И тут где-то внутри меня снова возникла боль. Тоска по страсти нежной и ласковой, как летний ветер… Но прежде чем я успела запротестовать, Лескюр сам отстранился.

– О, – только и смогла выдохнуть я.

Мне прекрасно было видно, как он охвачен желанием, как борются в нем аристократическое благородство и страсть. Я инстинктивно поняла, что сейчас больше всего на свете ему, пожалуй, хочется овладеть мною, пусть даже изнасиловать, но только овладеть, и испытала безотчетный страх, мне на миг захотелось бежать куда глаза глядят. Но разве был в мире человек, в ком благородство было так же сильно развито, как в маркизе де Лескюре?

– Я, наверное, веду себя, как последний ублюдок, да?

Мой страх пропал, я даже готова была улыбнуться. Боже мой, Лескюр, конечно же, следуя законам старинной рыцарской чести, вообразил невесть что: и то, что злоупотребил доверием моего отца, что поступил непорядочно, неверно истолковав мои слова, а сама я, разумеется, не имела в виду ничего такого…

– Это зависит от того, как вы ко мне относитесь, – произнесла я, улыбаясь.

Его взгляд снова помрачнел. Ах, я вела себя неправильно: не стоит дразнить его улыбками и кокетничать.

– Я люблю вас, – почти рассерженно бросил он, отворачиваясь. – Но вы так красивы и женственны, что иногда нет никакой возможности сдерживаться. Быть с вами и не желать вас – это невозможно.

– Боже мой! Стоит ли так волноваться из-за одного поцелуя?

Он резко поднялся, словно хотел избежать моего прикосновения.

– Вы и себя, и меня подвергаете опасности, Сюзанна. Я мужчина, вы женщина, и меня неудержимо влечет к вам. Вы понимаете это? Я ведь только мужчина. Не солдат, не железный воин за дело короля и аристократии. И мне останется только пустить пулю в лоб, если я в один прекрасный день потеряю рассудок настолько, что оскорблю человека, который доверил мне свою дочь.

– Оскорбите моего отца? Но как?

– Решившись на то, от чего я только что удержался.

Я почувствовала, как с каждой минутой становлюсь все глупее. Пресвятая дева, впервые в моей жизни мужчина делает из этого трагедию!

– Что же вы мне предлагаете? – спросила я совершенно растерянно. – По-видимому, вы, как честный человек, господин де Лескюр, укажете мне не только на опасность, но и на то, как избежать ее?

– Я бы хотел жениться на вас.

У меня зазвенело в ушах. Он предложил мне выход самый честный и самый достойный… но какой странный и неподходящий! И почему он придает этому столько значения? Если бы я не любила Рене, я бы не задумывалась так долго и не заставила бы Лескюра так страдать, ибо он первый после Рене мужчина, вызывающий во мне хоть что-то похожее на страсть. Для меня существовала лишь одна преграда – Клавьер. Если бы не он, я бы составила счастье Лескюра. Но вовсе не через замужество! Для счастья не так уж нужен брак.

– Луи Мари, – сказала я наконец, выражаясь как можно более уклончиво, – вы же знаете очень хорошо, что я не свободна.

– Вы? Я не хотел напоминать вам об этом, но ваш муж убит четыре года назад!

– Я была замужем еще раз.

– Но ведь вы разведены и…

– Луи Мари! – сказала я решительно. – Все, что вы предлагаете, совершенно неприемлемо. Во-первых, мой развод ничего не значит, он означает только разрыв гражданского брака. Мы с Франсуа по всем законам венчались в церкви, а Франсуа еще жив, хотя, видит Бог, иной раз я очень желала ему смерти. Во-вторых, я не хочу выходить замуж.

– Почему?

Когда-то уже было такое… С Гийомом Брюном. Какие они оба странные. Ну как можно объяснить, почему я не хочу выходить замуж? Почему? Просто не хочу. Не вижу в этом необходимости. Не хочу создавать семью. И, конечно же, люблю Рене.

Вслух я сказала совсем иное.

– Послушайте, какое имеет значение, почему? Ведь я все равно не свободна. Уже этого достаточно, чтобы вы поняли, что я не могу принять ваше предложение.

– И все-таки, почему вы не хотите? Не можете – это я понял. Но не хотите?

– Луи Мари, вы очень хороший человек. Мы друзья. Мы многое пережили вместе…

Я умолкла, осознав, как беспомощно и бледно звучат мои слова по сравнению с тем, что он чувствует ко мне.

