Он решил, что это даже к лучшему, и пошел за шлемом и гладием.

– Нет, сегодня никакого реквизита, – сказала Артемизия, поправляя мольберт. – Я лишь хочу запечатлеть ваши черты, ни на что не отвлекаясь.

Не отвлекаясь? Да эта женщина сама могла отвлечь кого угодно, настоящий соблазн во плоти. Он готов был заключить пари на сколько угодно гиней, что она и не подозревала, как свет за ее спиной проникал через тонкую ткань утреннего платья, делая его почти прозрачным. Он отчетливо видел очертания ее ног безупречной формы. Как женщина, гордящаяся своей проницательностью, могла даже не подумать об этом?

А что, если она подумала об этом? Что, если она прекрасно знала о том, как сладок запретный плод, и использовала свое знание против натурщиков с холодной безжалостностью? Была ли она уверена, что никто из простолюдинов не осмелится прикоснуться к ней даже пальцем и не решится на большее, кроме как робко поднять на нее глаза, хотя тела их жаждали совсем другого?

– Мистер Доверспайк, как только будете готовы, мы можем начать, – сказала она ровным голосом. – Я, кажется, припоминаю ваше заявление, что вы не отличаетесь застенчивостью, поэтому не будете ли так добры…

Она остановилась в середине фразы, и не произнесенное вслух предложение словно повисло в воздухе. Трев принялся мысленно считать от ста в обратном порядке, пытаясь вернуть контроль над собой. Он сбросил с себя робу, и та упала на пол рядом с ним.

Взгляд зеленых глаз скользнул по нему, подвергая критичному и беспристрастному осмотру. Он заставлял себя дышать ровно. Девяносто два, девяносто один…

Чувствовала ли она хоть что-то, когда смотрела на него? Хотя бы легкий трепет от охватившего ее желания? Или же он просто представлял собой для герцогини интересную дилемму, будто бы внезапно превратился в живую вазу с фруктами? Неужели все ее мысли были лишь о том, как лучше передать игру света и тени?

– Если вам кажется, что в студии слишком холодно, можно позвать Катберта, и он разожжет огонь, – предложила Артемизия.

– Нет-нет, все замечательно, благодарю вас. – Одна лишь мысль о том, что другой человек, пусть даже слуга, станет свидетелем его борьбы с самим собой, казалась невыносимой. На данном этапе его вполне устраивала прохлада, царившая в студии.

Восемьдесят восемь, восемьдесят семь… Взгляд Артемизии опустился еще ниже, и Треву пришлось стиснуть зубы. Восемьдесят три, восемьдесят два…

Наклонившись над работой, Артемизия сдвинула брови и нахмурилась. Глубокий вырез платья открыл его взору впадинку между округлостями грудей. Он крепко сжал кулаки, стараясь прогнать мечты о том, как он дотронется рукой до того, что скрывается под ее одеждой, и будет исследовать соблазнительные холмы и нежную долину между ними.

Семьдесят шесть, семьдесят пять… Несмотря на отчаянные попытки сдержаться, его естество снова потянулось к ней.

– Мне невероятно приятно видеть, что вы уже привыкли к моему присутствию, – сказала Артемизия, не поднимая глаз от переданного ею на бумаге образа, а затем снова обратила на него испытующий взгляд. – О! – Она заметила его возбуждение, и на губах ее появилось некое подобие довольной улыбки. – Как только пройдет еще немного времени, такая работа станет для вас абсолютно естественной.

– Хотите заключить пари? – пробормотал он сквозь стиснутые зубы, когда герцогиня снова обратилась к рисунку.

Казалось, она его не слышала и продолжала накладывать на бумагу штрихи ловкими и уверенными движениями.

– Для человека, которому нечего сказать сейчас, вы были довольно разговорчивы в саду. – Она снова метнула на него взгляд, в котором теперь читалась едва скрытая досада. – С тех пор как отец заболел, мы пытались обращаться с ним как с разумным человеком, пусть даже он не всегда мог ответить тем же. Возможно, вы решили, что с вашей стороны будет лучше подыграть ему. Вы сделали вид, что понимаете бессмысленную игру слов, говоря со стариком, который не способен понять разницу между разумной речью и бессмыслицей…

Итак, она услышала, как они с Ангусом Далримплом обменивались тайным паролем. Что бы ни выпало из памяти ее отца, дать правильный ответ на пароль тайной службы он все еще был способен. Трев не хотел подвергать опасности Артемизию, открыв истинное значение разговора с Ангусом. Лучше позволить ей воображать о нем самом все, что угодно.

