Зато в «Волгу» (у этой пары свадебный поезд из трёх голубых «Волг») он не сел, а как-то по-особому легко, дивно, как с откоса в глубынь-речку, нырнул, выкинув вперёд согнутые в локтях и сложённые вместе, ладонь к ладони, руки, и все вокруг хорошо засмеялись.
Заняла я себе очередь у двери с дощечкой «Приём граждан только по вопросам регистрации брака», села в креслице. Оглядываюсь.
О! Вон входят артисты, что чуть было не смяли меня.
Попереди усач лет так уже на сорок котовато ведёт под руку ладную такую хорошаточку. А что там молода — невозможно и словами сложить.
В самый раз попаду, скажи только я, что она вдвое бедней годами против усача.
Идёт-поспешает усач, на все боки плещет масло клейкой улыбки, а сам говорит, говорит — в большом достоинстве держит голову, не забывает на народе любоваться собой.
На первые же глаза не понравилась мне его вызывающая, немужская красота, какая-то картинная, приманчивая, липучая, что ли, точно бумажка для мух, и в то же время какая-то такая, какую не примешь всю, до донышка, разом без оглядки: было в ней что-то такое подспудное, потаённо-скользкое, будто напорошило пустым снегом лёд.
Взяли они за мной очередь. Сели.
Усач, этот Сахар Медович, громко, на́полно на публику, и говорит любушке своей:
— Сверим, киска, наши часы. На моих четыре.
— На моих тоже.
— Пожалуй, к пяти обзаконимся. Представляешь, гусариха, через час мы уже муж и жена!
— Не исключено. — Девушка делает глазки.
— Кстати, о птичках… Напоминаю, долг джентльмена обязывает… Я иду венчаться в четвёртый раз. Так что без претензий потом.
— Без претензий, Григорио. Без претензий!
Девчушка жмётся к усачу, целует в ямку под ухом.
Ну-у, тут к моим негаданным подглядкам подбежал великий пост.
Пустила я глаза по залу в проходку и дрогнула.
В тяжёлой девоньке с белой розой в волосах увидала я что-то от себя давнишней.
Смотрю, с какой судорогой она, оробелая, вся один перепуг, косится на своего пригожика, что сидел в отдальке от всех своих, будто на суде, защемило у меня в груди.
«Эх, дитя, дитя, не будет у тебя путя…»
Тут на весь зал зашипел динамик в стене.
Оттуда, сверху, ясный голос позвал:
— Деноткины!
Все: и тоненький, высоконький жених-красавей, и не удавшаяся ни лицом, ни ростом невеста, и их свита — разом задвигали креслами и не то что скоро пошли — кинулись в срыве на бег к раскрываемой навстречу двери, от которой тёк рдяный ковёр в глубь просторной комнаты, где за столом в кумаче я рассмотрела полнотелую тётку с пурпуровой лентой наискоску.
До странности всё было врозь: жених сам по себе, за ним в шаге каком с грехом пополам поспешала невеста с ношею (на сносях) и уже потом крепкой подковой двигалась свита.
Свита не толпилась на задах у молодых, как это водится, а, напротив, в мгновение, когда все едва повскакивали со своих мест, растянулась в заранее сговоренную цепь полукругом; теперь в этой надёжной броне, что обтекала молодых с тыла, в середине шествовали мелкорослые мужички; ближе к краям дядьки были поядрёней и на самых концах в степенстве выступали уже дюжие, утёсистые гренадеры при чёрных бабочках.
— Это чоб не сбёг, — жалливо предположила старушка рядом. — Неуж думают, регистрированная бумажка сольёт семью? Ну, нашкодил, ну набедокурил по неразумению мальчонка… А оне нет чоб подобру отпустить — с кем грех не здравствуется? — ишь, безо всякой на то малой пощады всем королевским кагалом гонят теперь утравленного волчонка в ту клетуху. — Старушка уныло смотрит в открытую дверь на красный ковёр, на красный стол, на женщину с алой лентой. — А он, сердешный, красного цвета, видно, не переваривает.
— Кто? — обходительно спросил маленький старичок, впрочем, как я поняла из разговора, ещё не законный муж старушки.
— Да и мальчонка, и волчонок. Оба не выносят.
Вот ясновидиха!
Отпустила она только эти слова — жених резко поворотил (я ещё раз увидала красивое в кручине лицо) и с отчаянной, бедовой решимостью забрал нарочито вправо, в соседнюю распахнутую дверь. В банкетный зал.
— Не туда! Не туда!! Не туда!!!.. — сыпал от стены приседающий дробненький парнишка с фотоаппаратом у верха лица. — Вот сюда пожалуйте! — повёл локтем к двери с ковром. — Та-ак… хорошо… хо-р-ро-шо… Товарищ жених… с-секундочку… Сделайте мину любви к ближней. Я о вашей невесте говорю!.. И возьмите ж под руку! Снимаю!
