Девочка начинает плакать. Поднимает голову.

– Зачем кому-то убивать моего отца? – спрашивает она.

Миссис Фарбер пододвигает стул ближе и обнимает дочь за плечи. У нее тоже слезы в глазах.

– Посмотри на меня. – Воорт надеется, что сможет убедить ее в своей искренности. – От тебя требуется только одно: рассказать, что ты помнишь. Это не тест. Неправильного ответа здесь быть не может. Сказать глупость невозможно. Что бы ты ни сказала, это здорово поможет.

Табита молчит. Потом говорит с сомнением:

– Я уже и не знаю, что помню.

– Это вполне понятно, особенно учитывая, что раньше тебе никто не верил. Мы можем сидеть здесь все утро и говорить об этом. Можем играть в специальные игры, чтобы помочь тебе вспомнить. Если хочешь, я могу вернуться вечером – или завтра, если тебе надо подумать.

– Завтра?

– Хочешь, сделаем так?

Табита смотрит на него.

– Но если мы будем ждать до завтра, – говорит она, – что, если с той тетей что-нибудь случится?

Проходит полчаса. Девочка немного успокаивается, и Воорт рассказывает ей о списке, рассказывает подробно, чтобы она ощутила себя причастной к происходящему, рассказывает, не скрывая собственного замешательства. Потом он говорит, готовый оборвать разговор в любой момент, если почувствует сопротивление:

– Я знаю, что ты терпеть этого не можешь. Но закрой глаза и вспоминай отца.

– Я скучаю по нему.

– Помни, мне безразлично, что другие люди велели тебе думать. Мне безразлично, если весь мир говорил тебе, что ты оставила Чузи на лестнице. Вспоминай. Представь себе то утро, как картинку. Ты видишь Чузи?

Кивок.

– Где Чузи? Я хочу знать, что ты помнишь.

– Что я действительно помню?

– Иногда взрослые могут быть не правы, а ребенок может быть прав.

– Мне не надо закрывать глаза. Я знаю, что произошло.

Сердце Воорта колотится.

Девочка говорит:

– У меня в шкафу куклы лежат на верхней полке. Плюшевые игрушки на второй. А игры под ними. Я всегда кладу Чузи в шкаф.

Гудение садовой техники на улице становится оглушительным.

Табита в ярости выпаливает:

– Я никогда в жизни не оставляла Чузи на лестнице!

Полчаса спустя миссис Фарбер спускается вниз, уложив рыдающую дочь в постель.

– Не знаю, что и думать, – говорит она. – Она утверждала это с самого начала, но теперь, с вашей дополнительной информацией… Просто не знаю, что сказать.

Воорт стоит у окна, созерцая обычную, безопасную, благополучную жизнь. По Черч-стрит, взметая лежащие на мостовой листья, проезжает автомобиль полиции Эванстона. Воорт вдыхает оставшийся со вчерашнего вечера запах камина. Может быть, миссис Фарбер сидела тут и читала книгу или смотрела телевизор, а наверху дочка готовила уроки.

– На свете есть масса разных специалистов, – говорит он. – Вор-медвежатник, чтобы ограбить банк, взламывает сейф. А фальшивомонетчику для этого нужна фальшивая банкнота.

– Вот как вы называете человека, который устроил, чтобы смерть моего мужа походила на несчастный случай? Специалист?

– Я просто говорю, что они существуют.

Лила Фарбер смотрит в пространство.

– Когда я была наверху, то позвонила в Нью-Йорк. Говорила с неким Микки. Как я поняла, вы там весьма уважаемый детектив.

– Вы не возражаете, если я задам еще несколько вопросов?

– Я не возражала раньше. С чего бы мне возражать теперь?

– Если представить, что это не был несчастный случай, как мог посторонний человек попасть в ваш дом?

– Дверь была открыта.

– Значит, ваш муж косит газон, потом идет в дом, и кто-то заходит следом, так? В данный момент на улице очень мало народу. Здесь всегда так безлюдно?

– Летом – нет.

– Убийца, – продолжает Воорт, – остановите меня, если для вас это слишком тяжело… убийца ломает вашему мужу шею и сбрасывает его с лестницы. Может быть, летя вниз, он ударяется головой о выступ. Потом убийца заходит в комнату вашей дочери и кладет игрушку на лестничную площадку, чтобы все решили, будто это несчастный случай.

– Но зачем такие хлопоты? И почему Чак?

– Вот это я и хочу узнать.

