Один из подписчиков «Самообразования» письмом в редакцию горько жалуется на журнал.
Журнал этот, вооружившись, как тяжелой артиллерией, именами профессоров и ученых в качестве редактора-издателя и сотрудников, стал стрелять по подписчикам необыкновенно красноречивыми обещаниями и настрелял их целую кучу. Он счел, что миссия его окончилась, дал из 19 обещанных премий 6 и успокоился. Номера доставлялись неаккуратно или совсем не доставлялись, на письма контора не снисходила отвечать.
Так как дичь была напугана пальбой и нужно было переменить орудие или, быть может, других дельцов завистью лукавый мучил, только появилось широковещательное объявление о выходе нового журнала: «Вестник и библиотека самообразования». Приемы те же, те же громкие имена в качестве руководителей и сотрудников, та же масса приложений, та же широкая программа.
Подписчику, как пуганому зайцу, приходится озираться во все стороны: положение его тем затруднительнее, что весьма почтенные профессорские имена вольно или невольно помогают уловлять в тенета подписки в достаточной мере обстриженного и общипанного зайца.
Но одно такое чистенькое, хорошенькое дельце сорвалось. Некий господин Сенигов, приват-доцент, соорудил огромный невод, назвал его «Саморазвитие», насажал туда, в виде приманки, профессора Глазенапа, сенатора Фойницкого, писателя Вейнберга и других, за шесть рублей подписной платы обещал премий на шестьдесят рублей и уж совсем собрался забрести и вытащить богатейший улов, как вдруг… невод прорвало, и едва ли теперь хоть одна рыбина попадется. Господа Глазенап, Фойницкий, Вейнберг заявили в печати, что с изумлением увидели свои имена в объявлениях о выходе «Саморазвития», что они категорически отказались сотрудничать в этом журнале… А счастье было так близко, так возможно! Невольно возникает вопрос: почему же невода, именуемые «Самообразованием» и «Вестником и библиотекой самообразования», поддерживаются и направляются почтенными именами, которым доверяет публика? Почему на обложке журнала с двумя красными фонарями красуются имена писателей, которых публика привыкла уважать и ценить?
Брачные вагоны*
Удивительно, как публика, общество и выразительница его, пресса, бывают несправедливы, упорно, слепо несправедливы. Уж если задолбят что-нибудь, так хоть кол на голове теши.
Задолбили и общество и пресса, что наши железные дороги смотрят на пассажиров как на сельдей, как на дойных коров, как на тюки товара. Но ведь это же явная несправедливость. Ведь что там ни говорится, а железнодорожное дело у нас улучшается, удобства для пассажиров увеличиваются.
Вот, например, прочитал я как-то (признаться сказать, слеза даже прошибла), – прочитал я, как одна дорога до такой степени о пассажире заботилась, покою не знала, что даже отдельный вагон завела для… новобрачных. Невеста в светло-небесно-голубом, стыдливый румянец на щечках, потупленный взор, жених – усики хвостиками кверху… и отдельный вагой.
Вы видите, до какой степени народ-то тонкий в управлении сидит, тонкий, деликатный, понимающий народ. Ведь это не просто: выстроили вагон, да и баста. Нет, тут понимание нужно, тонкое, джентльменское понимание, это – деликатность особенная. А публика только и знает, что на все корки ругает и злословит железнодорожников.
Хлебные залежи оскомину набили. А теперь вот в газетах появились ядовитые заглавия – рабочие залежи. Да, да, рабочие залежи. Вокруг вокзалов целый лагерь оборванных, полуголодных людей, тщетно ждущих отъезда, проедают последние крохи, мерзнут, дрожат под открытым небом, уныло бродят вокруг – вокзалы, конечно, не вмещают всей этой «рвани».
Видел я эти залежи. Неприятный, знаете, народ: серые, в лохмотьях, грубые, ждут и, представьте, возьмут да напьются пьяные, буянят. Скверный народ, грязный народ.
И ведь как их много! как блохи лезут. Не удивительно, что для них вагонов не хватает и вокзалы их не вмещают.
Да, наконец, что сделается этой «рвани», если она и поваляется на выгоне? Не сахарная – не растает.
Но ведь это-то и удивительно. Ведь вот о брачных вагонах никто не заикнулся, а вот там каким-то пьяницам приходится подождать каких-нибудь пять-шесть дней – газеты гвалт подымают.
