Я следил за этой метаморфозой, постепенно превращающей Шапокляк в Гонсалеса, и не испытывал той прежней мальчишеской ненависти, которая требовала немедленной расправы, безрассудно кидая в драку. Ненависть к этому человеку просто затвердела где-то в глубине души, словно снарядный осколок; она стала бомбой особой разрушительной силы, но до поры до времени безопасной и незаметной.
– Я сам не знал, что Маттос вызвал авиацию, – бормотал Влад, стоя вполоборота ко мне. – Он мне говорил, что намерен лишь освободить «мамочек». А то, что произошло, для меня самого было шоком…
Его голос тонул в хохоте солдат. Гонсалес продолжал клоунаду. Он задрал юбку так высоко, что смог закинуть ее себе на голову на манер шали.
– …она сама виновата. У нее был шанс, она могла выйти вместе с «мамочками», и ее жизни ничто бы не угрожало… Мне искренне жаль, что так получилось…
– Когда баржа отплывает?
– Что? Баржа? С рассветом. Как станет светло, так отчалим.
Я повернулся и пошел мимо костров к берегу. Гонсалес, краем глаза заметив меня, прекратил свой идиотский танец, пригнул туловище и, поднеся два пальца к виску, гаденько улыбнулся:
– Мое почтение!
Я тоже улыбнулся и приветственно вскинул руку вверх. Потом меня накрыла своим покрывалом ночь, и я забыл обо всем. Гепард, прыгая на трех лапах, догнал меня, и мы вместе с ним стали шлепать по теплому прибою. Океан ласкал остров, словно жестами показывал мне, что этот клочок суши ни в чем передо мной не виноват и его надо любить. Чистое звездное небо, промытое ливнем, рассыпало звездный свет, от которого тело покалывало холодными иглами. Как холоден и слаб я стал тогда (мысленно говорил с собой я), не спрашивай, читатель; речь – убоже; писать о том не стоит и труда. Я не был мертв, и жив я не был тоже…
Бывают моменты, когда не хочется думать ни о чем, когда сознание, все естество переполняют только бессловесные чувства. В таком состоянии, подпитываясь энергией океана и свечением звезд, я дошел до песчаного мыса, остановился, глядя вокруг себя. Гепард улегся у моих ног, положил голову на лапы и притворился спящим. Темный лес, поднимающийся по склону вверх, в безветрии был тихим и неподвижным, лишь только сонные волны мягко шумели за моей спиной. Я был уверен, что Хосе и Ника в лунном свете увидят меня издалека и выйдут мне навстречу, и потому долго стоял посреди мыса, как на подиуме, не понимая, почему матрос и девушка меня не узнают и продолжают таиться где-то за кустами.
Чем больше я ждал, тем настойчивее меня атаковывали тревожные мысли. А если Ника не дошла? Если комиссар разослал по всему острову патрульных? Что могло случиться, если она попала в их руки?
Я пошел вверх, в лес, надеясь, что найду лодку и Хосе, который обещал ждать меня до полуночи, как вдруг увидел под ногами отчетливый след от киля. Гепард тоже остановился, понюхал борозду и чихнул, смешно тряхнув головой. Такую борозду оставляет лодка, если ее тащить волоком по песку к воде. Не веря догадке, я побежал по следу вверх, ворвался в мрак зарослей и, распугивая спящих обезьян, добежал до маленькой полянки, посреди которой лежала горка ломаных веток.
Сомнений не было: здесь, под этими ветками, Хосе хранил свою лодку, и отсюда он оттащил ее к воде. Мое воображение с легкостью воспроизвело сцену встречи Хосе и Ники, их счастье, затмившее все данные раньше обещания и клятвы, их спешное отплытие и проклятия, с которыми они распрощались с островом…
Я оказался третьим лишним, и такое развитие событий следовало бы предвидеть. Боли в душе я не почувствовал. Душа была слишком истерзана и уже не воспринимала новую боль, которая просто наслоилась на старую. Тем лучше, мысленно говорил я себе. Теперь у меня развязаны руки. Теперь я отвечаю только за свою жизнь и могу использовать ее по своему усмотрению. Для начала – оружие…
Я машинально посмотрел вокруг себя, словно надеялся, что Хосе забыл на поляне ружье или нож, и тотчас услышал тихий испуганный голос:
– Эй!
