Кэт прошла мимо окон бухгалтерии, столы были пусты, компьютеры выключены, экраны темны, темные комнаты заполнены силуэтами шкафов для бумаг, столов и дисплеев. Ее собственная тень беззвучно двигалась за ней по стене.

Запахи подгоревшей пищи, которые в дневное время преобладали на верхней площадке лестницы, сменились теперь ароматами дезодорантов для туалета и благоуханием мокрых тряпок. Она прошла мимо доски объявлений и рывком открыла двустворчатые двери в отдел новостей.

Там было темно и тихо. Дверь захлопнулась за ней со скрипом и щелчком. Чернильные лужицы теней залегли между металлическими полосками света от уличных фонарей, который проникал сквозь окна. От фар проехавшей машины по потолку пробежал яркий луч. В комнате пахло средством для чистки ковров, газетной бумагой, табачным дымом и моющим средством, тихо шипела система отопления, которая работала всю ночь.

Неожиданное резкое жужжание и щелканье испугали ее. Факс, зеленая лампочка которого светилась в потемках, начал изрыгать бумагу. Кэт пошарила по стене и нажала пару выключателей. Полдюжины ламп дневного света замигали и зажглись, в том числе и та, что была над ее столом.

По ночам помещение выглядело так, будто его покинули в панике, спасаясь от пожара или бомбежки.

Кэт устало плюхнулась на свой вращающийся стул и откинулась на спинку, запахнула плащ и подоткнула его под себя. Тонкая струйка дождевой воды стекла ей за шиворот. Вздрогнув, она уставилась на выключенный экран. Оттуда на нее смотрели остекленевшие глаза Салли Дональдсон.

Факс прогудел и замолк.

Успокойся.

Сердце глухо стучало, как двигатель автомобиля. Сегодня ночью в редакции стояла непривычная тишина. Обычно тут всегда кто-то был – зачастую работал над своими обзорами Майкл Ховард, обходительный кинокритик, и машинистка, а до одиннадцати еще и какой-нибудь дежурный репортер; должно быть, в данный момент он где-то на месте происшествия.

Кэт встала, прошла по коридору в пустую библиотеку и включила свет. Все шесть выпусков сегодняшней газеты лежали на металлическом шкафу, приготовленные для подшивки. Она сняла верхние пять выпусков и чуть-чуть повеселела, увидев заголовок первого дневного выпуска, который выходит около одиннадцати часов: «ЖЕНА БЫВШЕГО МЭРА ВСТУПИЛА В СХВАТКУ С ГРАБИТЕЛЯМИ».

Это была ее статья. Она совсем забыла, что Джеф Фокс, редактор отдела новостей, сказал, что ей отвели первую полосу. И напечатали ее фамилию. Она увидела свое имя: «Кэт Хемингуэй. Собственный корреспондент».

Кэт бегло просмотрела всю газету. Ее репортажей больше не было. Репортаж о жене бывшего мэра оставался и на первой полосе дневного выпуска, но уменьшился в размере – теперь это было краткое изложение событий с маленьким заголовком, а ее имя исчезло. К шестому выпуску жена бывшего мэра, подвергшаяся нападению, переместилась на полосу номер три.

Кэт отыскала свою статью об эксгумации в четырнадцать строк на пятой полосе полуденного выпуска. Она оставалась неизменной до четвертого выпуска газеты, потом была слегка модифицирована и расширена до восемнадцати строчек. К заключительному выпуску она выросла до двух колонок. Там же была фотография Салли Дональдсон в день свадьбы. Симпатичная девушка с длинными светлыми волосами, которая уверенно смотрела на мир: «Жизнь добра ко мне».

Кэт снова вспомнила о том, что видела в гробу, и опять содрогнулась. Она вернулась к своему столу, включила дисплей компьютера. Пробежалась по клавиатуре, затем подождала, пока опустеет экран и появится чистая страница.

Она запустила пальцы в волосы и сжала голову. Слезы текли по ее щекам. Она вытирала их рукавом. Дыхание ее участилось, она захлебывалась рыданиями. Экран заморгал, она нажала не на ту клавишу, начав с маленькой буквы «ф» вместо прописной «Б», и стерла ее. Пальцы ее онемели от холода и шока, мозг оцепенел.

