К нам подошел Тим.

– А где же наши телки? – не на шутку встревожено спросил он.

– Похоже, мы их потеряли. Надо искать других. Идем!

Толпа на площади была уже не такой плотной. Она шевелилась, медленно растекаясь в разные стороны. Отдавшись ее течению, минут через десять мы вынырнули на авеню Жана Медицина.

– Бон анэ! Буэно анно! – кричали люди друг другу. По преимуществу все были французами или итальянцами. Лишь изредка, совершенно не в такт общей поэтике слышалось режущее ухо английское – "Хеппи нью еар"…

– С новым годом! – прокричал Гадаски каким-то девушкам, испугав и отпугнув их сим неуместным криком.

– Дикус! – обозвал его Ив.

Когда Ив не знал нужного русского слова, он его просто выдумывал на ходу. Часто получалось очень смешно. Так, он мог сказать, например – "твои носки гниляют" или назвать бегемота "гиппопотом".

Неологизмы Ива стоило бы записать и издать, они могли бы значительно обогатить русский язык.

– Не надо пугать девушек, – сказал он. – Это понятно, что мы иностранцы, но мы должны быть интересными для них иностранцами, а не страшными иностранцами. Девушки всех стран любят интересных иностранцев, а страшных иностранцев бояться.

– А как же нам быть интересными, а не страшными? – скептически спросил Гадаски. – Я хочу кричать по-русски, чтобы меня кто-то мог понять, польки какие-нибудь, например, или чешки…

– Если польки или чешки поймут, что ты русский, они тебя просто испугаются, разве ты забыл, что делала советская армия в Польше и в

Чехии?

– Так это ж не я делал…

– Ладно, предлагаю выработать наш клич. Конечно, мы могли бы кричать и по-французски, но тогда мы потеряем свою идентичность.

Надо, чтобы они думали, что мы какие-нибудь португальцы, что ли…

– А как может быть "новый год" по-португальски? – полюбопытствовал я. – Наверное, какой-нибудь "буэнус"…

– Буэнус… Буэнус… – Ив словно бы пробовал слово на язык, катая его во рту, будто конфету. – Анус… Буэнус анус!

– Буэнус анус! – радостно подхватили мы. – Буэнус анус!

Теперь наши добрые "анусы" витали в поэме Миллениума, органично вплетаясь в общую стихню массового веселья. Теперь нам было, что сказать человечеству, и мы говорили ему – "Буэнус анус!". Мы откровенно бросали ему в лицо т о, что оно заслуживало.

– Начинается эпоха водолея, – сказал Гадаски. – Время, благоприятное для творческих личностей. Я читал он этом в одной английской газете.

– Хуйня, – скривился француз. – Досужие вымыслы бульварной прессы! Для творческих личностей все времена неблагоприятны!

Продираться сквозь тусующее человечество становилось все трудней.

Чтобы перевести дух, я остановился и прислонился к платану.

– Устал? – обернулся Ив.

– Да, устал, очень-очень устал, я люблю ходить собственными путями, и путь в толпе мне противен, я чувствую, что я теряю себя.

Толпа безлика, даже хватая женщин за гениталии, ты не можешь их удержать, их тут же уносит прочь, и ты не успеваешь запомнить даже их лица. Я не хочу идти дальше, я буду стоять под деревом, пока улица вновь не станет пустынной. Смотри, даже дорога запружена.

– Свой путь? Ты можешь, например, залезть на дерево. Это и будет твой путь, – хихикнул Гадаски. – Другого пути я не вижу. Наряду с путями, которые мы выбираем, существуют пути, которые выбирают нас…

– Стоп! – воскликнул Ив. – Я знаю, что делать! Однажды в

Нью-Йорке один мой кузен показал мне, как делать car walking! Ха-ха, мы делаем car walking!

– Что такое – car walking?

– Смотрите, я вам сейчас покажу, что такое car walking!

В следующее мгновение Ив одним махом вскочил на капот одной из стоящих вдоль обочины машин. И вот он уже шагал по машинам, перепрыгивая с одной на другую вдоль авеню Гамбет.

– Теперь я понимаю, что такое car walking! – расплылся в довольной улыбке Гадаски, следуя дурному примеру нашего друга.

– Car walking! – закричал я, устремляясь за своими друзьями.

