– Ив, – сказал я ему.

– Наркоз отходит, – пожаловался он.

– Ив, – сказал я серьезно. – Надо действовать, иначе будет пиздец!

– Пиздец чему? – окинул он меня мутным взглядом.

– Пиздец Голым Поэтам.

– А что произошло?

– Очередной психиатр не может приехать в Вену. У доктора Паркера умер отец. Представляешь? Это какой-то заколдованный круг. Надо, чтобы за дело взялся ты. Причем немедленно. Клавдия в шоке. Паркер дал мне телефон доктора Солтера, но я боюсь звонить, хочу, чтобы это сделал кто-то другой…

– Пускай ему позвонит Гадаски!

– На Гадаски я уже не могу полагаться. Ведь он патологически ленив. Особенно после женитьбы. Достаточно и того, что он согласился приехать сам, чтобы с нами выступить. Я хочу, чтобы Солтеру позвонил ты. Причем сегодня же вечером.

– А у тебя есть его домашний номер?

– Есть номер его мобайла.

– Ладно, я ему позвоню. Видишь, я занят твоей работой.

Организацией, звонками, а ты мне ничего не платишь.

– Мне еще самому не заплатили, но я тебе заплачу, когда заплатят мне.

– У меня почти совсем не осталось денег.

– Но тебе ведь хорошо платили, пока ты был президентом студенческого совета.

– Вот именно, что студенческого совета. Если бы я был президентом

США, тогда другое дело, тогда бы у меня не было проблем с деньгами, а так они у меня есть.

– Хорошо, давай зайдем в "Голубой Помидор", я угощу тебя пивом, а затем будем звонить в Лондон.

Пока я варил макароны, Ив пиздел по телефону с Лондоном. Я ловил обрывки его фраз, размешивая в кастрюльке томатное суго, и краем глаза наблюдая, как его правая рука чешет в штанах яйца. Трубку телефона он держал левой. Ив был левшой.

По распределению рук я сделал безошибочный вывод, что к своей миссии он отнесся с должным рвением, поскольку ведущая рука, левая, была занята телефоном, а второстепенная, правая, яйцами. Если бы я не знал, что Ив левша, я бы подумал, что все наоборот и что собственные яйца ему важнее этого разговора. Но все было так, как и должно было быть. Ив положил трубку и вынул из штанов правую руку.

– Я обо всем договорился! – торжествующе сказал он. – Все будет отлично, только у него есть одно условие.

– Какое такое условие? – насторожился я.

– Поскольку это будет на уик-энд, он хочет приехать в Вену с женой и двумя детьми. Никто из них еще никогда не бывал в Вене, и они хотели бы совместить полезное с приятным. Он сказал, что без жены и детей он не поедет.

– Какая хуйня. Надо же было до такого додуматься?

– Мне кажется, это нормально.

– Он что, еврей?

– Возможно.

– Мне надо решить этот вопрос с Клавдией.

– А ей удобно звонить в такое позднее время? Она уже, наверное, спит. Или подумает, что это звонит Юра.

– Ничего, пусть думает, что хочет.

– Але, Клавдия, это Владимир, извини, что так поздно, но это касается доктора. Мы только что договорились. Доктор Марк Солтер согласен приехать и выступать голым, но он хочет взять с собой жену и детей. Можно ли будет все это устроить? Что? Без проблем? Отлично!

Тогда я даю ему добро.

– Ну что? – говорит Ив, когда я кладу трубку.

– Она буквально кончила от радости. Солтеру и его семье дают зеленый свет. Звони в Лондон.

Ив снова набрал доктора Солтера. Я разложил макароны в тарелки и полил сверху томатным суго. По телефону Ив отпускал какие-то шутки.

В какой-то момент разговора, его правая рука перехватила трубку из левой, а левая полезла в штаны чесать яйца. Из этого можно было сделать вывод, что все снова стало на свои места. Проблема с психиатром была решена и на первое место снова вылезли яйца.

– А как мы будем встречать Миллениум? – спросил Ив, подхватывая правой рукой выпавшую из тарелки макаронину и отправляя ее в рот.

Вилку он держал в левой. – Все сейчас только и говорят, что об этом!

Надо уже что-то решать. Деньги у нас будут после выступления в

Бургтеатре. Только надо придумать, как их использовать.