Пусть даже наихудшее.

– Разрешите дать вам совет, мистер Доверспайк. Мне не нравится, что вы насмехаетесь над душевнобольным.

– Уверяю вас, я никогда не имел подобных намерений.

– Тогда в чем же заключается ваше намерение? – потребовала ответа Артемизия, и щеки ее вспыхнули. – Задаете ненужные вопросы, болтаете со стариком в саду. Какую игру вы ведете? Может быть, собираете еще какие-нибудь пикантные новости для любителей сплетен, на которых так усердно работаете? Если сделаете отца посмешищем, обещаю, что мой адвокат засудит и вас, и ваших ничтожных работодателей за каждую капельку чернил.

– Что?

– Можете перестать притворяться, мистер Доверспайк. Я знаю, мистер Фелпс не посылал вас ко мне. Вчера настоящий натурщик пришел позже, и он был слишком пьян, чтобы быть хоть чем-то мне полезным. – Она прищурилась, словно бросая Тревелину вызов и заставляя отказаться от своих уловок. – Все эти расспросы относительно моего отца или распорядителя поместьем. Нет, вы вовсе не работаете в бухгалтерской конторе. Вы пишете статьи для газеты «Таттлер», я права?

Тревелин удивленно поморщился. Ему не раз приходилось бывать жертвой нападок «Таттлера», и он испытывал к этой газете не больше нежных чувств, нежели сама Артемизия.

– Я искренне заверяю вас, что не пишу статей ни для «Таттлера», ни для кого-то из их конкурентов. Я презираю их.

– Осторожнее, мистер Доверспайк, – сказала она ядовитым тоном. – Вы теряете ваш уилтширский акцент. А теперь ответьте: кто же вы и почему вы здесь?

Забавно, насколько сложнее прятаться за прикрытием другой личности, если ты полностью обнажен. Разум Трева отчаянно искал любое правдоподобное оправдание.

– О, ладно… будь что будет. Вам придется узнать, что именно я стал причиной плачевного состояния вашего настоящего натурщика. Мне повезло, я повстречал его за кружкой эля, и он рассказал мне о работе в вашей студии. Все, что нужно делать, – это стоять обнаженным, заверил меня он. – Тревелин пожал плечами. – Мне показалось, что наконец-то представился простой способ заработать несколько монет. Не то, что моя работа. И поэтому я сначала помог ему налиться ромом до ушей, а затем занял его место.

– А ваш акцент?

– Я решил, что для работы натурщиком вы обычно приглашаете деревенских простофиль, поэтому мне показалось разумным притвориться таким же. – Он наклонил голову и посмотрел на Артемизию. – Однако, сказать по правде, работа не так проста, как может показаться на первый взгляд.

Искренность в его голосе слегка смягчила ее гнев.

– Верно, скорее всего, вы правы, – признала она. – Но зачем вы говорили с моим отцом?

– Неужели нужна причина для того, чтобы начать разговор с приятным пожилым человеком? – Немного лести никогда не помешает, а Трев знал, что он может быть очаровательным, если ситуация того требует. – Я не видел вреда в том, чтобы повеселить его такой чепухой. Поверьте, больше подобного не повторится.

Она фыркнула, и он понял» что его извинения, судя по всему, были приняты.

– Конечно же, не повторится. Я всегда прошу моих натурщиков говорить откровенно со мной, но я оценю, если вы больше не будете искать встреч с моим отцом. Впредь будьте добры сразу представляться Катберту, вместо того чтобы тайком шарить по саду. Многие сочли бы ваше поведение сегодня утром нарушением закона. – Артемизия бросила на него ледяной взгляд. – И если подобное повторится, именно так восприму его и я.

– Вчера вы отчитали меня за то, что я опоздал. Сегодня я пришел рано, а вы опять недовольны. – Тревелин решил, что лучшая защита – это нападение и подобная тактика даст ему определенное преимущество. К тому же ее светлость сама просила его высказывать свое мнение прямо и откровенно. – Есть хоть кто-то в мире, кто способен вам угодить?