Единственное, чего Ицхаль продолжала желать, и желать страстно – это чтобы ее дети, – теперь уже двое, – оставались живы. В мгновения, когда шла, – она знала, – битва у Трех Сестер, она вообще не могла сосредоточиться ни на чем другом.

День уходил, истаивал, словно льдинка на языке. Зимнее становище джунгаров, на которое они стали вот уже полную луну, жило своей жизнью. За которой Ицхаль могла наблюдать, но в которой не участвовала. Впрочем, она много лет прожила в вынужденной изоляции, так что не могла сказать, что ей требовалось чье-либо расположение.

Цаньян наелся и заснул, смешно причмокивая губами Скоро ей надо будет переставать кормить его грудью. У себя в Ургахе она с первых дней отдала бы его своре хлопотливых нянек, и видела бы сына, верно, раз или два в день. Сейчас они были вдвоем, и Ицхаль в некоторых вопросах, – она признавала это, – была ужасающе невежественна. Например, она совсем не умела готовить, тем более мясо. Большинство жителей Ургаха придерживались питания, состоявшего из муки, овощей и фруктов, изредка рыбы. Степняки же, напротив, кроме мяса и молока, редко ели что-то еще.

Интересно, она сможет попросить у сына найти ей служанку?

Прилетела на дареной пегой кобыле Атиша, – розовая с мороза, веселая. Беспрестанно болтая, она ловко резала мороженное мясо, бросая его в котел, пока Ицхаль перепеленывала ребенка. У Атиши дома остался маленький брат, поэтому она была умелой и ловкой помощницей.

Пользуясь тем, что Цаньян спит, Ицхаль провалилась в блаженную полудрему. На улице смеркалось, и в дымовом отверстии зажглась зеленоватая звезда. Ицхаль часто любовалась звездами в своей личной часовне или на балконе принадлежащих ей покоев Верховной Жрицы. Посмотрели бы ее послушницы на Ицхаль Тумгор сейчас!

Должно быть, она заснула, и Атиша не стала ее будить. Цаньян был уже достаточно большой, чтобы не просыпаться по ночам, и Ицхаль спала спокойным глубоким сном, пока что-то не разбудило ее, – отчетливое, как пощечина.

Она какое-то время лежала в темноте неподвижно, стараясь понять, что же ее потревожило. В темноте юрты она слышала ровное дыхание Атиши и ребенка рядом с собой: в отличие от степняков, мастеривших детям кожаную люльку и подвешивавших на крюках к потолку, Ицхаль предпочитала, чтобы Цаньян спал рядом. И сейчас он спал ровно и тихо, выпростав из-под меха маленькую ручонку. Вокруг юрты сгущалось, текло…что-то неуловимое. И это было опасным. Магическим. Ургашским.

Полог пошевелился, затем откинулся. Ицхаль быстро и бесшумно поднялась на ноги. Однако в следующий момент крик застрял у нее в горле, – в юрту ступило громадное, покрытое сивой шерстью сутулое существо с вытянутой, точно у волка, оскаленной, но несомненной человеческой мордой. Красные глаза вонзились в нее.

– Убирайся, пока я не уничтожила тебя, – прошипела Ицхаль, поднимая сжатую в кулак руку. Она так долго не пользовалась своей магией, что сейчас руку буквально жгло.

Что-то в поведении гхи показалось ей странным. Эти буквальные исчадия ада, – порождения ужасных ритуалов секты, которая готовит воинов не до, а после того, как они умрут, превращаясь в такое вот чудовище, всегда точно знают, за кем они посланы. Убить их обычными средствами почти невозможно. Однако обычно они не медлят перед тем, как напасть. Существо прорычало что-то нечленораздельное, сморщив не предназначенные для речи губы.

В этот момент мальчик проснулся и заплакал, увидев в полутьме красные светящиеся глаза.

Ицхаль выбросила вперед руку, крикнув пошевелившейся Атише:

– Закрой глаза!

– Ннне ннаххо…Ийэя…ыыухххожууу.

Ицхаль настолько удивилась, что не выкрикнула почти достигшее губ заклинание. Она никогда не слышала, чтобы гхи могли разговаривать. Считалось, что ужасная трансформация полностью отнимает человеческую душу, заменяя ее звериной.

Гхи двигался медленно, словно против течения. Сделал шаг назад, потом другой. Не сводя с ужасной твари глаз, Ицхаль прижала к себе плачущего сына, погладила заходившегося криком ребенка, успокаивая.

– Йыыэто…тфффффыыай…сыыынн? – провыло существо, застыв на пороге.

