– Заплати им и отправь домой!
– Клавдия, ты что, сошла с ума? У нас же Ночь Голых Поэтов!
– Вполне будет достаточно лекции голого психиатра из Лондона и перформансов, не надо пугать публику заранее!
– Чем пугать? Голыми бабами? Да ты что?
– Все, я сказала…
– Клавдия, я ничего не понимаю!
– Владимир, смотри, у нас будет голый психиатр, будут ваши перформансы, танец пауков, будет ваше слайд-шоу с английскими поэтами, и этого вполне хватит! Ты понимаешь, что это первое мероприятие такого рада? Что сюда придет Клаус Бахлер – наш новый директор? А также директора всех венских музеев, интендант оперы, несколько министров и еще куча всяких важных людей! Я не хочу их излишне шокировать! Всему надо знать меру!
– Как можно кого-либо шокировать голой бабой в конце двадцатого века?
– Не спорь, я сказала – нет! Все! Разговор окончен!
– Клавдия! Это же абсурд!
– Если будешь перечить, позову секьюрити!
– Зови!
– Это что – бунт?
– Да!
Клавдия резко развернулась и в ярости убежала вниз, гневно сверкая по сторонам своим расходящимся косоглазием.
– Девочки, это гайки! – сказал я переминающимся с ноги на ногу голым музам, ангажированным мною из рядов наших моделей. – Сейчас вас выгонят на улицу!
– Голышом? – испуганно пискнула маленькая Софи Поляк, почесывая пальчиком свежевыбритый лобок.
– Владимир! – услышал я сзади себя голос Ива. – В чем дело?
– Нам запретили ставить девушек в ниши.
– Но это же идиотизм!
– Полный!
– Давай я поговорю с Клавдией. Где она?
– Попробуй, она пошла вниз.
– Ладно, – решительно сказал я, приседая, маленькой Софи. -
Становись мне на плечи, и я подсажу тебя в нишу.
Малышка влезла мне на плечи, осторожно опираясь руками на полированный мрамор стены. Я выпрямил ноги и с естественным любопытством поднял глаза. В этот момент мне в лицо что-то капнуло.
Сомнений не оставалось, это мог быть только пусси-джус. Причем, самый что ни на есть настоящий, а не суррогат – а ля Гадаски, свежий и натуральный, выжатый легким страхом высоты и нервным напряжением девушки. Софи сделала шаг вперед и оказалась в полукруглой барочной нише.
В это время внизу на лестнице обозначился Ив в сопровождении Клавки.
– Владимир, я распорядилась никого не пускать, – крикнула она мне издалека. – Люди будут ждать на морозе, пока ты не прекратишь произвол!
– Они действительно никого не пускают, – подтвердил Ив.
– Что же делать? – спросил я.
– Вынимай девушку из ниши, – сказала Клавка.
– Хуй с ними, – сказал мне по-русски Ив. – Давай не будем идти на конфликт.
Я чувствовал себя совершенно обосраным. Все начиналось с полной хуйни и это не предвещало ничего хорошего. Мы отступили, позорно сдав передовые рубежи Голой Поэзии. В зале за кафедрой стоял голый доктор Солтер, рассеянно перебирая страницы своей лекции, готовясь принять удар на себя.
У меня в кармане зазвонил телефон. Это был отец Агапит.
– Володя! Мы уже внизу!
– Скажи Барыгину, что Перверт внесен в списки. Он с вами?
– Да, с нами. Но с нами еще журналист Саша Соболев – венский корреспондент "Работницы" и "Крестьянки". Его не пускают, хотя у него есть удостоверение прессы!
– Почему?
– Говорят, что он должен был получить аккредитацию заранее в пресс-службе Бургтеатра! Ты не мог бы попросить у организаторов, чтобы его пустили?
– С организаторами у меня как раз серьезный конфликт. Нам только что запретили одну очень важную фишку. Конечно же, жаль, что читательницы "Работницы" и "Крестьянки" не получат вожделенный репортаж о ночи Голых Поэтов из Вены, но что я могу поделать?
Соболева не пустили, а Преподобный, Перверт и Барыгин вместе с толпой вскоре ввалили в зал. Я дал знак технику, и он включил слайд-проектор. За головой доктора Солтера обозначилась фотография мозга шимпанзе.
