– Мама, можно тебя спросить?

– Да, мой мальчик, сколько тебе хочется!

– В Англии мы разыщем моего папу и будем жить все вместе? Ведь правда?

– Конечно же, сынок, – проговорила я с усилием. – Именно так мы и поступим.

Холодное зимнее солнце выглянуло на мгновение в просвет между тучами. Было 1 февраля 1794 года, канун Сретенья Господня, внесения Иисуса в храм и очищения Богоматери.

Я была уже почти у цели. Позади осталась неделя, проведенная мной в одном из тайных домов Батца, длительные беседы с бароном или с кем-то из его людей, которые даже имен своих не называли. Мне устраивали инсценированные допросы, задавали всевозможные вопросы, заставляя заучивать нужные ответы, говорили, как следует держаться перед следователями. Словом, я больше не принадлежала себе, моей судьбой распоряжался Батц. Все это время, честно говоря, я чувствовала себя даже менее свободной, чем в тюрьме, – там, по крайней мере, мне ни перед кем не нужно было играть. К тому же я уже давно не была такой одинокой, как в эту неделю. Батц держался со мной сухо и вежливо, не проявляя ко мне ни малейшего сочувствия. Да и жалость, проявленная им, была бы мне противна. Но мне не хватало Изабеллы, я мучилась от ее отсутствия и сознания того, что она в тюрьме. А ночами мне снились дети. Я вновь и вновь видела веселого, счастливого, беззаботного Жанно, видела его то так, то эдак, а чаще всего – в белой мохнатой козьей шубке, таким, каким он был в одну из зим, проведенных нами в Сент-Элуа. Во сне я играла с ним, разговаривала, целовала его. Просыпаться от таких снов было особенно трудно.

…Увидев на фасаде одного из домов цифру 24, я ускорила шаг. Вокруг было много людей, ведь по соседству находился Торговый двор. Улица была довольно чистая и привлекательная, но на меня это место навело тоску – в пяти минутах ходьбы отсюда находилась Люксембургская тюрьма, та, где сидел Розарио, та, куда скоро буду водворена я.

Поднявшись на второй этаж – Дантон занимал весь этаж в доме, – я осторожно постучала. Дверь открыла красивая белокурая девушка лет шестнадцати – я вначале приняла ее за одну из любовниц Дантона и только потом, вспомнила, что он женился. Итак, эта девчонка – его жена, Луиза Жели. Уже сейчас об этом браке ходили легенды. Рассказывали, что родители невесты, строгие католики, придерживающиеся монархических убеждений, поставили жениху почти невыполнимое условие: прежде чем они дадут согласие на брак, Дантон – революционер, якобинец Дантон! – должен исповедоваться, да еще непременно у неприсягнувшего священника. «Пустяки, – сказал Дантон. – Дайте только адрес»…

– Мне нужен гражданин Дантон, – произнесла я.

– Он в своем кабинете, – легкомысленно ответила супруга трибуна, принимая меня за обычную посетительницу.

Легкомысленно – потому, что после смерти Марата всем было известно, что среди посетительниц встречаются Шарлоты Корде.

Глядя на нее, такую юную, безмятежную, счастливую и даже глупенькую, я почувствовала, как что-то шевельнулось у меня в душе, что-то вроде угрызений совести. Правильно ли я поступаю? Мне не было жаль Дантона. Он пару раз оказывал мне некоторые небесплатные услуги, он даже знал меня. Но он все равно был революционер и якобинец, до недавнего времени союзник Робеспьера. Это Дантон более всех настаивал на создании Революционного трибунала. Я знала его слова: «Будем же грозными… Учредим трибунал, дабы меч закона висел над головой всех его врагов». Да, Дантон был мне почти ненавистен, но что сделали мне его родные? Его жена и дети? Впрочем, подумала я, из разговора с самим Дантоном все будет видно.

– К тебе пришли, Жорж! – нежным голоском предупредила мужа эта юная женщина.

Оторвавшись от бумаг, Дантон поднялся из-за стола, тряхнул головой, отбрасывая назад сальную нечесаную гриву волос. Он погрузнел, обрюзг. И он не узнавал меня. Огромный, массивный, в богатом аляповатом халате, домашних туфлях и фланелевом платке на шее, он стоял и смотрел на меня с холодным любопытством, как турецкий паша на новую рабыню, ожидая, когда я начну говорить.

– Итак, моя милая, что вам нужно? – наконец спросил он, не предлагая мне сесть.