– Давай поедем в Италию к Анне. Она живет недалеко от Венеции. Мы с ней познакомились в Питере на съемках фильма. Она звала в гости.

– В Венеции зимой холодно. Я бы не стал встречать там Новый Год.

Мы можем заехать в Венецию на пару дней, а затем поехать ко мне на юг Франции в Бандоль. Это под Каннами. В Провансе. Там, даже зимой тепло. Мы будем тусоваться на вилле, пить хорошее вино, есть устриц.

– А твои родители? Они туда не поедут?

– У них другие планы. Они останутся в Мюнхене.

– Отлично. Южную Францию я люблю. Особенно зимой. Там в это время мало туристов.

– Конечно. И все очень дешево.

– А Миллениум можно встречать в Ницце.

– Например. Или в Марселе.

– Мы могли бы взять с собой Гадаски.

– Конечно, там много места. В доме два этаже. Есть даже машина – старенький "Ситроен". Компанией всегда веселей.

– Тогда, может, еще и Юру?

– Без проблем. Возьмем всех, кто захочет.

Прилет Гадаски. Барыгин, Преподобный, Перверт. Web-Free

TV.

Гадаски прилетел утром 19 ноября в пятницу. Мы встречали его в аэропорту. Ив и я. Он привез литровую бутылку водки, купленную в

Лондоне в дьюти-фри шопе. Гадаски явился вовремя. Это был день расплаты и день выступления. Мы сразу же прямиком поехали на такси в

Бургтеатр, где у меня уже был назначен термин в бухгалтерии. Шел редкий снег – первый снег последнего года второго тысячелетия.

Окно главного бухгалтера выходило на ратушную площадь и Ринг, у входа в театр тормозили трамваи, но в это время суток из них здесь никто не выходил. Трамваи, постояв, ехали дальше. Гадаски и француз молча смотрели, как я получаю в бухгалтерии деньги – толстую пачку

1000 шиллинговых купюр. Затем мы пили кофе в кондитерской "Sluka" у ратуши. Было тихо и сонно. Снегопад становился гуще.

– Когда прилетит доктор Солтер? – спросил Тим. – Я рассчитывал встретить его в самолете.

– Вечерним рейсом. Он сегодня должен еще работать.

– А он успеет к началу?

– Успеет. Начало в 22 часа.

– А когда надо появиться нам?

– Часам к шести. У нас запланированы два телевизионных интервью – с каналом австрийского телевиденья ORF 2 и с Интернет-каналом

Web-Free TV.

Мы ели яблочный штрудель и пили венский меланж. У меня зазвонил телефон. Это был художник Барыгин.

– Владимир, – сказал он. – Нам нужна еще одна проходка.

– Анатолий, – сказал я. – Мой список уже составлен и утвержден.

Мне разрешили пригласить всего десять персон. Остальные должны покупать билет сами. Ты и отец Агапит в списке. Больше я никого пригласить не могу.

– Но это очень хороший человек – оперный певец, эстонец, он вырос у меня на глазах. Его мама была нянькой моего пасынка, Лениного сына. Они жили у нас в квартире шесть лет. Его зовут Эверт. Он – тенор, но сейчас переучивается на бас, потому что с тенором трудно устроиться в Венскую оперу, а он хочет там петь.

– Толя, пусть этот Перверт, переучивающийся на бас, сам купит себе билет!

– Но у Эверта мало денег, он должен брать частные уроки, чтобы изменить голос с тенора на бас, он молодой и тоже хочет стать Голым

Поэтом. Может быть, его можно будет пропустить как поэта?

– Ладно, я попробую.

– Спасибо! Отец Агапит передает свое благословение Голой Поэзии, он здесь, рядом со мной, ждет с нетерпением сегодняшней ночи.

– А он придет в рясе?

– Нет, в джинсах.

– Сегодня вечером нам, кроме всего прочего, еще предстоит общение с настоящими первертами – попом в джинсах и тенором, переучивающимся на бас, желающими во чтобы то ни стало поглазеть на Голых Поэтов, причем даром! – констатировал я итог своей беседы с Барыгиным.

– Если певца не пустят, я могу к нему выйти и показать ему свои яйца где-нибудь в подворотне, – хмыкнул Ив.