– Я рада, – прошептала я, не задумываясь над тем, что говорю.
Потом до меня дошло, что я сказала глупость. Он мог подумать, что я рада тому, что он в тюрьме. А ведь это совсем не так. Я подняла глаза, чтобы поправиться, и, встретившись с его глазами, поняла, что делать этого не нужно.
Мы оба знали, что я имела в виду. Мы оба были в тюрьме, так чему же нам радоваться, как не встрече? Кроме того, хотя я и отдавала себе отчет в том, что было бы лучше, если бы Рене был на свободе, в подсознании жило тоскующее чувство, сильная нужда в том, чтобы он был здесь. Здесь, пусть даже в тюрьме. Он был нужен мне. Хотя бы на минуту.
Дальше я уже не сознавала точно, что именно и как произошло. Кажется, его руки скользнули вдоль моих локтей, легли на плечи, легко привлекли к себе. Я ощутила на губах поцелуй – быстрый, трепетный, почти мимолетный. Я стояла, замерев в объятиях Рене, и была не в силах отделить одно мгновение от другого. Может быть, он гладил мои волосы. Я чувствовала только удивительную теплоту и необыкновенное ощущение спокойствия, которого не знала уже несколько месяцев.
– Я люблю вас, – прошептал он порывисто, сжимая меня еще крепче, словно хотел соединиться со мной, вобрать в себя.
Я испытывала то же самое. Это был извечный порыв двух существ, мужчины и женщины, – соединиться, слиться друг с другом. Мы были до сих пор лишь двумя половинками, и только вместе могли ощутить поразительное чувство цельности, полноты. По крайней мере, только так я могла пояснить почти мистический порыв, охвативший нас в тот миг.
Мало-помалу потрясение спадало.
– Наконец-то! – прошептала я, сама не зная, что это означает. Во мне произошел какой-то перелом. Встретив Рене, я миновала самый ужасный период в моей жизни. По крайней мере, мне так казалось.
Он взял мое лицо в ладони, заглянул в глаза с таким чувством, что я, ослабев, едва устояла на ногах.
– Почему вы здесь? Как долго? За что? Что с вами было за эти месяцы?
– За год! – поправила я его улыбаясь. – О Рене, это просто невероятно!
– Что?
– То, что я так люблю вас! Что я еще способна на это!
Он увлек меня к своей койке, застланной куда лучшим одеялом, чем у других. Я лишь мельком отметила это. Клавьер и здесь остается Клавьером, первым банкиром, первым богачом Франции. Потом я снова потянулась к нему руками, чтобы убедиться, что все это наяву, а не во сне.
– Где я только не была! – продолжала я. Слов мне не хватало, и я помогала себе жестами. – Бретань, Париж, три тюрьмы… Мне было плохо без вас. Хотя иногда… иногда, надо признаться, я была очень на вас сердита. Вы виноваты в том, что так много скрывали от меня…
– Скрывал? – переспросил он, не особенно, впрочем, вслушиваясь в мои слова. Его теплые губы касались моих рук, запястий, пальцев; я почти таяла под этими прикосновениями.
– Вы скрывали очень многое, Рене, – прошептала я. – Если бы не это, я не обманулась бы так в отношении Флоры де Кризанж…
Словно электрический ток пробежал по его телу. Он выпустил мои руки и взглянул на меня. Впервые за эту встречу серьезно и настороженно.
– Что вы сказали, моя прелесть?
– Я назвала имя – Флора де Кризанж, могу еще добавить, что я встретилась с ней в Бретани и встреча эта не прошла для меня бесследно.
Во мне вдруг снова всколыхнулся гнев. Я вспомнила, в каком отчаянии читала письма, найденные в саквояже Флоры, как она потом пыталась меня убить. В сущности, из-за этого выстрела я потеряла ребенка. Мне внезапно стало так горько, что я резко отстранилась, испытывая сильное желание услышать объяснения.
– Да! – сказала я резко. – Вы писали ей письма, вы любили ее в то же время, что и меня, – все это так ясно, что не нуждается в подтверждениях, и если вы думаете это опровергать, то лучше не старайтесь. Кроме того, мне это не нужно. Хотите, я покажу вам, что оставила мне на память ваша Флора?
