– Значит, ты умер там, в будущем? – спросил, запинаясь, Витя.

– Ну да, наверное.

– А как? – Витя затаил дыхание.

Саша сорвал на ходу травинку и пожал плечами:

– Не знаю. Не помню...

Витя остро взглянул на него:

– Тебе же велели не рассказывать, а ты рассказал. Вот ты говоришь: я много книжек напишу... – Витя замолчал, соображая. – А я там... жив еще?

Саша опять пожал плечами:

– Не знаю. В книжках не написано, а в интернете я не искал.

Витя с облегчением перевел дух.

– Так вот, ты говоришь, я книги написал. И о своей жизни в предисловии рассказывал. И про... кофейные кубики, и про... Так почему же я о тебе ничего не написал? Уж такое-то я вряд ли бы забыл.

Саша остановился, повернулся к Вите. Выбросил травинку.

– Не знаю почему... Может, побоялся, что никто не поверит?

– Может, и побоялся... – задумчиво согласился Витя.

Он помолчал, рассеянно глядя на залитую нещадным солнцем пойму Тьмаки, и добавил:

– Или забыл. Может, как только ты уйдешь, я обо всем этом забуду. А вспомню только лет через пятьдесят.

– У тебя был один такой! – встрепенулся Саша. – В «Дожде наоборот». Проникатель Рыжая Борода. Он тоже сначала все забыл...

– Писатель Виктор Грибков, – произнес Витя, словно пробуя это словосочетание на вкус. – Это надо же! Это же чокнуться можно...

– Тебе нельзя чокаться, – серьезно сказал Саша. – Тебе надо школу окончить, потом институт – и начинать писать. Только издавать тебя начнут, когда уже Советский Союз развалится.

Витя поежился. Посмотрел на кулек – и сунул в рот липкую вкусную помадку.

...Они прыгали с берега, они брызгались, чиркая ладонями по воде, они ныряли и делали стойки, и, изображая Ихтиандров, под водой хватали за ноги девчонок. Они плавали наперегонки, качались поплавком и крутились колесом. В общем, купались на полную катушку, как и положено купаться нормальным мальчишкам. Было весело и теперь уже совсем не жарко.

А потом покрывшийся гусиной кожей Саша остался греться на берегу, а Витя все продолжал плавать и нырять. Что там случилось, никто так и не узнал, только нашли Витю под самым обрывчиком, с которого сигала в воду ребятня. Вода была мутная – Тьмака она и есть Тьмака, – и разыскали Витю не скоро. Каждое лето кто-нибудь здесь да и тонул...

Когда приехала «Скорая», Саша стоял в толпе, окружившей мертвое тело. Стоял и никак не мог поверить в случившееся.

Как же так? Что же это?.. Если Виктора Грибкова больше нет, то кто же напишет все его книги?

Он брел по улице к своему дому, и в голове неотвязно крутилось одно и то же:

«Люди создали Бога, который создал людей, которые создали Бога, который создал людей».

Так писал Виктор Грибков.

Нет, эти слова напишет когда-нибудь уже не Виктор Грибков. И эти, и много других слов. Тех, что запомнились Саше в будущем. Множество слов из еще не написанных книг.

Саша это твердо знал, хотя так ничего и не мог понять. Откуда взялись эти книги, которые он запомнил и собирался написать? Откуда?..

...Змеи Хроноса извивались каждая на свой лад, сплетались и расплетались, и то заглатывали собственный хвост, то вытягивались в струнку, расползались в стороны, пожирали друг друга и порождали новых змей – и ведать не ведали о бредущем по размякшему асфальту мальчишке. Как и он о них...

Она родилась, когда империя уже начала распадаться под собственным весом – крошился фундамент, прогибались несущие балки, внутри стен зазмеились трещины – но на фасаде недавно обновили штукатурку, и если не знать, что делается в глубине, выглядело все хорошо. А никто вокруг и не знал. Во всяком случае, в детском саду ей об этом не говорили.

Некоторые вещи только кажутся вечными. Но трудно об этом догадаться, когда тебе три годика... шесть с половиной... даже полных семь.

