— Я не удержалась, уходя из клуба, и подглядела за Вами, Теодор, — наивно призналась Изольда Максимилиановна на следующий день в офисе Фонда. — Вы писали!

Прочтите же, скорее, ну прошу Вас! Меня разорвёт от любопытства!

Ирэн тем временем разливала кофе и единым взглядом присоединилась к просьбе.

Теодор вынул рукопись, он предвидел эту просьбу, и, на самом деле, как ребёнок бы расстроился, если бы таковой просьбы не услышал. Ну так утроен мир!

Написанное рвётся с единым порывом к пространству: «Ну, прочтите, меня!!!»

Словом, долго упрашивать Теодора не пришлось.

Отпил кофе и, прочитал.

За окном с приглушённым рёвом пролетел самолёт. Все вздрогнули и посмотрели на реверсивный след за окном. Небо ясное, как и мысль. Молчание прервалось аплодисментами двух дам. Теодор растёкся бы по креслу как шоколад на солнце, если бы мог себе это позволить в данном обществе. Не позволил, но улыбка всё же зашоколадилась.

И тут он впервые в жизни подвергся анализу своего письменного творчества.

Понятно, что — впервые, писал (не картины!) он мало и совсем недавно. После услышанного, понял, что мог бы позволять себе ваять мысль в словах и почаще.

Когда рассказик лился через его голову на бумагу, особой своей заслуги в этом Теодор не ощущал. Только подбирал неизбитые, по его мнению, словообороты, чистил повторяющиеся предлоги и междометия. Сейчас же, с помощью Изольды Максимилиановны, до него доходил смысл написанного им самим.

Финал рассказика вскрывает всё, что в нём заложено. У каждого своя судьба, и если она, судьба, живёт с правилом «Не вреди!», то не позволит человеку или животному, нагружать своей судьбой чужую. Вмешиваться, навязываться, отягощать обязательствами, как то: друзей прими, вне зависимости от целей на вечер и самочувствия; зверей корми и терпи их тупость, ибо они «братья меньшие», а твоё дело — умиляться их неразумности. А какого рожна, собственно? Виноват герой рассказа в том, что кошки и собаки родились кошками и собаками, и теперь их судьба бегать по помойкам? Нет, не виноват. Он их не спаривал и не рожал. Он кормит и растит семью, это — его выбор и судьба, ибо для появления всего этого он сам всё и сделал. И не надо путать. Если бы он выбрал себе судьбу заниматься пропитанием бездомных кошек-собак, то строил бы питомники для них, сирых и убогих бездомных около-домашних животных. Но он рисует картины по ночам, жертвуя ради этого теплотой и лаской жены, вынужденной так же пока спать в одиночестве, и это — её выбор, выйти замуж за художника, он от неё ничего не скрывал. Теперь о друзьях. Они созвонились с ним? Узнали его планы на вечер? Сравнили его желания со своими? Они не к себе домой ввалились, они вторглись к нему в дом, в его жизнь и судьбу. Всё правильно — на улицу, улица большая. Всё!

Но было куда ещё как не всё. Изольду Максимилиановну несло не хуже Остапа и Хлестакова вместе взятых! Она даже замолчав, ещё некоторое время утвердительно жестикулировала, ставя решительные визуальные точки в своей тираде. Наконец, она поворотилась к художнику и с твёрдостью человека, принявшего важное для себя решение, заявила:

— Вот что, Теодор Сергеевич, будьте любезны вернуть мне мой клубный медальон. Вы уже свою миссию выполнили. А я, с вашего общего позволения, пока откланяюсь. У меня тут незавершённое дельце осталось, за сегодня я с ним и покончу. — И, уже забирая у оторопевшего художника свой медальон, бубнила сама себе. — Хватит этим родственничкам тянуть со своим ремонтом и висеть в моей квартире на моей шее!

Всех — вон, пусть поживут у себя, среди непоклееных обоев и разлитой извести, вмиг закончат весь свой ремонт. А вы, други мои, благодарствуйте, Господи, да что бы я без вас делала!

За сим, громыхающая старушка удалилась проводить родственную экзекуцию.

