В белом безмолвии она ищет вокруг себя какой-нибудь знак, поставленный смертью, какой-нибудь предательский бугорок, постыдную дыру, которая указала бы, где находится братская могила. Ничего. Гладкая перламутровая поверхность, непорочная, девственная, как подмышечная впадина подростка.

Она шепчет имя своего сына Хесуса Паучи Гонсалеса, малыша. Она тихонько перечисляет множество опознавательных подробностей, которые могли бы пробудить его слух: сосновая роща, гора, холм, айвовый пирог, маленькие бродяги, партия коммунистов, имя Пауча… Ничего. Она делает новую попытку: я принесла тебе последнее прости от нашей лодки «Анита — радость возвращения», она тоже умерла. Ты знаешь, мы обе ждали тебя. Старея с каждым днем, но всегда верные. И раз ты задержался с возвращением, мой малыш, я испекла тебе твой любимый хлебец. Сдобный, с миндалем и анисом, очень, очень сладкий, как ты любил. Взгляни. Она развертывает узелок, показывает хлеб, словно это приношение богу тишины, упорствующему в своем молчании. Она ломает хлебец, берет кусочек, подносит его ко рту, он вкусный, мой малыш, я не забыла как его печь, ты знаешь, двести граммов миндаля, три унции масла… Она чувствует во рту вкус влажного заплесневелого хлеба. Впервые она смакует подлинный вкус смерти. Она не выплевывает хлеб. Она его проглатывает. Она знает, что эта плесень отныне будет питать ее. Вечно.

Она тащится, оставляя за собой клочья лохмотьев, следы крови и крошки хлеба, которые оскверняют белизну снега. Добирается до середины огороженного пространства, туда, где должно биться сердце Смерти, если оно у нее есть. Затаив дыхание, прислушивается. Тишина. Чистая, ничем не нарушаемая, всеохватная, словно она внутри ледяного кристалла. «Смерть!» — бормочет она. Тишина. «Я здесь!». Тишина. «Смерть, отзовись! Я пришла! Мы должны посчитаться!» Тишина. «Потаскуха!» Смерть отвечает ей судорожным эхом.

Побужденная этим много раз повторенным криком, она выпускает свои львиные когти, свои зубы апокалипсического чудовища, она вновь охвачена порывом воительницы и роет, роет снег, без отдыха, без передышки, словно все ее существо превратилось в эти неистовые ногти. Земля. Вот она, земля. Перед ее глазами, ослепленными белизной снега. Земля братской могилы, земля, которая называется отчизной, которая пожрала ее четверых мужчин Пауча, погребла их в безвестности. Ана Пауча не осмеливается поверить в это. Она лижет ее, ласкает, царапает, грызет. Она приникает к ней лицом, дыхание к дыханию. Любовь. Причастие. Бойня. Высший накал былой страсти. Она обнюхивает ее, эту землю, которая, словно свинья, развалилась на любимых телах, дорогих, обожаемых телах ее четверых мужчин Пауча. Отвечай! Шлюха! Монашка! Что сделало тебе мое чрево? Что сделал тебе мой род? Что сделала тебя я, несчастная из несчастных, что ты отняла у меня моих Паучей, мои четыре дерева Пауча, мои добрые утра, мои ночные грезы, мое женское богатство? Ты ответишь мне наконец, мерзавка? Ты думала, что я умру молча, покоренная, навсегда останусь Аной-нет из-за твоих плутней потаскухи, земля родины, родины-сводницы! Наконец-то ты передо мной. Пора нам посчитаться! Во что превратила ты моих мужчин? В прах. В гнездо для паразитов. В бесконечную пустоту. Из крови и плоти моих мужчин ты сделала удобрение, чтобы лучше произрастало зерно, деревья, фрукты, цветы, которые вскормили и увенчали победу других. Раскрыв объятия, словно шлюха, чтобы принять моих мертвецов, ты стала пособницей и соучастницей победителей, ты задолжала мне жизнь, полную надежды, место в памяти моего потомства, желание находиться среди людей. Ты обокрала меня. Ты вычеркнула меня из жизни. Земля родины, я обвиняю тебя в убийстве. Я проклинаю тебя!

Смерть здесь, рядом, она знает это. Она чувствует, как та медленным леденящим шагом поднимается по ее ногам, наполняет ее тело мурашками сна, щупает ее сердце своими ледяными чуткими пальцами, окрашивает ее в лиловый цвет, превращает в мрамор. У нее больше нет мочи издать хотя бы звук. Нет мочи бормотать ругательства. Нет мочи проклинать. Она призывает последние силы, чтобы выплюнуть в лицо Смерти свое презрение, но Смерть сжимает ей горло, душит ее, уводит в свои владения, далеко, очень далеко от ее родного солнца.

Снова начинает падать снег, безмятежный, надежный, он окутывает белым саваном труп женщины по имени Ана Пауча, семидесяти пяти лет, которая была женой, матерью и вдовой четверых мужчин Пауча, уничтоженных испанской гражданской войной и ее тюрьмами ненависти. Никакой надмогильный камень не увековечит эти пять имен:

Ана Пауча

Педро Пауча

Хосе Пауча

Хуан Пауча

Хесус Пауча по прозвищу малыш

Никто не уронит над ними слезу.

Ни в чьей памяти не сохранится их образ.

Пятеро святых без церкви. Пять антиимен.

Пятеро-нет.