А я в этот миг услышала, как нежно воркует за дверью Луиза, разговаривая с ребенком – видимо, сыном Дантона от первого брака.

Что-то сильно сжало мне сердце. Кровь горячей волной прилила к голове. Этот ребенок – он, наверное, такого же возраста, что и Жанно… Я поняла, что не смогу сделать то, ради чего пришла сюда. Внезапно я даже почувствовала облегчение. Почему бы мне не обратиться за помощью к Дантону? Я знала, что он питает слабость к аристократкам – даже не мужскую слабость, а какое-то сентиментальное сочувствие. И он обладает огромной властью, одного его слова будет достаточно, чтобы Изабелла с Авророй оказались на свободе. Они ведь не бог знает какие важные птицы. И пусть Батц катится к чертям вместе со всеми своими планами…

– Вы пришли просить за кого-то? – снова спросил Дантон.

Меня словно прорвало, поток слов подкатил к горлу.

– Я пришла умолять вас о помощи! Моя дочь и моя подруга брошены в тюрьму… Клянусь вам, они не замечены ни в чем противозаконном, а девочке так вообще только одиннадцать лет…

Лицо Дантона выразило досаду.

– Я где-то видел вас, не так ли?

– Нет, не думаю, – пробормотала я, уже разочарованная этим холодным тоном.

– У меня скверная память на лица. И все-таки… Вы, наверное, эмигрантка?

Еще минута – и он узнал бы меня. Я заговорила быстро и поспешно, еще надеясь на какое-то чудо:

– Сударь, я умоляю вас! У меня нет больше надежды.

– Да зачем вы явились в мой дом?! – взревел он вдруг так яростно, что я испугалась. – Хотите скомпрометировать меня? Сыграть на руку моим врагам? Неужели вы думаете, что я стану рисковать своим положением из-за какой-то девчонки и аристократки? Глупы же вы в таком случае! А я вовсе не Христос, чтобы страдать за других… Таких, как вы, сейчас отправляют на гильотину сотнями, и если бы я за всех них заступался…

Дверь распахнулась. Вошла Луиза.

– Жорж, милый, пришла Люсиль к ужину. Ты выйдешь? Я почти не слышала ее, оглушенная, почти убитая словами Дантона. Да, таких, как я, сейчас отправляют на гильотину сотнями, это верно. Он прав. Я знаю, что мне делать.

Проводив Дантона взглядом, я расстегнула новый, подбитый мехом плащ и аккуратно вытащила из потайного кармана тонкий сверток бумаг. Батц был уверен, что, если эти фальшивки попадут в руки Робеспьера, судьба Дантона будет предрешена. Оглядевшись вокруг, я как можно осторожнее приоткрыла ящик стола и быстро сунула сложенные листы в середину вороха бумаг, в полнейшем беспорядке сваленных туда. Вряд ли, подумала я с усмешкой, Дантон сумеет обнаружить их раньше, чем посланные сюда для обыска шпионы Робеспьера.

Потом я ушла, не требуя, чтобы меня провожали.

На улице меня уже поджидали. Полный лысеющий мужчина средних лет – явно человек Батца, поняла я – подмигнул мне, едва я взглянула в его сторону. На всякий случай я еще раз пощупала рукой полы плаща, в подкладке которого были зашиты письма, якобы изобличающие связь Дантона с английской разведкой. Еще одно письмо, а также тридцать тысяч ливров золотом находились в моей сумочке, вместе со свидетельством о благонадежности, подписанном Эро де Сешелем, другом Дантона.

– Держите, держите аристократку! – заорал наблюдавший за мной толстяк, едва заметив приближающийся патруль. – Держите роялистку!

Уж не знаю, был ли этот патруль в планах Батца, но появился он очень кстати. Я была спокойна, по крайней мере, внутренне, а внешне изо всех сил старалась разыграть испуг и замешательство.

Почти сразу же меня окружили случайные прохожие и зеваки.

– Предъяви-ка свидетельство, гражданка, – крикнул сержант, пробившись сквозь толпу. – Нам нужно знать, кто ты.

– Конечно, – полуиспуганно пробормотала я, дрожащими руками расстегивая сумочку.

Достав свидетельство, я, как и было задумано, уронила сумочку. Золото из свертка хлынуло на землю. Толпа отшатнулась, словно вид денег привел ее в состояние транса. Ошеломленный сержант дал знак солдатам.