— Вот негодяй, он еще угрожает! — Дедушка встал, стукнул палкой по столу и направился к Пружине. — О господи! Будь я годков на двадцать помоложе, ты бы у меня живо вылетел в окно!

Испуганный Пружина тут же пошел на попятную. Что он такого сказал? И вообще старик к этому не имеет никакого отношения.

— Верно, — согласился дедушка. — Месть — дело господа бога. Однако иногда ему приходится помогать.

Он замахнулся палкой. Но около него тут же оказалась Ингрид. Она погладила старика по плечу и снова усадила на стул, хотя он и ворчал, что порка, как баня, многим подлецам помогала отмыться.

Пружина вздохнул было с облегчением, но в тот вечер ему предстояло испить чашу горечи до дна. Густафссон решительно заявил, что всем этим он сыт по горло.

— Уходи и больше сюда не являйся!

— Хороша благодарность за все, что я для тебя сделал! А я-то, ног не жалея, бегал, договаривался с распорядителями, с газетами…

— Хватит с меня газет! Я тебе сказал — убирайся!

— Пожалуйста, я уйду. Но если у тебя будут новые ангажементы, мне положен с них определенный процент.

— Проваливай! И если ты кому-нибудь скажешь обо мне хоть слово, пеняй на себя.

На лестнице Пружина остановился. Сердце у него ныло. "Пропал мой блестящий номер, — думал он. — Мой Снуддас. Пеппи Длинный Чулок. Элвис Пресли. АББА. Все пропало".

Бывает порой у человека чувство, что закончилась та или иная глава его жизни. Но это ложное чувство. Глава не кончается. У нее всегда есть продолжение — после нее остаются рубцы, воспоминания, что-нибудь да остается.

Когда дверь за Пружиной закрылась, Густафссон подумал, что пришел конец самой страшной главе в его жизни. Но он тут же начал мысленно ее перечитывать и спросил, почему Ингрид ничего не сказала ему о статье в газете. Она ответила, что хотела сказать, но…

— Я знаю, — перебил он, — тебе хотелось, чтобы я обжегся по-настоящему. Радуйся, вышло по-твоему. Меня освистали так, что, думаю, и здесь было слышно.

— А Пружина сказал, что публика хотела тебя видеть, — вмешался дедушка.

— Врет он все. Врет как нанятый… Впрочем, он же получал от меня деньги. Трое пьяных парней подошли к нам и сказали, что хотят посмотреть на меня. Их-то он и назвал публикой. Пьяницы, вот она публика! Избави меня бог от такой публики.

— Я вовсе не хотела, чтобы тебе было хуже, — сказала Ингрид. — Но этот Фредрикссон так запутал меня своей болтовней о контракте, что я уже перестала что-либо понимать.

Она стояла у окна и смотрела на улицу. Внизу хлопнула дверца автомобиля. Какой-то человек направлялся к их подъезду.

— Доктор!

Густафссон побледнел. Вот оно, продолжение все той же главы!

— Что-то он скажет, когда увидит меня?

— Верно, он уже знает обо этом, — заметил дедушка.

— Я открою, — сказала Ингрид. — А вы идите на кухню, я скажу, что ты не можешь его принять.

— Сколько можно водить его за нос! Он хороший человек.

— Ну хотя бы только сегодня. Нам нужно выиграть время.

Густафссон ушел на кухню. Ингрид открыла дверь — доктор не успел даже позвонить.

— Я, кажется, не предупреждал, что приду, — с удивлением сказал доктор. — Густафссон дома?

— Да… нет… то есть… Он не может…

— Не может повидаться со мной? А почему?

— Он болен. — Дедушка поспешил на выручку к Ингрид.

— Тогда ему как раз необходим врач, — сказал доктор.

— Нет, он не настолько болен.

— Мне необходимо его видеть. — Доктор сделал шаг по направлению к спальне, но Ингрид остановила его.

— Ну ладно, смотрите, доктор!

Она распахнула дверь кухни. Яркий свет кухонной лампы падал прямо на смущенно улыбающегося Густафссона.

Взглянув на него, доктор кивнув, будто самому себе, и пробормотал:

— Да, быстро подействовало.

— Вы этого не ожидали? — спросил Густафссон.

