Эйприл опять надолго замолчала, а когда заговорила, Джим почувствовал, как неуловимо изменилась ее интонация.

– Он очень хорошо ко мне относился, а я – к нему. Последний раз я видела его незадолго до смерти. Привезла к нему сына – познакомить.

– Я не знал, что у тебя сын. И даже не знал, что ты замужем.

Женщина чуть качнула головой, и медные волосы плавно заколыхались вокруг лица.

– Ты многого не знаешь, Джим. Ты давно здесь не был и, даже когда приезжал, смотрел в другую сторону.

Джим невесело усмехнулся, следуя своим мысленным путем, и промолчал.

– Странное что-то творится.

– В каком смысле?

– Про Алана слышал?

Война – самая глупая из людских выдумок.

– Да. Читал в газетах.

Эйприл вглядывалась в темноту, как будто надеялась там найти ответ всему происходящему.

– Вот в каком. Вы оба много лет жили далеко отсюда, поэтому вряд ли сразу поймете. Удивительно, как случай может изменить весь расклад и даже в самые драматические события внести нотку иронии.

Джим молчал, понимая, что она еще не все сказала.

– Суон Гиллеспи тоже домой возвращается. Тут будут фильм снимать.

Джим понадеялся, что из-за темной кожи и полумрака будет незаметно, как ветер, словно от тысяч крыльев, дохнул ему в лицо неимоверным жаром. И то были крылья не бабочек, но воронов.

– Я целую жизнь ее не видел и не слышал ничего о ней.

Эйприл открыла дверцу машины.

– И не только ее.

Она вышла, бросив в круг света отблеск красного золота своих волос. Джим обрадовался тому, что она сочла тему исчерпанной. Он тоже вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Немой Джо выпрыгнул, сладко зевнул и потянулся, как после долгой дороги. Потом своей странной, расхлябанной походкой двинулся помечать территорию. Подняв ногу, он помочился на угол небольшого строения, которое занимало агентство недвижимости. Джим, наблюдая за ним, подумал, что ничуть не удивится, если пес после долгого сидения в машине попросит у него закурить.

Он почувствовал рядом присутствие Эйприл и всем телом повернулся к ней.

– Ну вот. У тебя и у твоего пса есть на сегодня миска горячего супа и конура.

– Спасибо.

– Не за что. Надолго к нам?

– Завтра утром повидаюсь с Коэном Уэллсом. Он просил зайти, но зачем – не объяснил.

Эйприл чуть нахмурилась и поглядела на него в упор. У Джима возникло ощущение, что она смотрит, не видя его, а видит какие-то совсем другие образы. Он умудрился не отвести взгляд.

– Ты умный человек, Джим, жаль только, что довольствуешься малым: решил, что тебе хватит хитрости. Скоро ты узнаешь, чего хочет от тебя хозяин города. Но он одного не знает…

– Чего же?

– Так или иначе, здесь ты не задержишься. Тебе законы не писаны, а если и писаны, то чужие. С возвращеньем домой, Джим Маккензи. Будь здоров.

Эйприл отвернулась, и Джиму показалось, что в глазах у нее блеснули слезы. Человек и собака, стоя посреди улицы, смотрели, как эта необычная женщина забирается в машину и трогается с места… смотрели, пока задние фары не мигнули слабым отблеском вдали, пока машина не свернула на Бёрч-авеню и не скрылась из виду.

– Пойдем, Немой Джо. Пойдем вымаливать себе хлеб и кров.

Они перешли улицу и не спеша направились к дому. Окна в нем были освещены; обшитый деревом фасад, видимо, недавно выкрасили светло-серой краской. Джим поднялся на крыльцо под аккомпанемент перестука когтей Немого Джо по дереву и очутился перед застекленной дверью, изнутри задрапированной светлой тканью.

Нажал кнопку звонка.

Если писаны, то чужие…

Пока ждал ответа, догадался, что имела в виду Эйприл. Она, разумеется, права. Его давно здесь не было, и даже когда он еще был здесь, то смотрел в другую сторону. Похоже, та, которая некогда была его женщиной, знает его лучше, чем он сам. В одну фразу уместила весь его непокой, как будто следовала за ним по всему миру, когда он работал на Линкольна Раундтри, и знала, что ему всегда хотелось быть не там, где он был.