Ирэн пролила кофе на юбку. Как-то так, дёрнулась или вздрогнула, словно опомнилась, и — пролила. Вздохнула, хмыкнула, мол, спасибо, что не чай. Ушла в туалетную комнату, заниматься юбкой. А был ли самолёт? Реверсивный след стёрся с окна. Тишина. В небе пусто и прозрачно. Чуть слышно, как плещется из крана вода и Ирэн колдует над ней. Выставка открывается через неделю, ремонт почти закончен.

Остались двое — безумный Шамир, и сам. Час от часу — не легче. Да почему? Уже скоро.

В эту ночь Теодор нарисовал портрет Изольды Максимилиановны.

Впервые так быстро, без мук и изматывающих раздумий.

На холсте увядала осень. Деревья топорщились ввысь, освободившись от тяжести листвы. Где листва ещё была, ветви судорожно клонились к земле, а высвободившиеся, вместо радости и облегчения, испытывали озноб и неуютность резкого оголения. Но ветер не трогал природу. Он затаился где-то совсем рядом, может и на следующей неделе. Дождь так же, едва собирался и скрывал, насколько холоден он будет. А посреди полотна, пробивался сквозь опавшую листву молодой росток кедра. Его свежая зелень пугала весь холст. Но он — рос. Во первых, он не поверил в осень и то, что последует за осенью. Во вторых, его не пугала даже зима. Он — рос и был прав.

За свою картину, Теодор получил в Клубе Шести от Изольды Максимилиановны долгий и нежный поцелуй.

Прошла неделя, красный фонарь не горел.

Приближалось время открытия Галереи «Арт-Наследие» и, одновременно, персональной выставки известного художника Теодора Сергеевича Неелова.

По радио шли анонсы и передачи-интервью; по TV крутились ролики, своей компьютерной графикой выдававшие дизайн сайта Виртуального Аукциона (и анонсирующие его на «адресном плане»); в газетах полоснули разношёрстные заметки, отзывы, критические статьи скрупулёзно подготовленные (написанные и составленные) Изольдой Максимилиановной.

Причём, неслучайно, что «критики» «отозвались» о выставке ещё до её открытия.

Интерес общественности зрел и поджигался.

Весь город залепили афиши, на АЗС, у супер- и мега-маркетов, на городских платных парковках стояли стильные промоутеры в плащах бабочкой, белых кашне и в цилиндрах, и раздавали всем и каждому флаера, анонсирующие выставку и рекламирующие сайт.

На открытии ожидался однозначный аншлаг. Городские жители не могли вспомнить, когда в последний раз они посещали персональные выставки художников и их прорвало. У всех душа рвётся к Празднику Души, и надо было только, устроив этот праздник, затащить эти души на действо, найти неоспоримые доказательства необходимости бросить все свои неотложно-ненужные дела и идти на Пир Души.

Команда Теодора сумела разработать эти доказательства и организовать способы донесения до Душ этих доказательств. И, как итог всех трудов, «наутро» (а точнее — ещё в процессе PR-ной подготовки открытия галереи) Теодор Неелов проснулся знаменитым и признанным. Так должно было случиться, значит, так и случилось.

Если звёзды зажигают, значит для этого кто-то очень сильно потрудился над креативом. Смущало одно — картин пока никто не видел и признание публика ему выдала заочно. Но. Таковы законы современной науки о рекламе, тут уж — пан или пропал.

До открытия оставалось три дня. Три ночи и между ними день. Это надо пережить или заполнить событиями до отказа, что б не разорвало от ожидания.

После бравурной подготовительной пресс-конференции в офисе Фонда «Арт-наследие», он сел в трамвай и поехал домой. В голове кружились обрывки сладких речей, влюблённые взгляды новоиспечённых поклонниц, звон бокалов на фуршете, чмоки кокеток и рукопожатия коллег. Бывали в жизни Теодора приятные минуты, это же были — приятные часы.

Трамвай вздрагивал на стыках рельс и качал сонных пассажиров. За тёмным окном на километры раскидывался тёмный город, прошиваемый световыми лучами фар.

Автомобили — кровь города, разносящая по пунктам назначения свежих людей. В искрящемся вагоне трамвая искрилось довольное лицо мастера. Как отвыкли мы от улыбающихся лиц.

Но, даже если мы от них и отвыкли, то, по сути, мы правы. Потенциально. Ибо за любой радостью следует гадость, так устроен мир.