Разрушив вертикаль, плюгавый, пенснюк и простой мент Федя создали правящий триумвират «Николина Гора и ее окрестности». Указом триумвирата Извергиль была низложена, отстранена от власти и заточена до поры в чулан вместе с плененным Никодимом Петровичем. Социально близких бугаев после победного штурма не нашли и пленять до поры не стали. Другим указом триумвират реквизировал в пользу народа ящики с ливерной колбасой, складированные за домом, и всех бычков в томате. Аггел был извлечен из подвала и без колебаний приобщен к победившим массам, как социально полезный служитель культа.

Опасаясь таящихся в массах агентов мирового сионизма, плюгавый жил и боролся под псевдонимом Аксакал. Пенснюк выбрал себе грозный псевдоним Тайгер. Федя тоже хотел псевдоним, но ему не разрешили. Для конспирации Аксакал и Тайгер позволили ему содрать погоны, замазать камуфляж ваксой и нацепить конфискованные у старухи очки.

Завоеванное царство свободы закружило головы труженикам помойки. Дней пять аборигены ликовали. А на шестой карета «скорой помощи», скорбно и страшно завывая клаксоном, увезла Элеонору Бушприт в горбольницу номер 230 с пищевым отравлением. Еще через день в больницу попали уже три аборигена. У одного открылась язва желудка, у двух других приключились печеночные колики. Приученный старухой к трехразовому горячему питанию победивший контингент загрустил. Повар и прочая обслуга свергнутой королевы удрали, прихватив с собой бывшие в доме припасы, ливерная колбаса протухла окончательно, а бычки в томате поддержать пафос победителей не могли. Кураж аборигенов сменился унынием.

Софокл, глядя, как Фома Кузьмич запекает ворону, прослезился.

– Ты что? – удивился Фома Кузьмич.

– Птичку жалко.

– Ребенку нужен белок, а от помидорной рыбы девчонка звереет.

– Я тоже. Бычки без водки никак не идут.

– Никак, – подтвердил однорукий бомж Славик, подойдя к костру. – Но скоро все наладится.

– Без старухи? – удивился литератор, вытирая слезы несвежим платком.

– Зачем нам старуха, если у нас в штате чудотворец имеется? – заявил бомж Славик. – Аксакал бросил в народную гущу новый лозунг «Каждому ветерану помойки – свой индивидуальный фонтан!»

– Грандиозно! – всплеснул руками Софокл. – Мыслитель! Как верно он чувствует и понимает заботы и потребности простых людей! А срок назначил?

– А как же без срока? – удивился бомж. – Трехнедельный. Через три недели вынь и положь каждому свой фонтан. Кому что. Кому сухарь, кому портвешок, кому водяру. Вот так, господа хорошие.

– По два фонтана в день! – быстро прикинул Софокл. – Грандиозно! Какой масштаб и темп свершений!

Фома Кузьмич бережно перенес ворону на реквизированное при штурме особняка фарфоровое блюдо и с сомнением взглянул на однорукого.

– А этот чокнутый с прибаутками согласится?

– Да куда он денется, если состоит в штате? – злобно ощерился однорукий Славик. – Триумвират – это тебе не старуха. Тайгер мужик конкретный. С ним не покочевряжишься. Приговорит и приведет в исполнение.

– Это верно, – кивнул Фома Кузьмич и заорал: – Верка-а-а! Птица стынет.

Аггел сидел в прихожей особняка и смущался. Дама со шрамом на щеке брезгливо морщилась и опрыскивала его дезодорантом.

– Господи! Да,в чем это вы так извозились? Тельняшка эта драная! Может, что другое оденете? Что у вас есть? И Бога ради, мешок снимите. Что у вас в нем? Перья какие-то грязные торчат. Снимайте. Оставьте его здесь.

– Не положено, – вздохнул аггел, отворачивая лицо от шипящей струи.

– Господи! Что же вы так и предстанете перед триумвиратом с этим гадким мешком?

– Предстану, – вздохнул аггел.

– Господи! Вы же культурный человек, не дикарь какой-нибудь. Как можно? Вы что, боитесь, что я его украду? Что у вас в нем? Золото? Алмазы? Ну, все. Оставьте мешок и входите. Они вас ждут.

Из гостиной, в которой проходило заседание триумвирата, выскочил Федя и, страшно выпучив глаза, зашептал:

– Ну, что тут у вас? Что за канитель? Аксакал изволят гневаться.

– Дух от него. Запах. И мешок вот не хочет, – тоже шепотом объяснила шрамная дама.

