Таможенный досмотр, взимание пошлины, беседа с чиновником – дела обычные для обычных судов и известных купцов. На опытный глазок легко определимо, сколько ластов меди поднимет такое-то судно, а сколько ластов сельди уместится в трюме такого-то. И что какой торговец возит и откуда – хорошему чиновнику давно известно. Он едва только различит судно издали, а уж скажет с уверенностью: «от Брютнеров из Риги янтарь», или «сукно из Фландрии на «Святой Катарине», или «на старом «Рупрехте» шведское железо»… Там – пенька для Зассена, там – краски для Акена, тут – кожи для Маленбеке; вон еще парус показался: «Брукхёйзен – не Брукхёйзен… Точно он! Груз древесины из Бергена»… Где-то один купец, где-то другой, а где-то и целая фареркомпания. Вес ласта железа – пять тонн, вес лас-га сельди – двенадцать; успевай, опытный глаз, подсчитывай ящики, фаты, бочки, ворохи, кипы и поставы, куны кож, восковые головы, мешки… гоняй кнехта по трюмам, помечай бумаги цифирью, прикидывай в уме пфенниги, талеры, марки, фердинги, ефимки, флорины-гульдены…
Корабль «Юстус» – необычный корабль. Ганзейский когг, далеко не новый, но в прекрасном габитусе, и, возможно, сменивший с десяток хозяев, и, возможно, проделавший во времени путь, который не всегда был праведным, – легко замечает опытный глаз и обновленную обшивку, и отметины картечи на мачтах и реях, и следы абордажных крючьев на бортах, – а ко всему вооруженный не как купец, а как пристало бы воину. И порожний корабль – легок на плаву. Не купец, не крестьянин – рыцарь у «немецких ворот». Но говорит, что купец, и прикрывается именем всесильного Строганова, и твердит про какого-то Кемлянина. Из России! Вокруг Норвегии, с боем… О, мой Бог!… И англичане, что у пего на борту, подтверждают – купец. Да еще свидетельствуют: в Копенгагене столько мехов сбыл оптом! на целое состояние!… А этим англичанам можно верить, их знают многие любекцы, и им не нужно profiteri se[18]… Что ж! Раскроем ворота. Любек премного почитает тех, в чьих руках состояние. Судно под российским флагом в русле Траве – необычное явление. И если россиянин-купец выглядит так, значит – он выглядит так. Мир переменчив; во всякий божий день нужно думать и подлаживаться. В прежние времена купец был полувоином, теперь он воин: кошель его припрятан под щитом, весы подвешены к локтю той руки, в которой меч, а договор – на острие меча. Восточное море в старые добрые времена было дорогой Ганзы, дорогой прямой и широкой, залитой солнечным светом; теперь Восточное море все чаще становится сумеречной дорогой смерти. И англичане, подобранные «Юстусом», свидетельствуют о том.
Британские купцы и матросы намеревались подать жалобу в городской совет Любека и уже составили, – правда, не без помощи датчанина Морталиса – немецкий текст, в котором говорилось, что одно из судов славного имперского города, верного многовековым традициям чести, честности и обязательности, занимается гнуснейшим ремеслом – морским разбоем, чем порочит репутацию всех немецких купцов и судовладельцев и чернит чистое имя главного города Ганзы. Далее указывалось, что судно это – «Сабина». И подробным образом описывался весь ход грабежа от первого пушечного залпа до заключительных взрывов, после чего в прилагаемом длинном списке перечислялись утраченные компанией товары и иные ценности, а также указывалась стоимость товаров и самих кораблей. В заключение англичане предъявляли к магистрату требования о незамедлительной выплате деньгами или равноценными товарами общей суммы понесенных компанией потерь. Но чтоб пустить в ход свою жалобу, купцам оставалось лишь удостовериться, находится ли в любекской гавани то каперское судно, что доставило им столько бед, – купцы хотели тут же, по горячим следам, пока в трюме «Сабины» еще могли оставаться улики, возбудить дознание.