– Вы первый сказали, что здесь что-то не так.

– Ну… кто-нибудь ненавидел вашего мужа, ссорился с ним? Может быть, он брал у кого-то в долг или в бизнесе были проблемы?

– Нет. А теперь бизнесом управляю я. И знаю, что тогда все было надежно.

– Простите, но был ли ваш брак счастливым?

– Он не спал на стороне, если вы это имеете в виду.

– Извините, но как насчет вас? Я должен спросить.

– Вы чертовски вежливы: все эти «извините-простите»… – Миссис Фарбер закрывает глаза. – Я тоже тогда не спала на стороне. – Судя по голосу, она взяла себя в руки. – Я ни с кем не спала даже после того, как он умер.

– Он интересовался политикой? – спрашивает Воорт.

Миссис Фарбер явно удивлена.

– Политика?

– Просто одна из нитей. Один человек из этого списка проявлял активность в этой области. Я знаю, что когда-то вашего мужа арестовали во время демонстрации.

– Тридцать лет назад. И он не интересовался политикой, если говорить о демократах и республиканцах. А его фонд был гуманитарным – не политическим.

Воорт опускает занавеску. Его пульс только-только успокоился. Весь вид этой комнаты свидетельствует о том, что хозяева сами пользуются ею, а не только принимают гостей. Глубокий диван, обитый нежно-голубым гаитянским хлопком. Мягкие кресла в том же стиле. Более темного оттенка толстый тибетский ковер, на котором разбросаны подушки, чтобы можно было, опираясь на них, смотреть телевизор, установленный в стенном гарнитуре вишневого дерева. На стенах – картины с зимними пейзажами: снегопад в деревне в Новой Англии; мальчик, катящийся с горы на санках.

– Что за фонд? – спрашивает Воорт.

– Сбор денег для детей за границей, – отвечает она. – Чак собирал сотни тысяч для программы ППС. У него это здорово получалось.

– ППС?

– «Проект помощи сербам». Деньги шли на еду и одеяла для детей, оставшихся без крова из-за войны. Матушка мужа была сербкой. В Чикаго огромная сербская община, и, хочу вам сказать, у этого народа незаслуженно плохая репутация. Это самые милые люди на свете. Мы ездили туда в гости. Никто не помогает сербам, кроме самих сербов.

– Наверное, чтобы понять все по-настоящему, надо там родиться, – говорит Воорт, вспоминая виденные по телевизору сцены: лежащие в снегу мусульманские женщины, расстрелянные из пулемета сербскими солдатами.

– Эту программу даже пытаются закрыть. Как-то сюда, прямо в этот дом, пришла одна женщина из правительства и попросила прекратить сбор средств. Бюрократка. Большая такая, толстая. Сочинила историю, будто ППС – прикрытие для террористов. Сказала Чаку, что на еду тратится совсем небольшая часть денег. Остальное, сказала, идет на взрывчатку и ружья.

– Но ваш муж не поверил.

– Он сказал: «Вы откуда? ЦРУ? ЦРУ не должно работать внутри страны». А женщина сказала: «Я это помню. Я, – говорит, – не „работаю“, я просто разговариваю».

– Насколько я понимаю, ваш муж не остановился.

– Мой муж, – говорит миссис Фарбер, – не верил правительству США с тех пор, как на съезде в Чикаго копы переломали ему ноги. И у той женщины не было доказательств. Чак спросил ее: «Где доказательства?» А она, представьте себе, говорит: «Поверьте мне». Так всегда: если правительству кто-то не нравится, их называют террористами. Вы когда-нибудь слышали о сербе-террористе? Разве сербы устроили резню в Сабре и Шатиле? Разве сербы взорвали тот рейс «Пан-Америкэн»?

– Нет.

– Наше правительство любит навешивать ярлыки. Вы когда-нибудь слышали, чтобы серб угнал самолет?

Воорт поражен: всего несколько минут назад эта женщина казалась такой спокойной и дружелюбной.

– Хотите знать, кто настоящие террористы? – продолжает она. – Израильтяне! Как они обходятся с палестинцами! Они бомбят их. Вот терроризм. Они бомбили лагерь беженцев. А мы – наше собственное правительство, – мы даем людям оружие, а через десять лет начинаем воевать с ними. Каддафи был нашим другом, потом стал врагом. Афганистан был другом, потом стал врагом. У сербов нет времени на терроризм. Они просто пытаются уберечь свою собственную землю и прокормить детей.