К этому моменту растянутая и совершенно открытая для налетов советской авиации дивизия СС Лейбштандарт, отражая постоянные контратаки рассеченных германскими танковыми «клиньями» на части, но все еще боеспособных неприятельских частей, двигалась по пятам за 13-й танковой дивизией вермахта. Однако впереди не предвиделось ни отдыха, ни облегчения. Германская группа армий Зюд (Юг) вышла, наконец, на позиции, пригодные для взятия Киева, ее заветной цели, но тут генерал-фельдмаршал Герд фон Рундштедт приостановил наступление своих бронированных армад. Фельдмаршал обратил внимание на то, что железнодорожная сеть, жизненно важная для обеспечения советских войск, сходится в крупном железнодорожном узле на станции Умань. От этого важного транспортного узла, памятного резней евреев, польских католиков и униатов, учиненной в конце XVIII века православными украинскими повстанцами-гайдамаками под предводительством Ивана Гонты и Максима Зализняка в период крестьянского восстания, вошедшего в историю под названием «Колиивщины»[497]  (воспетой в известной поэме Тараса Григорьевича Шевченко «Гайдамаки»), отходили железнодорожные ветки, ведшие дальше на юг и в сторону Крыма. Герд фон Рундштедт пришел к заключению, что лучше временно обойти Киев и повернуть на юг, к Умани.

Реальность превзошла все ожидания. Советский маршал Семен Буденный одновременно с 11-й и 17-й германскими армиями и союзными немцам румынскими соединениями направился к черноморскому порту Одессе. Буденный получил приказ оставить часть своих сил для обороны Одессы, сосредоточив остальные в районе Умани. Танки фон Клейста под проливным дождем ринулись вперед. И снова на танки обрушились советские контратаки, проводимые группами красноармейцев на битком набитых грузовиках. Однако все это оказалось бесполезным, и танковые части фон Клейста соединились с германской 17-й армией на берегу Буга в 80 км от Умани. Ловушка захлопнулась! К этому моменту погода изменилась, и германской пехоте пришлось под палящим солнцем продвигаться по совершенно дикой местности. После целой серии сражений стальное кольцо окружения, внутри которого оказались 6-я,12-я и 18-я армии, окончательно сомкнулось. В итоге немцы взяли около 100 000 пленных.

Атаки тщетно пытавшихся вырваться из окружения красноармейцев следовали одна за другой. «Зеленые эсэсовцы» были совершенно измотаны постоянным отстутствием сна. Казалось, они сражались уже целыми неделями, не имея возможности как следует выспаться, и полностью утратили всякое чувство времени.

Первоначально советские войска пытались осуществить прорыв из окружения, используя в качестве ударной силы бронеавтомобили и кавалерию, а впоследствии — при помоши танковых частей. Но все эти меры приносили только временный успех. Кольцо окружения плотно замкнулось, благодаря быстрому продвижению 1-й танковой дивизии в обход Житомира на соединение с венгерскими танковыми и пехотными частями, около 25 советских дивизий оказались отрезанными от основных сил. К 1 августа германцы прорвали советскую оборону под Новоархангельском. Кольцо окружения в районе Умани так и осталось закрытым.

Во время этих действий ЛАГ заслужил высочайшую похвалу из уст командующего корпусом генерал-майора Вернера Кемпфа:

«С 24 июля по 7 августа Лейбштандарт Адольфа Гитлера прекрасно показал себя в ходе окружения неприятельской группировки под Уманью. Находясь в центре сражения при захвате ключевых позиций под Новоархангельском, Лейбштандарт Адольфа Гитлера с беспримерной отвагой захватил город и близлежащие высоты к югу от него. В духе образцового братства по оружию он вступил в яростную борьбу с 16-й пехотной (моторизованной) дивизией противника, находившейся на его левом фланге, и обратил ее в бегство, уничтожив множество танков.

Сегодня, перед началом сражения с целью ликвидации советской группировки в районе Умани, мне хотелось бы выразить мою личную благодарность Лейбштандарту Адольфу Гитлера за его достойнок подражания усердие и беспримерную отвагу. Сражение под Новоархангельском навсегда войдет в славную боевую летопись Лейбштандарта Адольфа Гитлера».

