Я уже видела, что все слова тут напрасны. Он не понимал, так сказать, глубины своего падения.

– Послушай! Ты же совсем не знаешь меня. Я пять недель ни к одной женщине даже близко не подходил. Может, кто-то и может так, а я не могу. Для меня это много значит. Таким уж я уродился. Здесь – армия, тут женщин негусто. И разве я один такой? Так все поступают. Здесь действуют законы войны. Я даже лучше, чем другие. Я не позволяю, чтобы все на одну набрасывались. Но совсем без женщин я не могу.

– Ты… ты даже не понимаешь, что ты говоришь. Ты чудовище! Тебе бы следовало ходить к шлюхам, а вместо этого ты шантажируешь арестованных, которым и без того не сладко! Только последний подонок может так поступать…

Я уткнулась лицом в колени, уговаривая себя успокоиться. Как-никак, а он мой брат. Мы одной крови. Это обязывает меня относиться к нему помягче… но, черт побери, как?

– У меня есть крест на шее, дорогая сестренка! И не делай из меня преступника. Я не убийца. Не я развязал эту войну. Я нормальный парень. В Париже у меня есть невеста, Лаура, и уж она-то никак не может пожаловаться, что я ее обидел!

– Боже мой! – произнесла я, не слушая его. – Это просто кошмар… У меня такие милые братья – Антонио, Джакомо. Они поддерживали меня, защищали… А для тебя нет ничего выше твоих удовольствий, ты живешь, как животное, и мне стыдно за тебя!

– Черт побери, хватит!

Разъяренный, он схватил меня за плечи.

– Хватит. Ей Богу, меня еще никто с грязью не смешивал, и тебе я тоже этого не позволю. Давай не будем говорить о моих удовольствиях. Я ведь тоже многое знаю. Мы много лет были бедны, Стефания выбивалась из сил, чтобы вырастить меня и обучить ремеслу. Разве ты понимаешь что-нибудь в жизни? Я читал в газетах о твоих успехах. «Принц де Тальмон представил свою дочь их величествам»! «Мадемуазель де Тальмон стала украшением бала в „Опера!"»! «Статс-дама королевы приобрела ожерелье стоимостью в восемьсот тысяч ливров»! – с горечью повторил он фразы из газет. – А мы даже не знали, какие они, эти тысячи.

– Я понятия не имела, где вы. Десятки возможностей сообщить мне о себе, но вы не делали этого. И теперь я же виновата!

– Я не виню тебя. У каждого своя жизнь. Я просто хочу, чтобы ты почувствовала, что не за одним Розарио числятся грешки.

Я замолчала. Он поставил меня в тупик.

– Ритта, – вдруг сказал он. – Не слушай меня. Я знаю, что виноват.

У меня отлегло от сердца. Я взглянула на брата повнимательнее, и что-то шевельнулось у меня в груди. Какое-то теплое чувство, правда, пока еще слабое… Мы сидели вместе на соломе, как раньше, в детстве. У меня перед глазами снова возник тихий старый домик в тени цветущих кизиловых деревьев, в обрамлении пышных лоз винограда и рдеющих ягод белладонны. Какое аквамариново-синее небо было над ним… Сердце у меня защемило. Я тяжело вздохнула. И внезапно все произошедшее представилось мне иначе, повернулось своей привлекательной стороной. В последнее время я только теряла близких мне людей: сначала отец, потом Лескюр. Эта встреча – подарок судьбы… Я нашла Розарио, когда больше всего нуждаюсь в поддержке. Ради этого стоит забыть все остальные обстоятельства встречи…

– Как ты оказался здесь? – спросила я вдруг.

– После ранения меня отправили на Восточный фронт, – неторопливо, словно нехотя произнес Розарио. – Когда австрийцы Кобурга осадили и взяли Майнц, попал вместе с гарнизоном в плен. С нас взяли слово не воевать против коалиции и отпустили. А уж Конвент перебросил нас в Вандею.

– Ты не очень удивился, увидев меня здесь.

– Я знал от Джакомо, что ты объявилась. Стефания расписала мне все в лучшем виде – и твое нахальство, и какого-то усатого мужика, который тебя содержит…

Я невольно фыркнула. Надо же, Стефания поверила всему, что я ей наговорила.