Жених дёрнул острым плечишком, будто отмахнулся, держит всё так же и прежнюю быстроту, и прежнюю дистанцию.
Фотограф отвёл свою пушку вбок:
— Уважаемый товарищ жених! Тут вообще-то не пожар. Я не могу в таких условиях работать. А ваши, между прочим, заказали именно этот дорогой момент!
— Вот и щёлкайте, между прочим, того, кто заказывал! — поравнялся с фотографом жених.
— Володя! Володя!! — в большом гневе шалеючи, глухо рокотал крайний в цепи дядяйка достань птичку. — Ты что, совсем внагляк оглох? Отца родного не слышишь?! Я ж из тебя сделаю пласт! Сейчас же возьми мне Марину!!
Володя припустил ещё прытче.
Уже на порожке его поймал за спичечно-тонкое запястье отпавший от цепи все тот же мужик-угол, что кричал-коноводил, подержал, покуда не добрела Марина, и державно вложил в бледную растерянную женихову руку дроглый голый, синеватый локоток невесты.
В свите вздохнули.
За свитою стала тяжело закрываться дверь.
Могучие половинки торжественно сошлись и тоже, кажется, охнули.
Оха-а… И чего только тут не насмотришься, и каких только нéбылей не наслушаешься!..
Ну…
Вот у двух молодых пар не явились свидетели.
А молодым уже идти. Одна пара и маслится к другой:
— Поступило рацпредложение сходить на маленький компромисс… Сначала вы побудете у нас за свидетелей, раз нам первыми идти, а потом мы у вас, и все мы — в законе! Так сказать, к закону через маленькое незаконие.
Старая пара, за кем я была, всё глядела да подсмеивалась. А потом, как молодые пошли на регистрацию, быстрый на язык старичок с орденком и скажи мне:
— А нельзя ли к вам с просьбицей постучаться?
— Слушаю.
— Мы её, — взгляд на дверь, куда все сидим, — русским языком просили. Ну дайте нам пятнадцать суток. Нам сполна хватит этого срока на испытание наших чувств. Мы ж жизнь вместе прожили! И потом, нам вовсе не рука ждать. За нас на том свете уже пенсию получают. Нет, говорит, я вас прекрасно понимаю, я верю, срок вы наверняка выдержите, но кроме сочувствия ничего существенного предложить не могу. Брачующихся, говорит, много, просто гибель, осталось одно окошко и то через полтора месяца только. «Ладно, записывайте», — и пошли мы с кнутиком домой. Покуда тянулись эти полтора месяца, хорошая наша знакомица, кого мы метили в свидетельницы, померла. Идти к соседям мы не отважились. Никто из соседей не знал, что мы в официальном разводе…
— Постойте. Я что-то не пойму…
— А вы думаете, нам с хозяйкой всё понятно в нашей каше? К вашему сведению, мы уже раз расписывались, — взгляд на старушку, она кивнула в согласии, — когда нам было по двадцать. Детей у нас не было, жили мы дай Бог всем так жить. Мнения наши и желания всегда были едины. Как-то нас обоих, — без обиды! — укусила одна и та же муха, вследствие чего мы единогласно решили развестись. Загсу что? Загс, пожалуйста. Развёл. Прямо из загса (дело было летом) на дачу на своём самокате, как я называю «Москвича». Интеллигентно, понимаете, на прощанье отдохнули. И только утром, собираясь в службу, я вспомнил, что мы в разводе, когда наткнулся в костюме на вчера полученное свидетельство, и сказал Вареньке, что нам надо жить как-то иначе, поскольку мы теперь чужие. Но иначе мы уже не могли. Иначе у нас не получалось просто. Каким орлом кинулся я увиваться за своей Варенькой! В лучшую пору досемейной молодости не ухаживал так! Варенька тоже так посчитала. Вскоре я, человек крайне осторожный и проницательный, сделал Вареньке второе предложение. Когда женишься на своей бывшей жене, по крайней мере, знаешь, на что идёшь! Варенька такого же мнения обо мне. Мнения наши всегда совпадали. Мы решили снова расписаться. Лет двадцать мылили лыжи в загс. Наконец выбрались, отнесли заявку. Подходит наш срок, повторяю, — померла свидетельница. К соседям не пошли. Никто не знал, что мы, хоть и жили вместе, но были в официальном разводе. А тут доложи… На чужой роток не пуговицу нашить… Пересуды пойдут… Ну на что нам такой кисель? Уж лучше попросить кого из незнакомых. Со стороны. Не выручите ли вы?