Тем более сейчас.

Горничная поставила на кровать поднос, проверив устойчивость металлических ножек.

– Прошу вас. Что-нибудь еще, мистер Уэллс?

Алан Уэллс недоверчиво уставился на съестные припасы, которых наверняка хватило бы, чтоб накормить семью из трех человек. Потом примирительно улыбнулся седовласой женщине, в ожидании застывшей у кровати.

– Ширли, ты служишь у нас, сколько я себя помню. Бывало, подзатыльники мне отвешивала. С каких это пор я стал для тебя мистером Уэллсом?

– Мало ли что было, про то нечего вспоминать. Вы лучше ешьте свой завтрак, пока я не вспомнила, что вы для меня по-прежнему Алан, и подзатыльников вам не надавала.

Человек на кровати – то ли Алан, то ли мистер Уэллс – театральным жестом поднял руки кверху: сдаюсь, мол.

– Ладно, ладно, подчиняюсь. И все же не стоит тебе столько раз «Унесенных ветром» смотреть.

Он взял стакан с апельсиновым соком и поднес к губам. Старая горничная еще некоторое время постояла у кровати, чтобы удостовериться, что хозяин воздал должное яствам на подносе. Придвигая поближе тарелку с дымящимся омлетом, он чувствовал на себе ее немигающий взгляд. Потом она резко повернулась и направилась к двери. Несмотря на это стремительное движение, Алан заметил предательский блеск в ее глазах – теперь он замечал его всякий раз, когда она входила к нему в спальню. Даже со спины он увидел, как она быстро сунула руку в карман передника и достала платочек, чтобы вытереть глаза.

Уже на пороге Ширли чуть задержалась.

– Не забудьте: через час придет физиотерапевт.

Он окликнул ее, не желая заканчивать разговор на печальной ноте:

– Ширли!

– Да, мистер Уэллс?

– Все нормально, не беспокойся. Все о'кей.

Женщина кивнула и тихонько закрыла за собой дверь. Оба знали, что это ложь и на самом деле далеко не все о'кей, кроме, может быть, той откуда-то берущейся стойкости, с которой он переносил свое положение, а она поддерживала его в этом.

Но, как говорится, ложь во спасение: иной раз люди лгут во имя общей цели.

Он положил в рот кусочек омлета с поджаренным хлебом и с удивлением обнаружил, что проголодался.

Ночь прошла спокойно, без болей. Во всяком случае, без острых. По сравнению с двумя прошедшими неделями это был огромный шаг вперед. Можно сказать, эпохальный шаг, если учесть, что́ ему пришлось вынести там, откуда он вернулся.

Глаза обратились на включенный экран телевизора. Он вытянул руку, взял пульт и прибавил звук программы «Headline News» на канале CNN. На прикрепленном к стене плазменном экране шел сухой и жесткий репортаж из Ирака. Трое итальянских солдат погибли при взрыве в Эн-Насирии во время обычного патрулирования.

Алану хорошо знаком сектор, где развернут итальянский контингент. Поначалу это была спокойная зона. В военных действиях итальянцы не участвовали; их воинские соединения выполняли вспомогательные функции по контролю над территорией. Но потом и этот сектор, как все прочие, превратился в зону военных действий.

Хотя миссия и называлась миротворческой, это был вооруженный конфликт со всеми вытекающими последствиями.

С тяжелым сердцем он слушал комментарий на фоне хроники нового теракта. Еще несколько месяцев назад он, как и эти солдаты, носил каску и светлую камуфляжную форму на другом конце света. И в ситуацию успел вникнуть по самое некуда. Техника простая. Подходит к тебе кто-нибудь – поди знай, что у него на уме, ведь у человека на лбу не написано, что он смертник. Иной раз это были совсем малолетки, из тех, что клянчили сигареты. Потом вдруг адский взрыв, и всюду кровь, клочья мяса, люди, с воплями катающиеся по земле.

Те, кто еще мог вопить.

Алан перевел взгляд на свои ноги, покоящиеся под одеялом, точнее, на то, что от них осталось.

Выпуклости обрывались сразу же за подносом, чуть выше тех мест, где когда-то были колени.