– Что же здесь будет? – спросила я громко.
– Кровь! О, очень много крови!
Я успела заметить, как веселая Мьетта, хохоча, повисла на шее своего нового любовника Жиля. На площади начали работу какие-то люди с лопатами. Они копали узкие, длинные ямы. Для чего – я не понимала. Но давно знала, что хорошего ждать нечего. Теперешнее мое состояние было сходно с тем, что я переживала во время кровавого сентября 1792 года. Тогда смерть и пытки угрожали мне. Нынче я была в безопасности. Но откуда же эта страшная тоска, невыносимое сосание под ложечкой?
– Толпа, – прошептала я невнятно. – Я ненавижу толпу. Да, ненавижу.
Брике тянул меня к дереву, предлагая взобраться наверх. Не сознавая, что делаю, я с его помощью вскарабкалась на одну из толстых ветвей, прижалась щекой к коре, такой шершавой и ароматной. Правда, к запаху смолы примешивался теперь запах гари и пожаров… Зачем я взобралась на дерево? Неужели из того же любопытства, что терзает людей, наводнивших площадь? Животного, мерзкого любопытства.
Из ратуши вышел худой высокий человек в черном, и толпа зашлась криком, каким-то яростным исступлением. В человеке я узнала графа де Шаретта де ла Контри. Бандита, интригана и убийцу. Он что-то говорил, явно упиваясь своим успехом, своей властью, возможностью карать и миловать. И тут мне показалось, что я разгадала его. Он только на первый взгляд страшен. Только сначала его звериные инстинкты вызывают ужас. На самом же деле Шаретт по-животному прост. Посредственность, получившая возможность распоряжаться сотнями судеб. Обыкновенное кровожадное, амбициозное и жалкое ничтожество…
Я не слышала его слов. Впрочем, мне было безразлично, что он говорит. Наверняка то, что положено в таких случаях: о восстановлении справедливости, попранных прав Людовика XVII на престол, заслуженной каре негодяям, осмелившимся пойти против Бога и короля… То, что говорят вандейские генералы и во что сами не верят ни капли… Слова, предназначенные для одурманивания толпы. Для того чтобы придать грабежу законность. Ведь все, что нужно людям, – это знать, что их грехи покрыты. Безразлично чем: высокой целью, необходимостью, защитой справедливости.
– Мадам, он говорит ужасные вещи.
Я взглянула на мальчишку. Брике, насмешливый Брике, которому все было нипочем, смотрел на меня испуганно. Круглые глаза его смотрели совсем по-детски. Тощий, встрепанный, он был похож на воробышка и уже не вспоминал о Картуше. Я не поняла, что он имеет в виду. Я просто обняла его, ласково погладила по голове. Он прижался ко мне, непривычно притихший.
На площадь перед ратушей вывели каких-то людей. Некоторые из них были в синих республиканских мундирах, остальные в гражданском платье. Их уже избивали, мучили… Вандейцы, те, что добровольно вызвались стать палачами, подводили их к выкопанным глубоким ямам, опускали туда и засыпали землей по шею. Только головы оставались торчать, словно капуста на поле.
– За Бога и короля! – заорал Шаретт громовым голосом. Лицо его сейчас было просто безумно.
– Что же они будут делать? – прошептала я.
Раздались крики, призывающие толпу расступиться. В рассеявшемся море людей, в неожиданном проеме, возникшем среди толпы, я увидела десяток обезумевших лошадей. В их налитых кровью глазах еще отражались последние отблески пожаров. Лошадей насилу сдерживали цепи, прикованные к железным кольцам, вмурованным в стену. Какие-то люди подошли к ним, словно ожидая приказа. Шаретт махнул белым платком. Освободившиеся бешеные лошади понеслись прямо на площадь.
Пыль поднялась столбом, и трудно было что-то понять. Кто мог, тот сразу бросился наутек. Среди остальных началась давка, люди падали друг на друга, кричали, хрипели. Но я старалась не видеть этот кошмар. Я помнила, что там, посреди площади – люди. Люди, вкопанные в землю по самую шею. Можно ли было изобрести более варварский способ казни?
До меня донесся смех – ликующий, сатанинский. Я не была уверена, что это не галлюцинации. Но если смех все же был, то он мог принадлежать только Шаретту. Только ему.
