Аркаше Шахову не исполнилось и пяти лет, когда мать бросила их с отцом и уехала с каким-то командированным инженером в Москву.

Отец и сын жили года два одни, пока отец не женился снова на одинокой женщине с ребенком. У той женщины был свой маленький домик, состоящий из двух комнат и кухни, и большой сад на самой окраине

Любимова. Маленькую четырехлетнюю дочку ее звали Катей. Сначала они все вместе жили в этом домике. Через год родились девочки-двойняшки, отец весь ушел в новые заботы, зарабатывал деньги, решил перестраивать дом. Аркадий в этот период был постоянным обитателем круглосуточной группы детского сада. Его забирали только на выходные, и то однажды забыли забрать. После окончания начальной школы Аркадия отдали в интернат, где он и окончил восемь классов.

Его отселению в интернат в какой-то мере способствовали достаточно напряженные отношения с мачехой, которую Шахов, естественно, не называл мамой, а просто обозначал "она". С тех самых пор он всю жизнь болезненно воспринимал сказки, где присутствовали злые мачехи, например, "Золушку". Впрочем, добрых мачех ни в сказках, ни в не встречалось, видно их либо не бывает вовсе, либо они очень редки.

Никто Аркадия, конечно, не бил, но отношение к нему было более чем прохладное или скорее просто равнодушное – как к чужому ребенку, да ведь он и был для нее чужим. "Есть будешь? Нет? Ну, и как хочешь!"

Шахов мог зимой выйти без шапки, без шарфа и рукавиц и в мокрой обуви – "ей" было все равно. Как он учился, какие отметки получал, делал ли он вообще домашние задания – никому до этого не было дела.

Иногда ребята говорили Шахову: "Счастливый ты, а меня родичи за двойку просто убьют!", а Шахов, напротив, стараясь не показывать виду, страшно им завидовал. "Она" же с ним вообще не разговаривала, а что-то вкусненькое всегда припрятывала для своих детей. Что она говорила про него отцу – неизвестно, но, в конце концов, Шахов попал в интернат. Может быть, постоянно зудела: "Это все Аркадий (твой сынок) разбросал (сломал, испортил и т.п.)". Отец, впрочем, особо на это никак не реагировал: он уже тогда хорошо выпивал.

Интернат в городе Любимове представлял собой особую территорию, и дети, которые там жили и учились, назывались не иначе как

"интернатские". Считалось, что там все девочки к выпускному классу уже "гулящие", а если кто чего и спер в школе или в ближайших домах и садах, то это могут быть только "интернатские". Надо признать, что многие из "интернатских" потом действительно попали в тюрьмы и колонии. Немало из интерната вышло и проституток.

Шахов как-то вспомнил из тех времен: вечный второгодник Вовка

Яковлев, товарищ его по интернату, загремел за кражу в колонию для несовершеннолетних – в "зверюшник", рассказывал разные ужасы, например, про то, что там какого-то провинившегося неизвестно в чем пацана избили, запихнули в тумбочку и со словами "хочешь пердеть, летать и какать?" сбросили с крыши колонии, кстати, почему-то тоже располагавшейся в бывшем монастыре, расположенном недалеко от Н.

После окончания интерната (там было восемь классов) по настоянию деда Аркадий не пошел в ПТУ, а перешел в девятый класс и жил уже практически один в маленькой квартирке, – в той самой, где когда-то жили они всей семьей, – на втором этаже старого деревянного дома, и состоящей из одной комнаты, куда шел проход через кухню. Отец довольно часто, раза два в неделю, навещал Аркадия, оплачивал квартиру, покупал одежду и давал на карманные расходы деньги – пять-семь рублей в неделю. Аркаша всегда эти деньги брать стеснялся и никогда не напоминал отцу о них, даже если денег у него совсем не было или тот забывал дать, и потому он постоянно подрабатывал, где случалось: колол дрова, носил воду, вскапывал огороды, а иногда просто сдавал пустые бутылки, которые в изобилии собирал в парке, враждуя с конкурентами в основном пенсионного возраста.

На зимних каникулах в десятом классе Шахов вдруг исчез из

Любимова. Как потом оказалось, решил съездить в Москву к своей родной матери. Причем, даже не предупредив ее – как это только возможно в шестнадцать лет.

Почти двое суток он добирался до Москвы (через Н., где ночевал на вокзале и где был даже задержан милицией, но в конечном итоге отпущен, поскольку у него на руках был билет), а потом еще полдня шатался по огромному городу, отыскивая улицу, где жила мать. Все время в нем было какое-то волнение и страх, что мать примет его как незнакомая чужая тетка и постарается его не узнать, а то и вообще прогонит, но очень красивая женщина в шикарном домашнем халате, открывшая дверь, смотрела недоуменно только одно мгновение, а потом ахнула: "Аркашка!" – и крепко прижала его к себе и расцеловала. От нее пахло и так и как-то не так, как он себе представлял должно было пахнуть от матери, но сильнее был запах такой, как в гостях у чужих, хотя все же и прорывался, если близко к ней встать, тот запах, как в его памяти пахло от нее в его раннем детстве.

Мать жила с мужем и двумя детьми в очень хорошей большой квартире в сталинском доме рядом с гостиницей "Украина". Аркадий вдруг застеснялся, не зная, как себя вести дальше, а мать на него пристально смотрела все время, пока он раздевался в прихожей. Хотя и стояли сильные морозы, на нем была тогда надета только осенняя нейлоновая куртка, куцый шарфик обматывал тощую шею, а на затылке чудом держалась вязаная шапочка. Обмахрившиеся снизу широченные брюки-клеш чуть ли не полностью закрывали носки разбитых зимних ботинок. Руки у Аркадия были совсем красные и замерзшие, пальцы не гнулись, – он еле-еле молнию на куртке расстегнул. И нос у него был красный и замерзший. После мороза сразу зашмыгал, а платка носового у него вовсе не было, и он подумывал, как бы скорее добраться до туалета или до ванной и там всласть отсморкаться. Сняв свои драные ботинки, он порывался идти прямо в носках, но мать заставила его надеть тапки. Аркадий наскоро пригладил пятерней свои длинные волосы и прошел в гостиную.

Было уже около девяти часов вечера. Двоих детей – мальчика лет шести и девочку лет девяти уже повели укладывать спать. Они прошли мимо в своих цветастых пижамках, с любопытством оглядываясь на