Федя принюхался, отчаянно махнул рукой.

– Гневаются они. Запускай с запахом и мешком. – Он громко чихнул, выбил нос и грозно взглянул на аггела: – Проходи, мешочник.

Для заседаний триумвирата стол в гостиной бы покрыт красным сукном и к нему были приставлены два кресла и стул для Феди. Назначенная секретарем триумвирата, дама со шрамом нашла в сорной куче портрет Клары Цеткин, стерла с него пририсованные усы и прилепила на стену в красном углу комнаты. Перед креслом Аксакала на столе помещался мраморный письменный прибор, роман Флобера «Мадам Бовари» на французском языке в бордовом плюшевом переплете и бронзовый канделябр без свечей. Перед Тайгером – только канделябр. Перед Федей стол был пуст, и это тяжело угнетало его самолюбие. Он хотел положить перед собой на стол карманные часы с дарственной надписью «от кодлы», проходившие уликой по закрытому уголовному делу, но ему не разрешили.

Аггел стоял перед столом и смотрел через окно на чахлую березку с пожухшими от жары листьями. В ветвях дерева кучковались мелкие птахи с желтыми грудками. Птичкам было весело.

– А способны ли вы творить котлеты по-киевски? – Аксакал прищурился и положил руку на бордовый переплет романа. – И если да, то в каких количествах?

Аггел молчал, не отрывая взгляда от птиц.

– Ну а рубленый шницель с картофелем фри? – спросил Тайгер, сурово насупив брови.

– Или кашу перловую? – поучаствовал в допросе Федя, испуганно взглянул на Тайгера и быстро добавил: – С маслом.

– Гурман, – покачал кудлатой головой Тайгер и специальной тряпочкой протер пенсне. – А вы не молчите, гражданин чудотворец. Отвечайте, когда вас спрашивает народная власть.

– Народ должен жить в любви и смирении, – сказал аггел, с укором глядя на Федю. – А драться зачем? Сие есть большой грех перед Пастырем. Это Он может все, а я ничего не могу против воли Его.

– Так можете или не можете? Вы определитесь, товарищ! – Аксакал сердито разрубил ладонью перед собой воздух. – Оппортунистам не место в наших рядах. Именно в этом состоит сейчас особенность политического момента. Вы меня поняли, товарищ?

– Ты его понял, гнида крылатая? Определись с котлетой! – грубо уточнил Федя.

Аггел протянул руки к Аксакалу, дунул в его сторону, и в канделябре перед ним появились свечи, тут же сами воскурились, и в комнате благостно пахнуло фимиамом.

– Однако! – поморщился Аксакал. – Вы мне прекратите эти поповские штучки.

Тайгер взял свой канделябр, понюхал пустые патроны для свечей и поставил его на прежнее место.

– Чревоугодие неугодно Господу, – тихо молвил аггел. – Хлеб насущный могу.

– Скромно, – сказал Тайгер.

– Да уж, – кивнул Аксакал. – Буханки или батоны? Пшеничный, надеюсь. А в каких все-таки количествах?

– Всех накормлю. Все сыты будете, – подумав, произнес аггел.

– Все? – прищурился Аксакал. – А вы себя не переоцениваете, товарищ?

– Всухомятку, стало быть. А кашу не можешь, – с сердцем подытожил Федя.

– Рыбу могу, – вздохнул аггел.

– Рыбу? – заинтересовался Аксакал. – Позвольте спросить, какую? Осетринку заливную? Может, угорь горячего копчения вам под силу или судачок по-польски?

– Живую, – вздохнул аггел. – Образец нужен и обширная водная гладь. Ловить сами будете.

– А море тебе здесь не нужно? – с сердцем съязвил Федя.

Аггел посмотрел на Федю и промолчал.

– Похоже на саботаж, – тихо сказал Тайгер Аксакалу. – Никогда не доверял представителям религиозных конфессий. А ты?

Аксакал вздернул бородку, почесал под ней горло.

– Попрошу вас, товарищ, перечислить полный ассортимент ваших гастрономических возможностей. Мы ждем!

Аггел вдруг почувствовал, что он проваливается в темную, смрадную бездну, и подумал, что надо бы вот прямо сейчас приладить крылья и вознестись отсюда, и присмотреть с высоты птичьего полета местечко, где можно будет спокойно и радостно воссиять. Он взглянул на дерево перед окном и увидел, что там уже не было веселых птах с желтыми грудками. Птички улетели. Аггел было потянулся к торбе за крылами, но удержался.