Вместе с англичанами сошли на берег Иван Месяц, Проспер Морталис, Андрее и Тойво Линнеус. А так как шли они не на сватовство и не на званый пир и могли предположить разные осложнения, то не забыли прихватить с собой оружие; даже ученый датчанин Морталис испросил себе у россиян gladius[19], чего никак от него не ожидали, и, взвесив сей меч, узкий и длинный, на ладони, сказал, что легчайшее перо писца труднее удержать в руке, нежели тяжкое оружие воина. Все, кто владел грамотой, согласились с ним.
В таких крупных портах, как Любек, всегда полно людей – даже если эти порты уже пережили время расцвета. Ведь от бесчисленного множества половина – тоже множество. Купцы-мейстерменнеры, их ученики-юнге, их прислуга, именуемая – кнехт или кнабе, матросы, грузчики, гости из других городов и стран, любопытствующие бюргеры, таможенники, праздно шатающийся плебс, дети, нищие… – кого только не встретишь в этой толчее! А британцы встретили британцев, и изъявления их радости были шумные; многие знали друг друга по именам, многие были связаны общим делом, и если на родине кто-то из них являлся кому-то соперником, то здесь, в чужом порту, они становились друзьями. Поэтому потерпевшие недолго медлили. Рассказав встреченным землякам о своих несчастьях, просили у них помощи. Купцы – народ предприимчивый, дело горит у них в руках. Посчитались тут же на пристани. И вышло у них – двадцать четыре клинка, не считая Месяца, Морталиса, Андреса и Линнеуса. А это уже была сила! Про Джона Баттера сговорились оповестить всю торгующую Англию, чтобы никто из уважающих свое ремесло купцов не имел с ним дела; а любекского капера решили отыскать в тот же день. Задумались, с какой стороны начать поиск «Сабины», а один шкипер из вновь встреченных, по имени Смит, сказал, что ему уже доводилось два-три раза видеть судно под этим названием и слышать кое-что о его темных делишках, но, сказал Смит, он очень сомневается, чтоб эта скорлупа могла расправиться сразу с троими купцами… Как бы то ни было, а на известную Смиту «Сабину» решили взглянуть. Искали не долго, поскольку шкипер приблизительно помнил, где видел корабль. Пришли купцы на место и, согласившись со Смитом, развели руками: на той ветхой посудине, что предстала их взорам, не то что разбоем заниматься, - реку-то боязно было бы переплыть. Не корабль, а насмешка над мореходом, немой укор судовладельцу; вместо молоденькой, полной сил и желаний, стреляющей глазками красотки увидели «Сабину» – старушку, чиненную-перечиненную, с потемневшим от времени корпусом, с уныло скошенными реями и как будто слегка заваленную на левый борт. Однако кое-что в этом судне показалось Морталису и некоторым британцам знакомым, и они указали на то: очертания корабля были точь-в-точь, а также один к одному выглядела посеребренная фигура на бушприте. Купцы некоторое время разглядывали «Сабину» с пристани и были разочарованы и озадачены. Несмотря на сходство, это явно была не та «Сабина», ибо судно – не фигляр, что представляет с утра безусого юнца, а к вечеру превращается в согбенного старца. Мало ли на море похожих кораблей! Мало ли людей, схожих и обличьем, и именем, но таких разных делами!… Британцы, приготовившиеся к драке, вынуждены были выпустить свой пыл в словах. Проговорив проклятия, перемешанные с бранью, купцы немного поостыли и оставили в покое рукояти мечей. Потом они сказали друг другу, что, видно, английские денежки уплыли безвозвратно в чужой карман, а те несчастные, что нашли свой последний приют в царстве сконийской сельди и не услышали даже краткого – Dominus vobiscum[20], – скорее всего, так и останутся не отмщенными. А Месяцу здесь явилась мысль порасспросить кого-нибудь с этого старого корабля об интересующем купцов предмете. И он указал Морталису на матроса, который, верно, был один на судне в этот час, – сидел на ахтердеке и, вооруженный большой иглой, чинил порванную куртку. Морталис сказал купцам не надолго удалиться; сам же попробовал вызвать матроса на разговор и начал с замечания – неужели нигде поблизости не нашлось домовитой женщины, владеющей иглой так ловко, как владеет матрос наукой узлов… На это с ахтердека последовал ответ:
