Пополудни второго дня оставили Копенгаген.
Через сутки когг «Юстус» достиг того примечательного места, известного каждому мореходу, в котором пересекаются основные морские пути; место это находится как раз посередине между Зеландией и островом Борнхольм, и между Сконе и островом Рюген. Происшествие, случившееся здесь, не только круто изменило курс «Юстуса», но и на долгое время связало в сложный узел судьбы двух человек, делающих одинаковые дела, однако доводящихся один другому врагами, любящих один и тот же предмет, однако ненавидящих друг друга, ходящих одними дорогами, однако в разных направлениях, говорящих одинаковые слова, однако вкладывающих в них разные значения… Много перекрестий на земных дорогах, и много на них переплетается судеб, и редкая из судеб не достойна описания, ибо жизнь даже самого ничтожнейшего из смертных может содержать в себе поступки не только порочные, но иногда и нравственные; и наряду с мыслями низменными сего человека вполне могут посещать мысли возвышенные; и уже от одного подобного смешения белого и черного, горячего и холодного жизнь его несет в себе немало назидательного. Также и с жизнью лучшего из смертных – пока он станет лучшим, столько разного наворотит, наошибается!… Благо, случается не очень короткая жизнь – и пусть всякого в ней перебывает, однако время все же предоставляет человеку возможность стать лучшим…
И вот в указанном месте встретился россиянам один из тех трех англичан, с которыми они вместе шли до Эресунна. Месяца удивило то, что британское судно возвращается. Однако все прояснилось, когда корабли сошлись на близкое расстояние. Англичанин рассказал, что на них, трех купцов, напал капер; на мачтах капера были флаги польского короля Сигизмунда. Он напал внезапно, – как и внезапно взвились на нем флаги. Капер шел на восток, на Борнхольм очень медленно. Британцы приглядывались к нему издали и, догоняя, сочли за судно Ганзы. Опасений не чувствовали, ведь их было трое. А как догнали этого «ганзейца», так и расплатились за легкомыслие: по первому кораблю капер ударил из пушек левого борта, потом развернулся и в него же разрядил правый борт; второе судно взял на абордаж. И только третьему удалось избежать скорбной участи своих друзей… Теперь англичанина-купца мучили угрызения совести, и он искал себе оправданий: что мог он сделать с тремя пушками против двадцати? как еще он мог поступить, имея десятерых сподручников негоцианта против тридцати хорошо вооруженных головорезов?.. Выбор был прост: либо бежать, либо погибнуть со всеми и тем еще более порадовать капера. Купец плакал, не утаивая слез, его люди молчали – они не могли решить, правильно или нет поступил их хозяин; они только что видели смерть и не рвались к рулю, не мешали кормчему править назад, к берегам Дании.
Распрощавшись с англичанином, россияне продолжили плавание в указанном направлении – на остров Борнхольм, город Рённе. К вечеру этого дня «Юстус» достиг места гибели британских судов – там на целую милю разнесло обломки их волнами и ветром – доски обшивки, щепу, куски рей, разбитые бочки, деревянную посуду, резные части фальшборта, балясины… Каперского судна, конечно, здесь не было и в помине. Но чуть позже, в сумерках, увидели среди волн бледный свет фонаря. И пошли на этот свет, и обнаружили лодку, полную людей. То были люди с английских судов. Разглядев знакомые очертания «Юстуса», англичане врадости повскакивали с мест и едва не перевернули лодку. Они размахивали над собой фонарем и веслами, они кричали, надрывая глотки, – они боялись, что на когге их не заметят. А когда их подняли на палубу, британцы смеялись и плакали и обнимали россиян. Из двадцати пяти человек, что были на двух судах, удалось спастись пятнадцати.
Здесь купцы, переодетые в сухую одежду и согретые вином, рассказали по порядку о том, что с ними произошло, причем пересыпали свое повествование многими бранными словами, из которых чаще других звучало восклицание «God damn!…»[9].
… Капер действовал уверенно и быстро. Пушечным огнем, картечью он превратил в лохмотья паруса первого купца. Это был залп с левого борта. Правый борт ударил ядрами – прицельно по ахтеркастлю, кормовой надстройке. После такой слаженной атаки купеческое судно сразу потеряло ход и управление: ветер теперь вольно гулял между мачтами, на реях колыхались обрывки парусины, руль же был разнесен в щепки. Тогда каперский корабль занялся вторым купцом – он пошел на абордаж. В неравной схватке каперы легко одолели англичан; мечом, ружьем и фальконетом очистили палубу от сопротивляющихся – всех, и живых, и мертвых посбрасывали в море. И затем занялись грабежом… Тем временем купец с первого расстрелянного судна спустил на воду шлюпку, подобрал оставшихся в живых со второго корабля и, не дожидаясь расправы, изо всех сил принялся грести в сторону третьего британца, где капитаном был Джон Баттер[10]. На поверку тот Джон оказался настоящим хлюпиком, поскольку, не выстрелив ни из одной из трех своих пушек, он круто развернул корабль и дал тягу. Моряки звали его и махали ему, просили подобрать их, потом кричали вслед проклятия и угрозы, но все было тщетно – Джон уходил так быстро, как ему то позволял курс бейдевинд. Глотая слезы обиды, моряки клялись друг другу, что ежели Всевышнему будет угодно оставить их в живых, то сбежавшему трусу несдобровать; и как бы далеко он ни бегал, в какой бы тихой бухте ни прятался, они найдут его и отомстят за те несделанные три выстрела и за вероломно и подло покинутую шлюпку… Вначале моряки гребли, не думая о каком-то определенном направлении, потому что одна мысль занимала их умы – постараться уйти от капера. Постепенно отдаляясь, они видели, как капер оставил второе судно и подошел к первому. Они сообразили, что для бегства имеют времени ровно столько, сколько необходимо, чтобы содержимое из трюма купца перекочевало в трюм грабителя. И потому очень налегали на весла. Но, как ни старались, – всё были на виду – так букашка, ища спасения, бежит от человека по его ладони. И скоро они увидели гибель своих судов: два взрыва раздались один за другим. Корабли, разодранные на части, по нескольку мгновений парили в воздухе, а затем тысячами обломков обрушились в волны. Англичане перестали грести – затаив дыхание, они наблюдали это жуткое зрелище. Потом в волнении следили за капером, торопясь понять, как он поступит дальше. Но капер не был намерен преследовать их, что было бы ему не трудно, – не стал искать себе нового греха. Подняв паруса, он быстро скрылся…
Месяц спросил у британцев, какой груз они везли в Нарву. Те ответили: медь и свинец, шерсть и сукно, а также бумагу для печатания книг, – но бумага, понятно, не самая желанная добыча для капера… К рассказанному купцы добавили, что, несмотря на все страхи, на скоротечность боя, они сумели разглядеть тип разбойничьего корабля и название его – то был трехмачтовый когг «Сабина»; еще британцы сумели расслышать, что каперы, действующие под флагом польского короля, переговаривались между собой по-немецки и по-датски и называли друг друга германскими именами. Некоторые россияне этому удивились, ибо полагали, что под флагами Сигизмунда плавают поляки. Но их просветили на этот счет. Среди англичан был один датчанин, который направлялся на остров Эзель в надежде найти там себе должность и который, заплатив купцу немало датских далеров, за свои же деньги едва не угодил в лапы смерти. Звали его Проспер Морталис. Это был человек молодой, но много знающий и образованный. И он подтвердил, что слышанная им от каперов речь, помимо немецкой, была и датская. Он сказал:
– Хотя в Дании существует множество наречий, и зачастую сосед плохо понимает соседа, но датскую речь нетрудно отличить от шведской или немецкой…
Далее он пустился в объяснения с примерами – каким образом отличается ютландское наречие от зеландского, а зеландское от копенгагенского – наречия Эресунна, проходного двора, наречия величайшего порта в величайшем проливе, этой мельнице языков. И закончил датчанин свой спич утверждением: будто слышанная им сегодня речь – не что иное, как речь датчан-борнхольмцев.