– Друзья! – насмешливо повторил он.

– Разве вы не помогали мне как друг?

– Как друг! Да я люблю вас, я влюблен, как школьник. Если бы вы знали, какая это мука, черт побери, – любить женщину, а вести себя с ней всего лишь как друг!

Его лицо было искажено, словно от мучительной боли. Он скрипнул зубами, с усилием отвернулся, и вдруг резко, порывисто повернулся ко мне, сжал мои руки в своих:

– Черт побери, я сошел с ума. Я веду себя как последняя скотина. Вы вытащили меня с того света, благодаря вам я остался жив, вы так унизились из-за той проклятой бутылки спирта…

– О, пожалуйста, не надо об этом!

– Хорошо. Но как я мог забыть? У меня хватило низости упрекать вас, и за что! За то, что вы так волнуете меня.

– Я никогда не делала этого намеренно.

– Я знаю. Тем гнуснее мои упреки.

Он был так искренне огорчен, что это меня тронуло. Ласково прикасаясь пальцами к его светло-русым волосам, венчавшим голову, склоненную над моими коленями, я произнесла:

– Мой друг, вы ни в чем не виноваты и ничем мне не обязаны. Я спасла вас, но вы тоже сделали для меня немало.

– Забудьте все, что я говорил, – твердил он, не слыша моих слов. – Если бы вы сейчас были оскорблены моим поведением и указали бы мне на дверь, я счел бы это вполне справедливым. Но вы слишком добры, чтобы…

– И я не укажу вам на дверь.

Голос, раздавшийся со двора, напомнил, что лошади уже оседланы и господину де Лескюру надо поторопиться. Я мягко отстранила его. Сейчас это был ребенок, с которым я могла делать все, что захочу. Я впервые видела его таким. Я знала Лескюра бесстрашным, благородным офицером, в одиночку защищавшим от огромной толпы Марию Антуанетту и мужественно отстаивающим каждую пядь двора Тюильри.

– Итак, вы все-таки уезжаете?

Он тряхнул головой, словно приходя в себя и недоумевая по поводу того, что только что происходило. Взгляд синих глаз Лескюра прояснился, он посмотрел на меня почти спокойно.

– Уезжаю ли я?

Маркиз уже был у лестницы и вот-вот должен был скрыться от моих глаз. Но он вернулся, некоторое время молча стоял, словно обдумывая мой вопрос.

– Да, я уезжаю. Но я не поеду далеко, как намеревался.

– Когда вы вернетесь?

– Через несколько часов, уже к вечеру.

Я достала большой железный ключ и, оглядываясь, как воровка, вставила его в замочную скважину. Старинный замок натужно заскрипел, но поддался очень легко, и через мгновение я уже переступила порог комнаты. Выглянув еще раз в коридор, я крепко захлопнула за собой дверь и перевела дыхание.

Запах женских духов – вот чем встретила меня комната, в которой одну-единственную ночь перед отъездом в Англию провела графиня де Кризанж. Я снова ощутила себя преступницей, особой весьма невысоких моральных убеждений. Ну и что? Разве я виновата, что эта женщина сама проболталась о письме?

Надо действовать, и как можно скорее. Графиня оставила здесь кое-какие вещи, намереваясь забрать их после возвращения из Англии; среди вещей был саквояж, такой, где обычно хранят бумаги. Я распахнула дверцу шкафа – саквояж был там.

Прежде чем начать свой гнусный обыск, я дрожащими руками зажгла свечу. В комнате было почти темно. Огонек пламени тускло осветил комнату. Я поставила свечу на камин. И тут мне в глаза бросился клочок бумаги, смутно белеющий среди головешек в камине. Я присела и осторожно вытащила его. Какая-то часть бумаги, полусожженная, сразу рассыпалась у меня в руках, а ту часть, что уцелела, я поднесла к свече, чтобы лучше видеть.

И тут у меня на глазах произошло чудо. На чистом, неисписанном листе ясно проступили четкие буквы. Пораженная, я смогла прочесть лишь несколько фраз: «Вы едете к своему дяде и не забудьте встретиться с нашим общим другом Подсолнухом. Выясните, сколько морских птиц обитает у западных берегов. Не мешало бы также узнать, как долго наши враги будут запрещать нам видеться и обмениваться подарками…»