– Лэйдиз энд джентельмен! – провозгласил оратор.
Я прислушался. Доклад назывался – "Naked in Vienna". Солтер самозабвенно вещал, вставляя в английский текст немецкие слова и фразы, оперируя австрийскими реалиями. В его примерах фигурировали венские "хойриге" – аутентичные винные ресторанчики на краю Венского леса и "штурм" – невыбродившее молодое вино, с одного стакана туманящее мозги не хуже традиционной русской говниловки, традиционно изготовляемой в деревнях из куриного дерьма.
"As the British Physician Sir William Osler said, one of things that separates man from the animals is his desire to take drugs.
When was the last time you saw a Chimpanzee in a Heurige? Or an
Orang Utan drinking a glass of Sturm?" (Как отмечал британский физиолог Уильям Ослер, одним из признаков, отличающим гуманоида от животных, является желание принимать наркотики. Когда вы в последний раз видели шимпанзе в хойриге? Или орангутанга, пьющего стакан штурма?)
Публика похохатывала. Наглядным примером сказанного выступала всятая троица истинных гуманоидов – пьяные в сосиску Преподобный,
Перверт и Барыгин. Причем Барыгин был пьян меньше всех, Перверт больше всех, а Преподобный был где-то посередине. Барыгин был с фотоаппаратом. Преподобный с бутылкой виски. Не знаю, как его пропустили на входе. Наверное, он ее прятал.
– Мы затоварились на Техникерштрассе в российском торгпредстве, – сказал святой отец в джинсах, протягивая мне бутылку.
– Нет, спасибо, не надо.
– Техникерштрассе – это маленький рай! – продолжал Батюшкаф.
– Да, я тоже люблю это место.
– Хорошо, что туда не пускают австрийцев!
– Конечно, это же территория России.
– И алкоголь там дьюти-фри.
– Кстати, Шварценбергплац целых десять лет назывался площадью
Сталина, в период советской оккупации с 1945 по 1955 годы. А теперь мы устраиваем здесь выступление голых поэтов! – сказал я Перверту, чтоб поддержать знакомство.
Не оценив моего восторга, пьяный Перверт отнял у Батюшкафа бутылку и приставил ко рту, смачно пуская туда густые слюни. "Как хорошо, что я к ней не приложился", – подумал я, – "не то бы меня сейчас вырвало".
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Spider Dance. Демарш Перверта. Моцарт и Сальери.
После лекции голого психиатра свет должен был погаснуть. В глубине зала на ступенях подиума предстояло развернуться перформансу под названием "Spider Dance" (танец пауков), успешно зарекомендовавшему себя в Петербурге и Лондоне. Впервые мы станцевали его в "Манеже" в 1997 году, а затем на следующий год повторили на День Рождения Шекспира в театре Ай-Си-Эй. Когда мы падали вниз с двухметровой высоты, я сломал мои любимые синие очки.
Но успех был полным.
"They are coming" – разлилось по публике, в панике отхлынувшей от нас, идущих генеральским шагом под музыку Чайковского. Встряхивая яйцами, мы с Ивом и Тимом отбросили толпу зрителей метров на десять, а затем снова попятились назад, влезли на подиум и под удары гонга друг за другом попадали вниз. Мы танцевали под "Танец маленьких лебедей" из "Лебединого озера", раскоряками, опираясь на руки и ноги, выпятив вверх животы. Все трое длинноволосые, высоко закидывая ноги.
Хождение паучьим шагом требовало серьезной тренировки. Это были элементы русского языческого танца, приуроченного к весеннему севу и оплодотворению матери-земли, который обычно танцевали деревенские мужики-язычники, в то время, как бабы и дети лишь созерцали.
Языческие традиции вместе с матом – священным языком культа религиозного оплодотворения матери-земли, были затем запрещены православной церковью, их исполнение жесточайшим образом преследовалось. В память об этом мы расписали друг друга крестами.
Танцу сопутствовал народный фольклор, собранный нами на границе
Псковской и Новгородской области. Собирали с трудом, по слову, по фразе. Все, что передавалось в устной традиции от отцов к детям на протяжении многих веков.