Кто знает, сколько продолжался этот ад… Лошадей удалось поймать, усмирить. Леденящее душу зрелище открылось на площади. Земля и песок пополам с кровью, куски мозга, выбитые из голов… Кроме республиканцев, бешеными лошадьми были затоптаны и повстанцы, не успевшие взобраться на дерево или убежать. Площадь посыпали песком, как римскую арену после боя гладиаторов. Шаретта не было видно. Но он вскоре появился – смеющийся, довольный, с безумным блеском в глазах. Маньяк… Да, я нашла точное слово.
Бандит, нацепивший на себя шляпу судейского, снова что-то зачитывал, но ничего не было слышно. Дело касалось мэра Машкуля, республиканца Жубера. Ему, избитому до полусмерти, но еще живому, палач по приказу Шаретта маленькой пилой отпилил кисти рук.
Затем на площадь вывели целую группу синих – я насчитала тридцать человек. Из вежливости или в насмешку им оставили их трехцветные республиканские кокарды. Пленники были в длиннополых мундирах с широкими отворотами, в портупеях, перекрещенных на груди. «Как Гаспар», – мелькнула у меня мысль.
– Мы будем убивать вас маленькими партиями! – заорал кто-то из окружения Шаретта. – По тридцать человек и каждый день! Это называется убивать «четками», ей Богу, славно придумано!
– Пойдем, – сказала я Брике. – Пойдем быстрее!
Я не желала созерцать это дальше. С лихорадочной поспешностью спустившись с дерева, я зашагала прочь от площади. Да-да, подальше отсюда, и как можно скорее. По крайней мере, на расстоянии все будет казаться не таким ужасным.
– Мы не останемся здесь, Брике. Пусть нас лучше убьют синие, но мы не останемся у Шаретта ни за что. Иначе я в один прекрасный день сойду с ума.
Я вдруг почувствовала странное воодушевление. Выход найден! Еще минуту назад мне казалось, что я попала в заколдованный круг и мне некуда деться. Это угнетало меня. Теперь я знала, что сделаю. Я уеду из отряда Шаретта и присоединюсь к какому-нибудь другому вандейскому предводителю. Не может быть, чтобы все они были похожи на Шаретта. Если он ненавидит их, стало быть, они от него отличаются. Я слышала, среди них есть Боншан, которого все называют добряком. А еще д'Эльбе, Ларошжаклен – благородный рыцарь, экзальтированный католик Кателино, Жоли, Буленвилье, Тен-теньяк…
– Мадам, да постойте вы! Неужто вы не замечаете? Тот толстый увалень уже который час за нами бродит.
Голос Брике возвратил меня к реальности.
– Ты хочешь сказать, что за нами кто-то следит?
Я обернулась. Сумерки уже сгустились, но отблески затухающих пожаров разгоняли ночную темноту. Брике был прав, кто-то шел за нами.
– Что вам угодно, сударь? Мы вовсе не нуждаемся в вашем обществе!
Мне показалось, что массивная тень злорадно засмеялась. Свет упал на лицо незнакомца. О, я легко узнала эти слипшиеся светло-каштановые волосы, обрюзгшее лицо, косо стесанный подбородок.
– Какой ужас, – прошептала я в замешательстве. – Герцог де Кабри?
Он снова плотоядно засмеялся, приближаясь ко мне.
– Узнали, не так ли? Конечно!
Я молчала, подсознательно чувствуя, что смеется он потому, что получил возможность сделать мне какую-нибудь пакость.
– Как чудесно то, что мы снова встретились, мадам. Правда? Ведь при прошлой встрече мы и словом не обмолвились. Но я вижу, что вы не очень-то рады нашей встрече. Это на вас холодный душ так подействовал, что ли? Ведь это я толкнул вас в воду, хотя вы и предпочли не жаловаться на мой поступок.
– Вам незачем сообщать мне это. Я, как и раньше, считаю вас мерзавцем. Но поскольку судьба свела нас в одном лагере, я полагаю…
– Все, что вы полагаете, ошибочно, будьте уверены. Вы полагали, что меня расстреляли синие, а я жив. Я спасся, как и вы. Вы полагали, что больше не повстречаете меня, а вышло иначе. Судьба явно идет против вас.
– Прощайте, – сказала я холодно. – Ни до чего умного вы, как я и ожидала, не додумались.
– Вы не уйдете, – произнес он угрожающе и в то же время упиваясь своими словами.
