– А мой отец? – внезапно спросил Жанно. – Он тоже выполнял свой долг и поэтому погиб?

– Твой отец? – переспросила я пораженно.

Подсознательно я была готова к этому вопросу. Я даже ожидала его. Здесь для меня не было неясностей, все было обговорено еще с моим отцом: мы тогда условились, что для Жанно гораздо лучше быть сыном графа д'Артуа, чем отпрыском безызвестного виконта де Крессэ, дворянина из бретонской глухомани. «Надо же, – подумала я, – как давно это было. Так давно, что кажется уже неправдой».

– Расскажи, каким был мой папа!

– Не был, а есть, – решительно поправила я сына. – Твой отец вовсе не погиб, он жив!

– Жив?

На личике Жанно было написано такое искреннее изумление, что, кажется, объяви я ему о том, что в Англию он не уезжает, он не был бы удивлен больше, чем теперь.

– Но дед ведь мне говорил, что мой отец погиб!

– Он вынужден был так сказать, сынок.

– А почему?

Этот простодушный вопрос тронул меня до глубины души.

– Видишь ли, ангел мой, тогда мы не могли сказать тебе правду, ты был слишком мал и мог где-нибудь нечаянно обмолвиться. Это все потому, Жанно, что твой отец не обыкновенный человек, не такой, как все другие.

– А кто он такой?

– Граф д'Артуа, принц крови, родной брат казненного короля.

Я сама удивилась, как легко далось мне это признание. Мне не пришлось даже подбирать слова, все получилось как-то само собой. Видит Бог, иногда мне самой кажется, что Жанно – сын графа д'Артуа. Сейчас мальчик сидел такой задумчивый, такой серьезный.

– В Англии я встречусь с папой? – вдруг радостно спросил он.

– О да, наверное, – машинально ответила я, беспокоясь о другом. – Жанно, мне бы не хотелось, чтобы ты кому-нибудь рассказывал об отце, пока будешь во Франции. Это очень опасно. Сейчас нас, аристократов, преследуют, и если ты проговоришься, нам всем может быть очень плохо.

– Даже Маргарите и Шарло нельзя сказать, мама?

Жанно едва сидел на месте от желания поделиться с кем-нибудь своей тайной. Вряд ли он сможет молчать. Когда я поняла это, моя тревога усилилась.

– Жанно, ты должен обещать мне, что кроме Маргариты об этом никто не узнает, – сказала я строго. – От этого зависит жизнь всех нас, ты понимаешь?

Жанно слушал меня, раскрыв рот. Впервые я говорила ему, что от него зависят судьбы других людей. Он был уже достаточно взрослым, чтобы осознавать это.

– Честное слово, обещаю! – горячо произнес Жанно. – Я никому не скажу… Только Шарло, ладно?

В дом вошла Маргарита, держа в руках две чашки молока, накрытые толстыми ломтями пшеничного домашнего хлеба. Жанно вскочил со скамьи, тревожно ухватил за рукав:

– Маргарита, ты никого не видела во дворе?

– Что? – не поняла она.

– Там не было чужих? Нас никто не подслушивал?

– Пресвятая и пречистая! – воскликнула Маргарита. – Да кому это нужно?

– Мама рассказала мне одну очень важную тайну, – нахмурившись объяснил Жанно. – Ее никто не должен знать!

Во дворе хлопнула калитка.

– Я посмотрю, кто там! – Жанно, схватив куртку, бросился к двери.

Я с тревогой посмотрела ему вслед. Как же трудно ему будет сдержать слово! Вероятно, уже сегодня же вечером он под большим секретом поведает обо всем Шарло. Мне оставалось надеяться лишь на благоразумие последнего. По натуре он молчалив…

– Выпьете молока, мадам? – окликнула меня Маргарита.

– Я не голодна.

– Выпейте! Это вам на пользу пойдет. Вы вся словно светитесь…

Я взяла чашку из рук Маргариты. Молоко оказалось неожиданно вкусным. Теплое, парное, оно имело какой-то странный, полузабытый, но знакомый вкус… Нунча! Вот кто поил меня таким молоком!

– Что за тайну вы сказали малышу, мадам?

– Я сказала, – произнесла я с улыбкой, – что он сын графа д'Артуа.

С Маргаритой я об этом еще не говорила, мне было важно, как она к этому отнесется.

Она восприняла это как должное.