– Да, – резко сказала она, – И только попробуй коснуться его, тварь – тогда я найду не только тебя и то, что дает тебе это существование, но и тех, кем ты послан. И убью их всех. Всех!

После смерти жертвы-носителя странную полусмерть-полужизнь гхи поддерживали с помощью особых, спрятанных в тайном месте предметов. Но Ицхаль нисколько не сомневалась, что, случись что-то подобное, она бы сдержала свое обещание. В ее горле клокотала ярость.

– Ийэя…ыыухххожууу, – провыло существо и исчезло.

Какое-то время Ицхаль чутко вслушивалась в тишину, сделав знак Атише, у которой от страха глаза стали как плошки. Долго они сидели молча в темноте. Наконец, Ицхаль пошевелилась.

– Я… больше не чувствую его. За чем бы он ни приходил, сейчас его здесь нет. Теперь безопасно.

– Что…что это было? – от страха Атиша заикалась, зубы ее отчетливо стучали.

– Это мой брат решил напомнить, что все еще помнит обо мне, – мрачно сказала Ицхаль. Относительная безопасность, – один из самых драгоценных подарков, который подарила ей эта жизнь в степях, и который один стоил всех мелких неудобств! – рассыпалась, таяла, как туман под лучами солнца.

– Как…как тебе удалось справиться с этим чудовищем? – Атиша теперь смотрела на нее с немым восторгом, – Я бы, наверное, умерла бы от страха на месте, останься с ним один на один!

– Это чудовище, чего бы оно ни хотело, ушло само, – сказала Ицхаль, задумчиво глядя на дверной проем, – И ты права, – справиться с ним было бы совсем не просто…

Со стороны уваров, с юго-запада, пришло большое стадо горбоносых сайгаков. Илуге, как и остальные, очень обрадовался этому обстоятельству, хоть и по совершенно другой причине: он понимал, что постой войска на землях джунгаров вызывает недовольство Чиркена. А так – так будет повод выделить ему часть добычи от удачной охоты, да и разомнутся вожди, которые теперь из уязвленного самолюбия скорее съели бы свои шапки, чем вернулись по домам.

Илуге послал за разрешением и, как и надеялся, получил его. Вскоре в их ставку вихрем влетели несколько десятков конников – это не утерпел, приехал поучаствовать в охоте Чиркен со своими челядинцами. Илуге, стоя у порога своей юрты, издали заприметил их и теперь ожидал у входа, широко улыбаясь.

Совсем недавно ему подарили немолодого пленного куаньлина, который уверял, что очень хорошо умеет готовить пищу. Илуге собрался было отказаться, но это был подарок от Эрулена, как всегда, сделанный не без некоторого ехидства. Илуге подумал…и оставил раба, приставив к нему для безопасности младшего из подрастающих братьев Нарьяны, Доргана. Для таких вот неожиданных визитов это было вовсе неплохо. Возможно, Эрулен сделал этот подарок после того, как провел в юрте Илуге немало времени, давясь сушеной козлятиной, какая лежит в переметной суме самого последнего воина в его войске?

Илуге вздохнул. Признаться, ему уже следует начинать обзаводиться вещами, которые отличают вождя. Да и куда девать этого постоянно кланяющегося человечка с реденькой бородкой и длинными, свисающими ниже щек усами? Что ж, поглядим – увидим.

Чиркен уже подъехал близко, соскочил с коня. Ответил улыбкой на улыбку Илуге – значит, не сердится.

– Добро пожаловать в юрту, мой хан, – Илуге всегда подчеркивал, что с тех пор, как он прошел Испытание Крова и Крови, и был принят старым ханом, Темриком, в племя, он – джунгар. И назначение его угэрчи – военным вождем всех племен, ничего в этом не меняет. Чиркену это льстило, помимо всего прочего.

Чиркен за эти годы раздался в плечах, вырос. Теперь он уже был всего на полголовы ниже Илуге, которому, надо сказать, мало кто в Великой степи мог смотреть прямо в глаза. В деда уродился, – тот в молодые годы, как говорят, диких яков объезжал играючи. На молодом хане джунгаров под обычной меховой паркой был надет богатый малиновый халат, расшитые бисером и отороченные мехом сапожки выглядели совсем новыми. Да и конь у хана был хоть куда – большой горячий гнедой жеребец какого-то особого, красноватого оттенка, – как волосы у Джурджагана. В неудачном походе на Шамдо, стоит сказать, утешением служила богатая добыча, которую степняки взяли, лавиной прокатившись по провинции и разорив с десяток менее крупных и хуже укрепленных поселений. А доля джунгаров, – Илуге проследил за этим, – была немаленькой. И справедливо – лучших воинов Великая Степь еще не рождала.