Мы шли вне толпы в другую сторону ее течения, высоко возвышаясь над ней, словно боги, читая неподдельное восхищение и благоговение на тысячах и тысячах запрокинутых под нами лиц, провозглашая наше жизненное кредо свободных художников и распиздяев понятным всем языком:

– Buenus anus! Car walking! Buenus anus!

И вот за нами уже потянулась муравьиная тропа последователей, гремя крышами попираемых ногами ницшеанских автомобилей. Дойдя до перекрестка, мы спрыгнули, свернув в одну из менее наводненных народом боковых улочек, ведущих в сторону дешевого отеля "Willson", в котором нам предстояло провести первую в новом тысячелетии ночь, так сказать – не солоно ебавши…

Прощай, Бандоль! На пути в Вену. Проституты.

По дороге в Бандоль Гадаски и француз не на шутку посрались. Очки мы так и не нашли. Придя часов в одиннадцать утра на площадь, мы увидели там уборочные машины, сгребавшие груды стекла и мусора.

Искать очки Ива в этой помойке было бессмысленно. Бедняга растерянно смотрел на происходящее чуть ли не со слезами в глазах.

– Поздняк метаться, – философски протянул Гадаски.

Я пнул ногой пустую бутылку из-под вина "божоле" и она запрыгала по брусчатке как мяч. Голубое высокое небо Ниццы кружило голову и стаю серых средиземноморских голубей. Солнце начинало несильно по-зимнему припекать. Мы потащились на пляж, усыпанный картонными гильзами петард и ракет, обгоревшими пиротехническими причендалами, пластиковыми стаканчиками, пустыми пивными банками, стеклотарой. В воздухе все еще пахло гарью, но уже никто нигде не стрелял и не поджигал. Неожиданно Ив поддел на носок ботинка использованный презерватив с небольшим количеством спермы внутри, частично вытекшей ему на башмак.

– Кому-то повезло, – подавленно выдавил он.

Замахнувшись ногой, он злобно отбросил доказательство чужой радости довольно далеко в сторону моря. Голова трещала от шампанского с коньяком. Слова утешения не приходили на ум. Мне самому хотелось ебаться. По задумчивости Гадаски я понял, что он тоже думает о ебле.

– Надо привозить с собой. Давайте на следующий год устроим в

Бандоле фотографический ворк-шоп, назовем с собой баб, которые хотят сняться у великого эротического мастера здешних мест Гельмута

Ньютона и его ассистента.

– Ты будешь его ассистентом?

– Конечно, а вы – моими ассистентами. А сам Гельмут будет в отъезде…

– Отдав нам задание подготовить ему композицию.

– Будем делать пробы…

Мы представляли собой отличный сюжет для картины Репина под названием – "Три пиздострадателя на зимнем пляже". Вскоре было принято решение сменить композицию и возвращаться в Бандоль.

По дороге в Бандоль Гадаски и француз не на шутку посрались.

Француз не давал Гадаски порулить, а Гадаски обвинял француза в скаредности и гипертрофированном жлобстве. Я в спор не вмешивался, предпочитая глазеть на оливковые рощи и силуэты гор. Наш отдых себя изжил, нужно было разбегаться в разные стороны, мы порядком устали друг от друга. В отеле "Уилсон" я хоть поспал несколько ночей, а в

Бандоле меня уже поджидало привидение еврейской бабушки. Хорошо бы было выучить какое-нибудь кабалистическое заклинание для таких случаев.

Когда Гадаски уебал на электричке в сторону Марселя, поскольку Ив отказался везти его туда на машине, чтобы пересесть там в парижский поезд, мы с французом облегченно пошли бродить по Бандолю. Прощай

Бандоль, ты не раскрыл нам своего сердца раскрытием женских ног, ты нас оттолкнул своей пустынностью, вселив невоплотившиеся в женскую плоть надежды и отняв часть наших душ. Ты сделал нас взрослее и лишеннее иллюзий. О, Бандоль, Бандоль! Наверное, уже никогда не захочется мне приехать сюда снова. Я не полюбил тебя, о, Бандоль!

Любовь к месту – это воспоминание о любви на этом месте, о романтичных прогулках, глубоких поцелуях, о бурении вагинальных глубин под елкой или на лавочке, а без всего этого ничего нет.