Резким движением я развязала на груди косынку, распустила шнуровку корсажа, порывисто спустила с плеча платье и сорочку и, слегка прикрывшись рукой, указала ему на крошечный розовый шрам под левой грудью.
– Вы могли бы предупредить меня, что ваши возлюбленные скоры на расправу. Я, по крайней мере, была бы начеку. И мне не пришлось бы целый месяц поправляться после этого выстрела…
– Она стреляла в вас? – спросил он с таким недоумением, что горечь моя еще больше усилилась.
Я осознала, что сижу полуобнаженная в большой многолюдной камере, и поспешила натянуть платье на плечи и зашнуровать корсаж. Рука Рене легла на мою руку и приостановила эти действия. Он смотрел на меня с нежностью и страстью – такой страстью, что у меня не осталось никаких сомнений насчет того, чего он от меня ждет.
– Мой ангел, – прошептал он таким пленительным бархатным голосом, – у нас так мало времени, неужели мы будем тратить его на выяснения?
– Но все-таки, Рене, я бы хо…
– Я не люблю ее. Она мне не нужна. Раньше все было иначе, не скрою. Но я всегда больше ценил то, что труднодоступно, то, что дорого стоит. Вы стоили мне семи лет ожидания, Сюзанна. Попытайтесь представить, как дорого я могу вас ценить.
– Но она, эта Флора, – она хотела застрелить меня именно из-за вас… И вы писали ей письма!
– У вас тоже были любовники. Разве не так?
– Да, но мои любовники не гонялись за вами с пистолетом!
– Забудьте вы об этой Флоре, будь она проклята! У нас так мало времени, а вы говорите только о ней!
Он сказал это с раздражением, словно на самом деле куда-то торопился. Рене снова завладел моими руками, привлек меня к себе: его губы коснулись моего уха, шеи, мягкого завитка волос. Я глубоко вздохнула, понимая, что под этими поцелуями – такими нежными-нежными и любящими – тает все мое ожесточение. Забывается прошлое.
– Я люблю вас. Вы самое восхитительное создание на свете, Сюзанна… Честно говоря, я ощутил ваше приближение еще до того, как вы вошли.
– Это просто галантная шутка, не правда ли?
– Нет, это правда, любовь моя, – проговорил он с нежностью, целуя меня.
Он умел целовать. Когда я ощущала его прикосновения, у меня появлялось поразительное чувство защищенности, и пресловутая женская тоска по сильному плечу мгновенно затихала. Мне уже было все равно, что мы в тюрьме… и что Аврора при желании легко может наблюдать за нами.
Мы поспешно рассказывали друг другу о том, что с нами произошло, но прошлое имело так мало значения, что мы мало в него углублялись.
– Но все-таки вы думали не только обо мне, – прошептала я, осмеливаясь этой горькой ноткой нарушить эту идиллию. – Вы ходили к Флоре де Кризанж и даже… даже говорили ей те же слова… Я знаю. Я догадываюсь, что…
– Прелесть моя, – прервал он меня со свойственной ему насмешливо-галантной бесцеремонностью, – а догадываетесь ли вы о том, что лишь сегодня, в этот день и этот час, в этом ужасном месте я впервые вижу вас… вижу так близко и в таком виде? Семь лет вы были для меня недоступны. Было время, когда я мог лишь мечтать о вас. И даже когда ситуация изменилась, вы по-прежнему требовали от меня лишь моральной поддержки, и я, на свою беду, отлично видел это.
Я не совсем уяснила его слова. Мягко коснувшись рукой моих губ, он приказал мне молчать, и я молчала, увидев, что на пего накатила столь необычная словесная волна.
– Семь лет, Сюзанна! Не удивляйтесь, что я так часто это повторяю. Этот срок врезался в мою память, вошел в мозг. Все это время я любил вас, безумно и тайно, как какой-нибудь неистовый Роланд, и по мне нельзя сказать, что я предпочитаю именно такой вид любви. Я пережил вместе с вами все стадии нашего отношения ко мне – от ненависти до презрения, нисколько, по моему мнению, не заслуженного. Не скрою, я наделал немало ошибок. Я тоже порой почти ненавидел вас, готов был послать к черту и вас, и вашу аристократическую гордость. Но любовь была сильнее, чем ненависть; я хотел, чтобы вы нуждались во мне, хотел предложить вам свою помощь, и больше года тому назад я, наконец, достиг своего.