Лампы наверху жужжали, как трупные мухи. Кэт набрала первую строчку репортажа, стерла ее, набрала снова. Закрыв глаза, попыталась выбросить все из головы, но клавиша стирания в мозгу отказывалась подчиняться. Это всего лишь еще один репортаж, сказала она себе и, сжав зубы, набросилась на клавиатуру; это всего лишь еще один репортаж. И больше ничего.

Кэт быстро закончила статью, проверила и положила на стол редактору новостей, сопроводив ее запиской: «Присутствовала там. Видела все собственными глазами».

Выжатая как лимон, она выключила компьютер и пошла домой. Очутившись в своей квартире, Кэт налила себе изрядную порцию виски и приняла горячую ванну. У нее не было ни аппетита, ни сил, чтобы приготовить чего-нибудь поесть. Подогрела немного томатного супа из консервной банки, сделала тост и в ночной рубашке свернулась калачиком на диване перед телевизором.

В эту ночь, впервые с тех пор, как она перестала быть ребенком, она спала при включенном свете.

Смех Анджи раздался в ночи так ясно, как будто разбилось стекло.

Она смеялась над ним.

Харви Суайр уставился сверху на пустую комнату. Сука. Смех раздался откуда-то издалека, он звенел над крышами. Харви почувствовал, что движется – через комнату, затем через окно – в темную ночь. Снова смех, притягивающий его к себе.

Смех кружился над домами на другой стороне улицы. Внизу он видел бассейн, подсвеченный подводными лампами, слышал разговоры, смех, звяканье ложки о блюдце.

Харви скользнул поверх крыш на другую улицу, держа путь туда, откуда доносился смех. Он увидел знакомый тупик. В конце его были ворота, которые всегда стояли распахнутыми, и проселочная дорога, ведущая к пустырю. Он ясно видел колею, она огибала электроподстанцию и через заросли на пустыре вела к деревьям. Еще одна колея, более неровная, отходила вправо и сворачивала к небольшой поляне. Именно туда он всегда привозил Анджи после вечерней прогулки, прежде чем подвезти домой.

Вдалеке он увидел слабый свет, но потом понял, что это было вовсе не далеко, а всего приблизительно в ста ярдах впереди – желтый свет из салона автомобиля. Свет погас. Он снова услышал смех.

Из автомобильного приемника доносилась металлическая музыка. Треск, голоса, снова музыка, потом забубнили новости, опять треск – настраивались на радиоволну. Снова музыка, теперь она слышалась более четко: «Бич бойз» пели «Когда я ее поцеловал». Харви почувствовал, что в нем растет беспокойство, а с ним и злость. Послышалось хихиканье.

– Тим! Нет! Господи, у тебя такие холодные руки! Оу, о-о-о!

Невнятное бормотание.

Он опустился ниже к машине и услышал звук разрываемой фольги.

– Я сама его надену, – сказала Анджи. – Мне так нравится его надевать.

Автомобиль оказался большим блестящим «ровером». Анджи и мальчишка, которого он никогда прежде не видел, расположились на заднем сиденье. Передние сиденья были задвинуты вперед, их спинки откинуты почти горизонтально. Темные волосы парня, подстриженные под Битлов, спадали ему до самых глаз. Брюки и трусы спущены до щиколоток. Платье Анджи подоткнуто под грудями. Они были гораздо больше, чем Харви представлял себе, с ярко-розовыми затвердевшими сосками. Трусиков на ней не было, и, когда она опускалась на колени, он увидел ее голые ноги вплоть до светлого пушистого треугольничка и розовых лепестков влагалища.

В руке Анджи держала напрягшийся член парня, огромный член. Харви удивили его размеры. А свободной рукой хорошо натренированным движением, что не понравилось Харви, она приставила розовый «дюрекс» к головке так, чтобы кончик презерватива остался висеть в виде соска. Медленно, чувственно играя, она скатывала презерватив по пенису, то вверх, то вниз.

– Осторожней, – сказал мальчишка, – ты вынудишь меня кончить.

Злость как ножом резанула Харви. «Корова!» – хотел закричать он. Злость росла, пульсировала в нем, вызывала головокружение.

– Сука! – завопил он, но не раздалось ни единого звука. Ни единого. Больше он ничего не видел.

Затем Харви неожиданно оказался на потолке собственной спальни, глядя вниз на себя самого, лежащего в постели, все еще одетого, в стоптанных башмаках.