочет над тем, что требует анализа и критики, а не издезательств.
Почему?
Да потому, что у этого органа нет общего, руководящего, объединяющего начала, потому, что сегодня они поклоняются богу, завтра мамоне, сегодня дельная статья, завтра – гаерство, шутовство, клоунство, уличная брань.
Маленькие рабы*
Представьте, что пришла пора вашего девятилетнего Колю отдавать в гимназию или в реальное училище для обучения наукам. Вам приходится платить за право учения, покупать учебники, платье, кормить, содержать мальчика. Чтобы избежать расходов, вы отдаете мальчика человеку, который обещает, не беря с вас ни копейки, обучить мальчика всем предметам гимназической программы, кормить, одевать, с тем, чтобы он прожил у него лет до восемнадцати – двадцати и чтобы, усваивая гимназическую программу, работал на этого человека, ну, скажем, занимался с ребятишками, которые у него обучаются.
И вот мальчик водворяется. Вы видитесь с ним раз или два в месяц, кое-как кормят, кое-как одевают, кое-как учат. А так как он премудрости еще не успел приобщиться и, стало быть, в данный момент своим трудом еще не может оплачивать свое содержание и обучение, от него берут, что могут: посылают за водкой, заставляют мыть полы, выносить помои, нянчить детей, носить любовные записки. Если он не понимает, возиться с ним некогда и его колотят по голове линейкой, пинают сапогом, бьют кулаком по лицу. У хозяина идет своя собственная жизнь, и он нисколько не стесняется при мальчике в своих отношениях к жене, к любовнице, пьянствует, картежничает, уснащает речь скверной руганью. У мальчика нет ни минуты покоя, отдыха, он или на побегушках, или за занятиями. Ему нет времени поиграть, порезвиться, пожить детской жизнью.
Когда вы приходите навещать его, он, бледный, осунувшийся, исхудалый, протягивая тоненькие ручонки, с разрывающими грудь рыданиями бросается к вам с недетским воплем, захлебываясь от слез:
– Ма-ма… ма-ма!.. возьми меня… возьми меня отсюда… я не могу… я умру-у…
И вы наклоняетесь к нему, и прижимаете к груди, и, глотая слезы, говорите:
– Дорогой, будь умницей… Как же быть… Нельзя же остаться неучем…
И мальчик остается, и только ему одному известно, сколько невыплаканных детских страданий вынесет он до конца учебного срока. И к концу этого срока перед вами испитой, вытянувшийся, развращенный, полный цинизма, кое-как обучившийся юноша, весьма вероятный кандидат в преступники.
– Слава богу, – думаете вы, – мой Колюша в гимназии, в поведении и чистописании у него пять, учителя его любят.
Да! Но, кроме вашего Колюши, десятки тысяч детей проходят эту ужасную школу. Их бьют шпандырем, колодкой, ремнем, их учат пьянству, разврату, с них стирают все детское, чистое и с большой любовью готовят из них преступников.
В последнем думском заседании решался вопрос об открытии портновского училища, и надо было видеть, как с пеною у рта боролся против учреждения почтенный гласный граф С. Л. Толстой. Да и то сказать: он своих детей ведь не будет отдавать в обучение мастерам.
Зеленое поле*
Как и подобает столичному городу, в Москве представители большинства профессий группируются в кружки, в общества, в клубы. Имеют свое общество и представители наиболее интеллектуальных профессий, литераторы и артисты.
В центре города, на главной улице, в великолепном помещении находится Литературно-художественный кружок.
Когда входишь сюда, разом чувствуешь, что попал в барское место: швейцары, лакеи, мальчики, буфет, анфилады комнат, зал, электрическое освещение. Чувствуешь, что это стоит громадных денег, и удивляешься: с каких это пор литераторы, да и артисты так разбогатели? И думаешь, – да, обстановка хорошая, взнос внушительный: двадцать пять рублей вступительный и пятнадцать – ежегодный, должно быть, и внутреннее содержание этой оболочки, жизнь в этих апартаментах соответственно полна смысла, интереса, литературы, искусства, – словом, напоминает некий храм.
Входите. Как зеленеющая степь весной, развертываются перед вами раскинутые столы, традиционные свечи освещают полные мысли, вдохновения и высших интересов лица игроков.
Одиноко бродите вы между столами, а литераторы, артисты и их гости все с тем же вдохновением на лице отдаются высшим интересам интеллекта, приговаривая: «пас», «без козырей», «семь червей», предаются и час, и два, и три, и пять, пока петух не пропоет, трижды.
А так как эта литература, как и всякая форма человеческого творчества, обладает способностью захватывать человека целиком, без остатка, когда самое время как понятие стирается в мозгу, принимаются меры к тому, чтобы витающих в надзвездных высях вдохновения как-нибудь связать с грешной землей, именно после определенного часа облагают штрафом, который дает весьма крупную статью дохода.
Вы отправляетесь дальше. Люди ужинают, звенят рюмками, стаканами, разговаривают, смеются непринужденно, весело, хорошо.
– А где же литература?
– Гм!.. литература? Пожалуйте-с по вторникам. По вторникам литература. Без литературы нельзя-с.
Если б назывался просто: карточный кружок с буфетом, тогда так, тогда бы можно без литературы, а то литературный кружок. Поэтому семь дней трудимся, а восьмой – литература. Нельзя, иначе попрекать станут, если без литературы. Но, кроме восьмого дня для литературы, у нас отпускается девятый день и для искусства, ибо кружок не только литературный, но и художественный, литературно-художественный.
Мне вспомнился союз писателей. Собирались литераторы, артисты, скромное помещение, без швейцаров, без лакеев, без электрического освещения, скромный буфет, все скромно, просто, уютно, по-семейному, без карт, и все семь дней в неделю отдавались литературе. Артисты пели, играли.
Мне бы очень не хотелось, чтобы читатель подумал, что я морализирую. Совсем нет. Терпеть не могу хныкающих моралистов. Я говорю вовсе не о том, что не следует иметь дорогого помещения, электрического освещения, швейцаров, лакеев, буфета, карт, вовсе не о том.
Я хочу только сказать, что не надо смешивать разных вещей: или обыкновенный карточный клуб, или специфическое общество литераторов и артистов. Если просто карточный клуб, так и понимать будем. Если литературно-художественное общество, стало быть, интересы литературы и искусства преобладают.
