— Здравствуйте, дамы и господа, — глухо сказал художник и откашлялся в кулак.

Все с разными степенями улыбок с ним поздоровались. Целый спектр растянутых губ проплыл перед Теодором: председатель Клуба расплылся по своему лицу этак покровительственно и отечески, музыкант Шамир дёрнулся скулой и улыбнулся левым глазом, девочка-женщина Наташа-Мария затрясла косичками-хвостиками и радостно-восхищённо поморгала, дама-модерн Изольда Максимилиановна сняла правую перчатку и кокетливо позволила чмокнуть холодноватую ручку, писатель Михаил Романович приветственно-благосклонно поаплодировал перчаткой о папочку. Ну, что ж, Теодор, — пронеслось в голове у него, — похоже, ты тут всем угодил.

Антон Владимирович кратко рассказал присутствующим о истинной причине очередного визита художника, попросил присутствующих прислушаться к рекомендации их Председателя и проголосовать. Руки взмыли вверх как по мановению, единогласно.

Открыли шампанское, разлили по высоким бокалам, все поочерёдно подошли к Теодору и поздравили нового клубиста. Затем разошлись по своим местам за столом, Теодору не стоило труда увидеть свободное место и догадаться, что оно отныне — его. Он занял кресло, но не сел, так как присутствующие вновь встали выслушать тост Председателя. Тот откланялся и начал.

— Уважаемые Дамы и Господа! Сегодня у нас праздник: Клуб Шести опять стал отвечать своему наименованию. Это приятно. Тем паче приятно, что среди нас теперь знаменитый и всеми уважаемый творческий человек, художник не только в переносном, но и в прямом смысле. Теодор Сергеевич, позвольте вручить Вам именной амулет, отныне символизирующий Ваше присутствие в нашем Клубе Шести.

Оденьте его на шею, можно спрятать под галстук, и пусть он подарит Вам уверенность и силу.

На слове «сила» глаза Антона Владимировича сверкнули холодным блеском, Теодору на миг показалось, что подразумевалась не физическая сила и даже не сила воли.

Но, какая тогда?

Тем временем, Селифанов протянул Теодору продолговатую бархатную коробочку. Все аплодировали, дамы приятно-жеманно хихикали. Художник с лёгким поклоном, выражающим по его мнению торжественность и достоинство, принял коробочку, не вынимая из второй руки полного бокала аккуратно открыл её. На дне лежал золотой медальон на длинной тонкой цепочке. Теодор положил коробочку на стол, вынул медальон и поднёс к глазам. На одной стороне был выгравирован непонятный знак, напоминающий тибетскую букву, а на другой стороне надпись: «Помоги мне!» Толи секта, толи чёрт знает что, — снова пронеслось в голове у Теодора. Но, опять же, зачем делать предварительные выводы, не имея полной информации? Нестоит. Вот и нефиг. Так и решил, после разберёмся. Он с честью одел медальон под аплодисменты коллег по Клубу и почувствовал новое для себя ощущение — некое слияние. С кем или с чем слияние, пока так же оставалось неясным, может стадный инстинкт, а может — посвящение в клан. Тем не менее, это новое ощущение было окружено шлейфом ещё из двух: с одной стороны было приятно, а с иной — ощущалось что-то вроде стыда. Или стеснительности. Или стеснённости.

Размышления Теодора прервал Председатель. Он желал объяснить новичку Правила Клуба. Иными словами — во что тот вляпался.

— Итак, Теодор Сергеевич, разрешите пояснить Вам, что тут происходит и что значит надпись на Вашем амулете. — Селифанов выдержал многозначительную паузу и продолжил. — Мы собираемся раз в неделю. Но не каждый раз над входом в клуб горит красный фонарь. А когда он горит, мы садимся за рулетку. Есть ведущий, время его вождения — пять человек, по неделе на каждого. Ведущий назначается по очереди, по часовой стрелке. Дальше включается волчок. На кого укажет стрелка, тот отдаёт ведущему свой амулет с надписью «Помоги мне!» И, в течение последующей недели он имеет полное право в любое время дня и ночи позвонить ведущему по «телефону ведущего» (он ему здесь выдаётся и переходит от ведущего к следующему ведущему), и позвать на помощь. Понятно, что ведущий обязан тут же явиться и помочь, чего бы это ему не стоило и в чём бы не заключалась просьба. Отказать он не имеет право. После чего ведущий возвращает амулет владельцу. Понятно, что волчок рулетки указывает очерёдность, которая не повторяется, просто, ход передаётся тому, кто по часовой стрелке сидит следующий и ещё не участвовал. Вот и всё.