У каждого — своя война.

Виктор Астафьев. Преданы и убиты.

Ветеран Великой Отечественной войны советского народа Иван Игнатьевич Шелепов в беседе с нами вспоминал о тех далеких днях:

— К ночи раздали паек, а утром безо всякой артподготовки наш полк пошел в контратаку.

— Что, только один полк?

— Не знаю, вроде вся дивизия пошла. Я знал, что война — это страшно, но такого всеобъемлющего ужаса я не мог себе представить. Это зря рассказывают, это невозможно рассказать. Такое чувство — ты всю жизнь жил так, что у тебя нет ни прошлого, ни будущего. Первое время я не мог даже пошевелиться от шока, ей-Богу! Нас, конечно, предупредили, что на зорьке пойдем в атаку. Ротные прошлись и всех предупредили. Только все равно получилось как-то странно. У меня тот бой как-то нечетко запомнился. Я даже не знаю, почему. Какие-то бои — вот как вчера было, а другие, как в дыму. Я их путаю постоянно.

Мы скучились по отделениям, залегли в ровиках рядом все. Накрылись ветками, чтоб, значит, немец не пронюхал… Ротный наш тихо так сказал: «Вперед, ребята!» — и полез на бруствер. Я полез тоже. Чисто машинально полез, даже не соображал, что делаю. Мы молча встали и просто так пошли вперед. Даже не побежали, а просто пошли. Ни «ура», ни крика, ни шума. Просто встали и пошли. Еще не развиднелось, туман по полю стелется. А вокруг тишина стоит мертвая, только оружие наше побрякивает. Я уж не помню, как, но вдруг оказалось, что по нам бешено стреляют, винтовки, вроде, да 2 пулемета. Или, может, больше пулеметов? Вот не помню, дьявол! Тогда все побежали, низко так пригибаясь. Я бежал за кем-то, не знаю его имени. Вот из всей атаки-то я только и запомнил его спину и сидор[498] . А больше ничего и не помню.

Бежал изо всех сил. Куда — не знаю. В голове у меня стоял крик: «Вперед!», но, вроде, я не кричал. Я не знаю, сколько я бежал, секунду или час, просто остановилось время. И тут вдруг что-то ударило меня в бок, я, вроде, даже кувыркнулся так в воздухе и упал. Вскочил и снова упал — уже от боли. Ногу, ногу мне скорежило от боли. Я пытаюсь повернуться. Посмотреть хочу, что там с моей ногой, а не могу. Я тогда пополз вперед, потом мысль такая: «Стой! А зачем это я вперед ползу? Мне же в санчасть надо!» Вроде, одного не мог сообразить, где перед, а где зад, и куда мне нужно ползти. Везде дым, взрывы постоянно уже, стрельба, грохот… Все поле усыпано корчащимися людьми и какими-то предметами. Я немного сориентировался и пополз назад. Я почему-то тогда отчаснно подумал, что до своих мне нипочем не доползти. А тут кто-то меня схватил за ногу и потянул. Я, вроде, даже потерял сознание от боли. Не помню, как я очутился за бруствером. Ко мне тут же комиссар — шасть! Какого, говорит, хера, ты здесь? Трус! Я ему — не трус, мне ногу повредило. Он орет — где? А я и сам не пойму. Прибежал фельдшер, что-то пощупал и заржал. Вывих у тебя, говорит. Щас, говорит, я тебе дерну и все враз вылечу! Ну, ухватил он меня за ногу — я даже «мама» не успел сказать! — и ка-а-ак дернет! Комиссар аж головой крутанул, такого я им трехэтажного заложил. Я и сам не знал, что умею так материться.

— Дело не завели?

— Да нет! На кой я ему! Он меня только спросил, откуда я. И отцепился. А фельдшер как узнал, что я из 3-й роты, только ночью разгрузился, вроде подобрел, сказал, что сейчас роты обратно придут. «Ни хрена там опять не вышло. Сколько людей положили…»