– Вот уж верно вы поступили, мадам. Нынешние времена не вечно будут длиться, а ребенку еще целая жизнь предстоит. Когда господа аристократы вернутся, вся эта голытьба полетит вверх тормашками. А как же! Надо, чтобы все было как положено… Виконт де Крессэ, пожалуй, и неплохой человек был, а все не такой завидный отец, как его высочество…

Слушая знакомый, чуть ворчливый голос Маргариты, я с трудом представляла себе, как выйду из этого дома, как снова вернусь в этот страшный Париж… И тем не менее за углом меня ожидала карета Батца, и скоро, очень скоро этому свиданию придет конец.

«Ничего не скажу Маргарите», – вдруг решила я. Незачем ей знать о том, что меня ожидает. Когда все будет кончено, сюда явится Батц, и это будет его задача – уговорить Маргариту уехать. Сейчас я была не в силах затевать столь тяжелый разговор. Мало того, что Маргарита не поймет и не согласится с причинами, толкающими меня на авантюру барона, она еще станет плакать и причитать, наделает шуму, расстроит и меня… Нет, я ничего не скажу. Может быть, это малодушие. Но у меня сейчас так мало сил.

Жанно вбежал в дом – раскрасневшийся, возбужденный.

– Мама, там пришла мамаша Барберен, она хочет тебя видеть!

За дверью раздался грохот, что-то со звоном упало на пол.

– Что такое? – спросила я недоуменно.

– Мамаша Барберен, я ведь тебе уже говорил!

Сильно хлопнув за собой дверью, в дом вошла пожилая крестьянка. Почти сразу же я поняла, что это хозяйка. Она медленно оглядывала нас, потом так же медленно принялась снимать огромный стрельчатый чепец с головы.

– Ах, это вы! – проговорила она медленно. – Давно уж я хотела поговорить с вами.

Она сняла чепец, подбоченилась и взглянула на меня в упор.

– Надеюсь, вы привезли деньги. Те, что вы оставили, уже давно вышли. Ваша мать, – продолжила мамаша Барберен, имея в виду Маргариту, – хотя бы по дому помогает, а от мальчишек никакого толку, только есть подавай.

Я стала лихорадочно перебирать содержимое сумочки, надеясь на чудо. «И как можно было забыть о деньгах! – подумала я ошеломленно. – Мне ведь ничего не стоило взять их у Батца». Как и должно было быть, чуда не произошло. Мучительно краснея, я передала хозяйке 11 ливров серебром да одну медную монету в 5 су. Мамаша Барберен медленно пересчитала деньги.

– Вы, верно, издеваетесь надо мной, милочка. Этих денег не хватит даже на уплату того, что вы мне уже задолжали… А вы ведь наверняка хотите оставить детей, не желаете их пока забирать!

Мне было очень неловко, более того, я чувствовала себя униженной. Уже не в первый раз я оказывалась в ситуации, выйти из которой с достоинством можно было только имея деньги. Без денег ты и не совсем человек. Те времена, когда Сюзанна де ла Тремуйль считала сами деньги чем-то маловажным, а разговор о них – пошлостью и признаком дурного вкуса, давно канули в Лету. Так можно относиться к деньгам, когда их у тебя целая куча.

– Простите, пожалуйста, – пробормотала я. – Мне очень неудобно, что так вышло. Обещаю, что деньги будут заплачены в самое ближайшее время…

Я почти заискивала. Нельзя было допустить, чтобы из-за неуплаты Маргарита и мальчики очутились на улице. Мне придется тогда везти их к Батцу. Что из этого выйдет, я могла только предполагать, а мне хотелось, чтобы будущность Жанно была твердой.

– Вам будет очень хорошо заплачено! – заверила я хозяйку, заметив, что она колеблется. – Кроме того, мои родные не будут обременять вас слишком долго, через месяц, самое большое – через два за ними приедут…

– Так и быть! – решилась крестьянка. – Подождать-то можно. Но никак не больше двух недель!

…Жанно провожал меня до кареты. Мы шли по деревенской улице, пожелтевшая прошлогодняя трава жалкими островками выглядывала по обе стороны дороги. Небо заволокло тучами. Ожидался то ли дождь, то ли снег.

Жанно был так восхищен тем, что я открыла ему, что даже не слишком опечалился нашей разлукой. Он был горд и преисполнен сознания собственной значимости. «Да уж, – подумала я с ревнивой горечью, – он уже не только мой. Ведь он никогда не видел графа д'Артуа и ничего о нем не знает, но как гордится!»