– Простите, ваше сиятельство, первым пойду я.

Он взял у Мьетты свечку и спустился вниз. Я видела только колеблющееся пламя свечи где-то внизу. Испугавшись за детей, я крикнула:

– Остановитесь, Пьер, надо подождать остальных!

Огонек свечи послушно замер.

– Давайте я помогу вам, Жанно, будьте хорошим мальчиком, дайте мне руку, – услышала я ласковый голос Флоры де Кризанж.

Мой сын сердито вырвался.

– Я и сам могу спуститься, пустите меня!

– Но ведь ты еще совсем малыш, вдруг ты оступишься и упадешь? – уговаривала его графиня.

– Я вовсе не малыш, и дед всегда говорил, что я уже взрослый мальчик. А он ведь знает больше, чем вы!

Я почувствовала в голосе сына возмущение и гнев. Разговор прервался, и я услышала торопливые шаги.

– Жанно! – крикнула я.

– Я здесь, мама.

Голос сына звучал совсем близко, я уже отчетливо видела его белую рубашку. Он почти бежал.

– Осторожнее, Жанно! – крикнула я, чувствуя одновременно страх и гордость.

Теплые руки сына обхватили меня за шею, я крепко обняла его, облегченно вздыхая.

Флора де Кризанж любезно пояснила:

– Я говорила ему, чтобы он дал мне руку. Он у вас очень упрямый мальчик!

– Да, он может позаботиться о себе, – ответила я сдержанно. – Благодарю вас, мадам.

Высоко надо мной раздался звонкий голос Брике:

– Все, ваше сиятельство! Можно идти, я закрыл дверь.

– А где Маргарита, дети? Они вошли?

– Вошли, – проворчала горничная. – Шарло и Аврора со мной.

– И я тоже здесь, хоть вы про меня и не спрашиваете, – недовольно заметила Мьетта.

Я пошла вперед, не обращая внимания на ее недовольство. Жанно, еще недавно отвергнувший помощь графини де Кризанж, теперь послушно взялся рукой за пояс моего платья. Я была одета как бретонка: белый лиф, бумазейная юбка, суконный черный корсаж, на ногах – грубые кожаные башмаки.

Подземный ход из замка, скрывавшийся за железной дверью, выводил в естественную глубокую расщелину, которая одним концом упиралась в овраг, а другим – в опушку леса. Потайной выход даже не надо было замаскировывать, расщелина заросла такой непроницаемо густой зеленью и колючим кустарником, что незаметно проскользнуть в лес не составляло никакого труда.

Свежий воздух ошеломил нас. Мы так долго были в душной дымной атмосфере, пропахшей смолой и порохом, что глоток лесного воздуха заставил нас на мгновение остановиться. Было новолуние. Узкий серп луны неярким светом освещал лесную опушку. За деревьями замка не было видно, но частые приглушенные звуки выстрелов доносились и сюда. Шато-Гонтье сражался…

Я тряхнула головой, пытаясь прогнать тягостное чувство, вызванное воспоминанием о разговоре с отцом.

– Мне страшно, – прошептала Аврора.

Я привлекла ее к себе, погладила волосы.

– Успокойся. Мы уже в безопасности.

– Они нас не догонят?

– Нет.

– Но этот лес – он такой ужасный. Я никогда не бывала ночью в лесу.

– Бывала, – заверила я ее, вспомнив ее прошлое. – И, кроме того, с нами Пьер. Ну, скажи на милость, кто может напасть на нас, если с нами такой охранник?

Брике, как призрак, возник из темноты.

– Идемте, ваше сиятельство. Остальные уже далеко.

Я оглянулась, не отстал ли Шарло. Он смирно шел рядом с Маргаритой. Вот поистине ребенок, от которого никогда не бывает неприятностей… Он никогда не жалуется и не шалит, он даже разговаривает мало. Всегда о чем-то размышляет. Наверняка он станет ученым или аббатом.

– Хоть бы спели что-нибудь! – в сердцах сказала Маргарита.

– В ушах звенит от тишины.

– Петь нельзя, нас могут услышать.

– Э-э, какие еще дураки, кроме нас, бродят ночью по зарослям!