Я вздрогнул от неожиданности, мышцы мои напряглись, как пружины, готовые к действию, но темное полотно леса вокруг меня ничем не выдавало присутствие человека. Гепард поднял голову, замер и тихо зарычал.
– Да кто же это, черт возьми?! – крикнул я, демонстрируя темноте свой голос, опустил руку на загривок гепарда и похлопал его. – Иди! Иди гуляй!
Кошка, забыв о больной лапе, сделала грациозный прыжок в кусты, но приземлилась некрасиво и бесшумно захромала к морю.
Мой голос удостоверил мою личность лучше, чем скрытая мраком физиономия. От полотна отделилась тонкая фигура в белом и беззвучно приблизилась ко мне.
– Ника!! – воскликнул я, кидаясь к девушке и крепко прижимая ее к себе. Я почувствовал запах духов Анны, оставшийся на лацканах пиджака. – Как хорошо, что ты с ним не уплыла! С тобой все в порядке? Тебя никто не видел?
Она разрыдалась прямо у меня на груди, и я не сразу понял, что пламя горящей базы и на таком расстоянии может обжечь сердце.
– Я думала… – бормотала она, всхлипывая и царапая ногтями мои плечи, – я думала, что вы все погибли. Я уже не верила, что ты сюда придешь… А где Анна?
Я скрипнул зубами и промолчал. Ника отстранилась от меня. В лунном свете блеснули ее глаза.
– Анна где? – повторила она, убирая со лба челку.
– Она погибла. И Дик тоже.
Ника медленно убрала руки с моих плеч.
– Как же? – прошептала она. – Как же теперь?… Зачем тогда все это нужно?…
– Молчи! – Мой голос предательски дрогнул. Я взял девушку за руку. Она была тонкой и холодной. – Ты ничего не понимаешь. Ты мне нужна! У меня не осталось на свете более близкого человека, чем ты. Ты должна меня понять…
Я повел ее по склону вверх, туда, где на возвышенности стоял «маяк». В тени кустов призрачно светились два глаза. Гепард провожал нас взглядом. Он хотел пойти за мной следом, но боялся Ники, как всякий клон боится клона.
– Куда ты меня ведешь? – спросила девушка.
– Ты должна просушить одежду, – ответил я. – И отдохнуть… Ты должна беречь себя. Тебе нельзя болеть.
– Я редко болею, – ответила Ника. – А где Хосе? Ты говорил, что он будет ждать тебя на песчаном мысе.
– Он уплыл, Ника. Он меня не дождался. Может быть, испугался взрывов.
– Он не мог испугаться взрывов, – возразила Ника. – Когда гремели взрывы, здесь никого не было.
– Ты очень грустишь по этому поводу?
– Да, очень, – ответила она после недолгой паузы. – Мне жаль Хосе. Вся команда отвернулась от него, и я тоже. На всем корабле не нашлось ни одного человека, кто бы поверил в его честность. Я чувствую себя виноватой перед ним. Я должна извиниться.
– Найдешь его в порту. Все будет хорошо. А нам надо торопиться. До рассвета осталось не так много времени.
Мы вышли на седловину горы. Джунгли остались позади, впереди нас ждал пологий спуск, поле с выгоревшей сухой травой и белый забор заброшенного особняка.
Собаки не увидели меня в темноте, но почуяли Нику. От их истошного лая девушка замедлила шаг, а потом вовсе остановилась.
– Не бойся, – сказал я ей. – Они тебя не тронут. Они сами боятся всего на свете.
Чем ближе мы подходили к забору, тем более сдержанным становился лай. Мы так и не увидели клонированных близнецов. Псы замолчали и спрятались в темноте. В сад мы вошли при полной тишине.
Я почувствовал себя так, словно после долгого отсутствия вернулся домой. При виде прополотой Анной клумбы у меня защемило сердце, и глаза вновь потяжелели от слез. Всего двое суток назад я зашел в этот особняк, и в каждом предмете мне виделось прикосновение ее рук, взгляда, чувствовалось тепло ее дыхания. Она была жива, была где-то недалеко, хоть и окутана туманом тайны. Я слушал кассету с ее голосом и представлял нашу встречу. Теперь все в прошлом, и мне остается только терзать себя мыслью: все ли я сделал, пытаясь спасти Анну?
Я открыл дверь и вошел в гардеробную с винтовой лестницей, ведущей в гостиную. Не успел я поставить ногу на ступень, как увидел на ней слабый отблеск огня.