– Я был недавно в Париже, в отпуске. У меня там живет невеста…

Упоминание о ней почти полностью разрядило напряженность. Я попыталась улыбнуться.

– У тебя невеста, Розарио?

Брата забавляло мое удивление.

– А что здесь странного? Она из наших, итальянка. Правда, не тосканка, а из Венеции. Лаура Антонелли… Красивая девчонка, прямо как Луиза Конта.

Я нечаянно прикоснулась к его руке. Он осторожно сжал мои пальцы.

– Ты простишь меня, правда? Война любого сделает негодяем.

– Давай забудем об этом.

Розарио смотрел на меня внимательно и слегка обеспокоенно. О, теперь я узнавала его глаза – черные, с чуть синеватыми белками, и его лицо – выразительное, смуглое, с высокими скулами – непременным признаком всякого из семейства Риджи…

– Я буду Каином, если не спасу тебя Ритта.

– Разве меня не должны отпустить? Я; ни в чем не замешана.

– Это не имеет значения. Ты попалась и все этим объясняется, С тобой даже никто не станет разбираться. Через два дня сюда прибудет гильотина. Она решит все затруднения.

Расширенными от ужаса глазами я смотрела на него.

– Меня хотят гильотинировать?

– Тут с сотню таких, как ты, наберется.

Он продолжал говорить тихо и внятно:

– Я выведу тебя. Ты не останешься здесь. Я найду способ.

– А ты? Ты сам?

– Я стану дезертиром. Это давно совпадает с моими планами. Войне не видно конца, а я не намерен всю жизнь быть солдатом.

Со двора доносились какие-то крики, команды, суета. Я думала о том, что ради меня Розарио пойдет на большую жертву. Из сержанта он превратится в изгоя, разыскиваемого полицейскими агентами Республики. Но разве я могла отказаться от этой жертвы? Меня должны были гильотинировать.

– Когда? – тихо спросила я.

– Завтра ночью.

– Почему? – волнуясь, сказала я. – Почему завтра?

Он словно колебался: говорить мне или нет?

– Ну! – поторопила я.

– Видишь ли… это известие будет тяжелым для тебя.

– Что именно? О Боже, не тяни! Поскорее, пожалуйста!

– Твоего отца привезли в Лаваль. Завтра утром соберется военно-полевой суд.

Мурашки пробежали у меня по спине. Отец в Лавале! Он жив. И его должны судить… Мне стало больно, так невыносимо больно, что я прикусила губу, чтобы подавить возглас отчаяния.

– Твой отец – важная фигура, Ритта. Сюда нагнали для его охраны столько солдат, что нам лучше переждать и никуда не двигаться. Завтра к вечеру это столпотворение рассосется…

– Завтра? – снова спросила я. – Когда казнят отца?!

Едва забрезжил рассвет, солдаты стали подниматься. Обливали друг друга из ведер водой, гогоча во все горло и отпуская шуточки, раскуривали трубки и поглощали скудные солдатские пайки. Как я поняла, это был пехотный отряд. Синие непрерывно мурлыкали себе под нос какие-то песни – то «Марсельезу», то куплеты из «Карманьолы»:

За ночь я не сомкнула глаз, хотя иногда мне до ужаса хотелось забыться, потерять сознание или умереть, лишь бы отключиться от кошмара, увидеть который мне еще предстояло. Я все буду видеть… Они убьют отца у меня на глазах.

Странное дело: всю свою жизнь я нисколько не страдала от того, что отца нет рядом со мной. Когда я училась в монастыре, то за шесть лет видела его всего два раза. Потом, до моего первого замужества, мы хотя и жили в одном доме, встречались редко: всегда получалось так, что отец на службе, а я у королевы. Ну а после случая с Жанно я вообще не желала с ним видеться. И вот теперь, совершенно внезапно, в душе возникла жгучая боль от того, что я так плохо знала его, что мы так скверно использовали те годы, что были нам отпущены.

Надо сказать, что отец мне попался необычный. Я могла точно посчитать, сколько раз за всю жизнь он меня поцеловал. Он распоряжался мною, делал все что хотел: он причинил мне так много горя, как никто другой.