— Как сказать. Я обратил внимание на некоторые изменения, когда обследовал вас две недели назад. Кажется, это было в тот день, когда я встретил вас в универмаге. Вы жаловались на бессонницу, и я еще дал вам пузырек с таблетками. Помните? Вы приняли все таблетки?

— Нет. Я принимал по таблетке каждый вечер.

— Прекрасно. Остальные, пожалуйста, верните. Больше они вам не понадобятся,

— Доктор, но почему же краска сошла так быстро? Разве она не должна была держаться весь год?

— В наше время самое главное — человеческий фактор. На всякий случай я дал вам минимальную дозу. Но ошибка в расчете оказалась больше, чем я предполагал.

Он замолчал. Наконец Густафссон мог задать ему вопрос, который мучил его весь вечер:

— Что же теперь будет?

— Неужели нам предстоит еще раз пройти через это? — спросила Ингрид.

— Ни в коем случае, — заверил их доктор.

— Значит, мне придется вернуться в тюрьму?

— И этого тоже не надо бояться. Как только я заметил, что цвет начал бледнеть, я написал в Стокгольм и спросил, что делать в подобном случае. Нужно ли продолжать эксперимент? Признаюсь, мне это далось нелегко, но ничего другого не оставалось.

— Кто действует честно, может ничего не бояться, — высказался дедушка.

— Ну, я-то действовал не совсем честно. Я написал, что должен был предвидеть, что действие вертотона закончится раньше чем через год. И вот их ответ. Они считают самым разумным не давать делу огласки.

— Что это значит?

— Что вам не надо возвращаться в тюрьму. Это вызвало бы только множество толков и пересудов. А кроме того, это означает, что инъекции вертотона больше делать не будут ни вам, ни кому-либо другому.

— Доктор, неужели весь ваш труд летит насмарку?

Доктор Верелиус. криво усмехнулся:

— В этом мире много чего летит насмарку. Поразмыслите об этом на досуге. Мы часто работаем впустую. Напрасно спрашиваем. Напрасно отвечаем. Как часто мы безрезультатно пишем, звоним или ищем кого-нибудь. Сколько срывается планов, не осуществляется надежд, гибнет работ. Вертотон сойдет в могилу без лишнего шума. Но, возможно, когда-нибудь, лет через сто, какой-нибудь исследователь снова откроет его. Если к тому времени сохранятся тюрьмы… Нам остается уладить лишь практическую сторону дела. Послезавтра мне хотелось бы хорошенько вас обследовать.

— Я непременно приду, доктор.

— И больше никогда не станете выступать на эстраде?

— Можете не сомневаться.

— Вам бы переехать отсюда. Лучше всего в другой город. Я поговорю с нашим куратором, думаю, он поможет вам получить новую работу… Если вы сами ничего себе не подыщете.

— Мы переедем, даже если мне придется тащить на себе всю мебель!

— Я тебе помогу, — сказала Ингрид.

"Вот это настоящая жена", — подумал доктор. Густафссонов ждала новая жизнь, и доктору оставалось лишь пожелать им счастья. Он и раньше никому не желал зла, и не его вина, что все обернулось иначе.

В дверях доктор остановился:

— Скажите, Густафссон, — спросил он, — а если б вы не начали выступать? Если б так и продолжали работать на фабрике?

— Нет, доктор, из этого все равно ничего бы не получилось, — сказал Густафссон. — Когда человек ложится спать, он снимает с себя одежду. Но кожа-то на нем остается, и когда он спит, и когда бодрствует. Пусть растения будут зелеными, а человек должен быть таким, каким родился на божий свет.

Доктор Верелиус пожал плечами.

— Наверно, вы правы. Доброй ночи.

— Ну вот, теперь начинается новая жизнь, — сказал Густафссон.

— Я тебе помогу, — повторила Ингрид.

— Иногда и королю не обойтись без помощи старухи, — заметил дедушка.

— Дедушка, ну какая же я старуха!

— Ты не старуха. Но и Пер не король. И нечего лезть в короли, их и без нас много, всех этих королей рок-н-ролла и королев красоты. — Дедушка немного помолчал, а потом закончил: — У того, кто пытается стать выше, чем он есть, часто болит спина.

Доктор Верелиус вернулся к себе домой. Он был несколько разочарован и вместе с тем испытывал чувство гордости, когда подошел к окну, на котором стояли горшки с цветами. Среди них был горшочек с геранью. Красные необычные листья герани побледнели и напоминали по цвету человеческую кожу.