Это уж гипноз какой-то, это уж, значит, прут, закрывши глаза, ничего не разбирая; это просто избитый шаблон, по которому требуется во что бы то ни стало ругать железные дороги и замалчивать все светлое, что там есть.
Миловидное личико девушки, румянец, усики хвостиками кверху (у жениха), ну… ну и, конечно, деньги (кто же без денег брачное путешествие совершает!) – и, с другой стороны, голодранцы, грубые, горластые, голодные, часто пьяные.
Газетчики, да поймите же вы наконец разницу, освободитесь от гипноза, будьте справедливы и не закрывайте глаза на «светлые явления» в нашем железнодорожном мире!
Золотой телец*
Недалеко от Азовского моря в донских степях стоит город Ростов-на-Дону. Это – американский город по своему чудовищному росту в предыдущие десятилетия, по своим торговым оборотам, по своим особенностям. В узле железных дорог, на судоходной реке, в центре богатейшей хлебородной местности, он ворочает огромными капиталами. Это город чистых буржуа.
Прасолы, мелкие торговцы, мужики в лаптях, авантюристы, поденщики, люди с темным прошлым лет тридцать – сорок тому назад пришли искать сюда счастья. Теперь эти господа ходят во фраках, в цилиндрах, ездят на резинах, обучают детей в высших учебных заведениях. Выросши из ничтожества в миллионеры, эти люди поклоняются только одному богу, признают одного повелителя, ищут одного счастья – деньги. Здесь все покупается: любовь, дружба, знакомства, человеческие отношения. Без традиций, без прошлого или с прошлым, которое всеми силами стараются забыть, эти люди, собственной жизнью познавшие всю колоссальную власть денег, иначе ни к чему и не могут относиться.
До какой степени безраздельно царствует здесь золотой телец, ничем не осложненный, не прикрытый, показывает участь попадающих сюда так называемых интеллигентов – людей свободных профессий, с высшим образованием. Могучая среда неотразимо нивелирует их, и через два-три года большинство из них становится в полном смысле аборигенами города.
Мне бы не хотелось, чтобы читатель думал, что я преувеличиваю, что это – карикатура. Везде деньги – господа, но в центральной России трудно представить себе город, подобный Ростову-на-Дону.
Это город буржуа, русских буржуа. Он в этом смысле ярко типичен, и потому я на нем остановился. Нигде особенные свойства русского буржуа не доведены до такой крайности, как здесь.
Здесь все для состоятельного класса и ничего для населения в широком смысле слова. Прекрасные мостовые, электрическое освещение, широкие панели, бульвары, многочисленная ночная стража безопасности, помимо полиции, в центральной части города, где живет денежная знать, и ужасающая невылазная гомерическая грязь в остальной части, кромешная тьма, – и в этой тьме режущие душу крики «караул»… ограбляемых и убиваемых обывателей. Прекрасный театр с такими ценами, которые исключительно допускают туда богатых, и отсутствие в полуторастатысячном городе с огромной массой рабочего населения даже народных чтений. Развитая пресса, как орудие в руках табачных фабрикантов, хлебных маклеров, банковских дельцов.
Разврат утонченный, дорогой, требующий сотен, тысяч, десятков тысяч рублей, возведен здесь в культ, и едва ли где в таких размерах практикуется торговля невинными девушками, как здесь.
Люди, дорвавшиеся до денег, до общественного положения, до власти, даваемой миллионами, жадно и грубо спешат взять от жизни все, что можно.
Во всех проявлениях ростовец остается верен себе. Он жертвует на построение церкви, начинает строить, и на постройке из стекающихся пожертвований ухитряется выколотить себе хороший барыш. Съедаемый тщеславием, в погоне за орденом, медалью, он жертвует на городскую больницу тысячи, десятки тысяч рублей, строит павильоны своего имени, больница гремит на всю Россию, но здесь нет ни капли прочного общественного элемента. Это прихоть тщеславного миллионера, и ныне та же больница в одном из богатейших городов представляет нечто ужасающее: чудовищно переполняющие ее больные лежат вповалку на вплотную сдвинутых по всей палате кроватях, как на нарах, лежат в коридорах, лежат на полу, негде ступить, задыхаются в промозглом воздухе. Дети, заразные, хроники, старики перемешаны, как сельди в бочке. Да иначе оно и не может быть, раз отрасли городского хозяйства зависят от частной благотворительности, от каприза частного лица, а не от общественного управления.