Более сложных правил мы не придумывали. Бывают и «спокойные недели», когда красный фонарь не горит. Но когда кому-то нужна помощь, он при входе в Клуб Шести незаметно включает фонарь. Дальше — случай знает своё дело и укажет, кому эта помощь действительно нужна, или может понадобиться в ближайшие дни. Так-то вот…

— А где шансы, что помощь достанется именно тому, кто включил фонарь? — Теодор недоумевал. — А тот, на кого выпало, может и не нуждается ни в чём? Это же банально.

— Повторюсь. Мы оставляем шанс Судьбе, самой подсказать, на сколько кому нужна помощь. Это просто. Вы включили фонарь, но на вас не указал волчок, следовательно, Судьба говорит вам, что не очень-то и нужна вам помощь. И наоборот, вы не включали фонарь, но на вас выпало, это Судьба сообщает об осторожности. Может, всё это и смешно. Со стороны. Однако, а что не смешно со стороны в этом мире? И кто мне докажет, что правила Клуба Шести — беспочвенны и не актуальны для собравшихся? И последнее, у кого ещё на этой земле есть подобные возможности, кроме как у нас?

Последнее предложение, видимо, являлось шуткой, ибо присутствующие улыбнулись. И снова в сознании Теодора запечатлелись пять разношёрстных оскала. Люди сложные существа. Нарисовать их портрет за один раз невозможно. Будем разбираться.

А разбираться Теодору пришлось, так как следующее, что до него дошло, это — что подошла его очередь быть ведущим в этом дурдоме. Мы не привыкли отступать и отказываться лезть в кузов. Тем паче, назвавшись клубистом. Но ладони у Теодора вспотели. Он постарался не показать присутствующим своего состояния, допил шампанское и крутанул волчок. Он помнил, что красный фонарь при входе в Клуб Шести в этот вечер горел.

Любой из живущих на земле считал и считает, что с ним всегда происходят либо гадости, которых свет не видел, либо чудеса, которые и сказочники не придумают.

Теодор в этот день размышлял над тем, что пора становиться не художником, а писателем и записывать истории из собственной жизни, выдавая их за придуманные.

Менять имена персонажам, названия городов и улиц, и — всё в порядке, бестселлеры будут пачками вываливаться из-под его, типа, пера. Издатели озолотятся, поклонники сдохнут от попыток догадки о границах его писательской фантазии художника, а те, о ком там будет написано, станут поджидать его по ночам у подъезда, что бы задушить. Ха. Так тому и быть, когда-нибудь он станет писателем и тогда уж, держитесь, суки, всем на орехи достанется. Теодор зла не помнил, а вот его записная книжка… Шутка, конечно, не было у Теодора записной книжки.

Никогда не было.

Тем не менее, что же произошло с ним на этот раз? Какого рожна ему надо было от этого клуба? Какого рожна он сам по себе «записался» в этот «кружок шизоидов»?

Теперь все следующие пять недель, а, скорее всего, на-а-амного больше, он будет вздрагивать от мысли, что в любую секунду может зазвонить этот чёртов сотик, выданный ему как ведущему, и он помчится туда, куда он, сотик, ему прокудахчет и станет делать то, что он ему прокукарекает… Бл…, бывает же такое? Да ни с кем такого не бывает, Теодор, не льсти судьбе, это только с тобой случаются такие глупости.

Ладно бы там тётки одни были, — чесал в затылке художник, — в этом клубе, это уж куда не шло, а их там всего две, это значит, что три недели из пяти надо будет выполнять просьбы мужиков. О чём они будут просить? Да просто бред это какой-то.

И опять Теодор собственной персоной в эпицентре этого человеческого бреда. Что больше всего в жизни не любишь, в то и вляпываешься постоянно. Он всю жизнь избегал людей, старался, что бы они его не трогали — в первую очередь трясся над тем, что бы самому их не трогать. Что б не воняло. А вот на тебе, вляпался по собственному желанию. И что теперь? А если ему всё это не подойдёт, он пока и выйти из клуба не может. Он им должен. А как ему писать их портреты, если уйти из клуба? Никак, у них уходят по английски. Это значит только одно, что ближайшие пять недель он в полном их распоряжении и должен наскоряк их намалевать, что бы, если что, слинять из этого дурацкого клуба, сразу по прошествии срока ведущего.