Аврора, словно чтобы преодолеть страх, едва слышно запела древнюю песню на бретонском наречии:

Жанно, не зная слов, попытался присоединиться, и тогда Пьер грозно прикрикнул:

– Молчите, если не хотите попасть в руки синих!

Сам он шел молча, угрюмый и вооруженный до зубов.

– Почему вы так преданы принцу и так ненавидите синих? – спросила графиня де Кризанж.

Он ответил, по своему обыкновению, мрачно и глухо:

– Синие пришли на нашу землю, чтобы жечь посевы и отбирать скот. Они убили наших священников, они заставили женщин и детей босиком убегать в лес, когда еще пела зимняя малиновка. В Динане республика гильотинировала моих отца и мать и мою сестру Марту, а было ей всего шестнадцать лет. Наша война – это честная война; мы должны защищаться.

Пока мы пробирались через кустарник, я до крови поцарапала руки о колючки и изодрала крестьянскую юбку.

Целую ночь мы шли и шли через Пертрский лес, то пробираясь сквозь заросли, то освещенные серебристым светом луны, лившимся на опушки. Из Шато-Гонтье мы захватили только корзину с провизией – хлеб, вино и сыр. Да еще немного вареного риса. У Флоры де Кризанж был пистолет, а у меня в потайном кармане – тысяча ливров бумажными ассигнациями.

На рассвете, когда небо стало немного светлеть, дети совершенно выбились из сил. Тогда Большой Пьер указал в ту сторону, где лес был не такой густой и деревья росли как будто реже.

– Там – конец Пертра. До утра мы еще успеем пройти деревню и войти в Онский лес.

Онский лес! Эти слова словно прибавили всем сил. Этот лес был конечным пунктом нашего путешествия. Там, в поселке мятежников Рю-де-Бо, рано или поздно должен появиться Лескюр и взять нас с собой, чтобы увезти в безопасное место, – например, за Луару, где синие нас не достанут.

Деревня, вернее, хутор Сент-Уэн-Туа был в нынешнее утро ничейным. Позавчера тут были республиканцы, сожгли два дома и гильотинировали нескольких жителей – так получилось, что через хутор провозили гильотину. Зачитав приказ комиссара Конвента Ребеля об объявлении некоторых мятежников вне закона, синий отряд двинулся дальше, вероятно, к Витре, где были сосредоточены значительные силы белых.

Все это я узнала от пожилой крестьянки, продавшей мне немного молока для детей. Хотя в целом настроение жителей здесь было вполне роялистским, мы опасались оставаться тут дольше, чем на несколько минут. Наш странный отряд, предводительствуемый Большим Пьером, в котором любой бы угадал вандейца, привлекал внимание. Мы двинулись дальше не задерживаясь.

Только к полудню, когда солнце стояло в зените, и жара даже в лесу стала невыносимой, мы добрели до Рю-де-Бо. Это была обыкновенная опушка, заросшая по краям можжевельником и кустами малины. Но Большой Пьер с серьезным видом подошел к подножию старого мощного дуба, сильно потянул торчавшую из земли корягу, и, к нашему удивлению, коряга потянула за собой целую плиту, замаскированную слоем дерна. Никто бы не смог догадаться, что под корягой – нора. Я знала об этих вандейских штучках, но на деле все было придумано так ловко, что оставалось лишь изумляться.

– Они очень сообразительны, эти крестьяне! – заметила графиня де Кризанж с улыбкой.

Даже сейчас, в простом крестьянском платье, она не потеряла привлекательности, а грубая ткань, казалось, лишь подчеркивала достоинства ее сложения. За все время пути она не жаловалась и мало разговаривала. Было похоже, что она сосредоточенно думает над чем-то важным и неприятным, иногда в ее взгляде на меня очень отчетливо мелькала враждебность, и тогда мне становилось почти страшно. Я бы хотела поскорее расстаться с этой женщиной.

– За Бога и короля! – прокричал Большой Пьер, наклоняясь над норой.

В темной дыре показалась настороженная физиономия крестьянина, коротконосого и курчавого.

– Белые? – спросил он на бретонском наречии.

– Да. Мы пришли с миром. Примите нас.

– Вы от нашего сеньора Шато-Гонтье?

– Конечно, – сказала я. – Я его дочь.