Первое сентября одна тысяча девятьсот неразборчиво какого года в родном ее городе выдалось пасмурным. Накрапывал дождик. Первоклашки выстроились линеечкой на темном от дождя асфальте перед сбитыми в каре прочими классами. Девчонки с белыми капроновыми бантами, похожие на чебурашек ушастых. Мальчишки в неуклюжих костюмчиках. Громко играла музыка. Их построили попарно и развели по классам. Держа за потную ладошку незнакомого мальчишку меньше ее ростом и волоча в другой руке тяжелый портфель, она выворачивала шею, чтобы до последнего видеть маму, так что споткнулась о ступеньку и расшибла палец в новой босоножке. Здравствуй, школа.

Она научилась отзываться на фамилию – Дрючина. И лупить учебником по башке, когда дразнили, а дразнили часто. Звали ее красиво – Инна, Инночка, Иннуся, и предназначенное на вырост отчество – Ильинична – тоже ложилось в ритм, как строчка посвященных ей стихов, а вот с фамилией не повезло.

Как-то раз она вернулась с уроков домой раньше времени. Заболела учительница и класс отпустили. Это было во втором классе или в третьем, она потом не могла вспомнить. Зато отчетливо помнилось, что была весна. Цвели абрикосы, молодые деревья перед подъездом превратились в белые облачка и умопомрачительно пахли. Инна долго давила на кнопку звонка, оглашая квартиру то длинными, то короткими нетерпеливыми трелями, пока не поняла, что бабушки нет дома. Засопев, девочка замерла в нерешительности. Хотелось на улицу, но мешали портфель и школьная форма – колючая, шерстяная, ненавистная. Она позвонила к соседям и все оказалось просто: у них был запасной ключ.

Инна швырнула в угол портфель и содрала с себя форму вместе с фартуком через голову, не расстегивая. Надела кримпленовые брючки и любимую кофточку и собралась бежать во двор, но тут вспомнила кое-что. В доме были книги, которые от нее прятали. «Убери, чтобы ребенку не попалась», – сказала мама, отдала книгу папе, и он положил ее на шкаф в коридоре, еще и задвинул подальше к стенке. А Инна видела.

Книга оказалась большая, тяжелая. Она была обернута в газету «Комсомольская правда», и Инна не стала разворачивать, чтобы взглянуть на обложку, а сразу открыла книгу – наугад, где-то посредине. Шрифт показался ей непривычным, но она начала читать и уже не обращала внимания на то, как выглядят буквы.

Маш и Зера мечтали пожениться. Они встречались уже два года. Ну, почти два. В день именин наследника будет ровно два, а до празднества именин всего неделя.

Они шли по Хрустальной улице, держась за руки, и обсуждали, как скажут о своих планах родителям и что будут делать потом, чтобы пробиться сквозь запрет. На фиолетовом небе горячо пылало оранжевое маленькое солнце. В тени было холодно, на солнце жарко, в витринах лавок дрессированные обезьянки жонглировали стеклянными шариками. Маш купил Зере нитку дешевых бус – мятых горошин с пузырьками воздуха внутри, но зато насыщенно синего, королевского цвета.

Клан Маша испокон веку поставлял камни для строительства Королевских Башен.

Клан Зеры поставлял архитекторов.

Неравные браки не поощрялись.

– Я не пойду за другого, – сказала Зера, и фамильные густые брови сошлись у нее на переносице ласточкиными крыльями. – Я скажу: если они не отдадут меня тебе, я останусь одна. Может быть, даже уйду в девы Лотоса... но это вряд ли. Все-таки дедушка Дун разумный человек, хоть он и патриарх. Он не станет сажать меня в яму...

– Но может отправить в Бераг, – вздохнул Маш. – В Академию. Ты ведь хочешь стать архитектором?

– Да, – кивнула Зера и нахмурилась еще больше. – Но я не хочу жить без тебя. Если дед отправит меня учиться... Клянусь, я не забуду тебя! А ты... ты будешь ждать?

Маш резко остановился, схватил девушку за локти, развернул к себе.

– Я буду ждать тебя, пока стоят Башни! – горячо сказал он. – Я буду ждать тебя всегда, душа моей души, но пусть, пусть нам это не понадобится!

Обезьянка в витрине захихикала, сунула стеклянные шарики за обе щеки и захлопала в ладоши. Открылась дверь лавки, выпуская покупательницу.