Несмотря на свой довольно свободный, со стороны, образ жизни,

Альберт Мамаев отличался чрезвычайной пунктуальностью: даже в воскресенье ворота усадьбы распахнулись почти ровно в 9.30. Выехав из усадьбы, черный "Мерседес" остановился. Водитель вышел, оставив свою дверь в машине открытой, и пошел запирать ворота.

В это самое время из-за кустов вышел старик. Не было никаких разговоров – вообще ни одного слова не было произнесено. Подойдя вплотную, Александр Михайлович Шахов сходу, почти в упор выстрелил из "Вальтера" водителю в затылок и в спину, и дальше, уже не глядя на упавшего, стал вести огонь сразу из двух пистолетов по людям, сидевшим в машине: в открытую дверь – в переднего пассажира и сквозь стекла – в задних. Отстрелявшись, в краткой тишине он вставил в

"Вальтер" новую обойму и каждому по очереди, кроме явно мертвого водителя с дыркой в затылке, еще раз выстрелил в голову. Все заняло секунд пятнадцать, не больше. Фактор внезапности, как всегда, сработал блестяще – никто даже не дернулся. Может быть, у кого-то из этих парней даже еще билось сердце, толчками выбрасывая кровь из ран на одежду, кто-то из них все еще летел по сияющему коридору, ведущему в иной мир, но всё равно – все они уже были мертвы.

Александра Михайловича это всегда поражало: всего какое-то мгновение, в зрачках немой крик: "Мама! Я смерти боюсь!" – и вот она, смерть – уже прилетела, и души их уже вышли наружу и витают в смятении – скоро в ад!

По ощущениям (запах пороха и крови) – был просто сорок пятый год!

Когда-то такое или нечто подобное Александр Михайлович уже видел не раз. Дело это, конечно, было неприятное, но в юности у Александра

Михайловича случались вещи и похлеще, да и с моральной точки зрения, пожалуй, куда как более мерзкие, хотя, с другой стороны, и сам он был тогда другой – молодой. Впрочем, здесь, среди мирной жизни, все это показалось как-то все-таки пострашнее. Александр Михайлович осмотрелся вокруг, и потом, уже больше не оглядываясь, сошел с дороги и быстро пошел по тропинке среди кустов. Метров через сто он резко свернул в сторону, и на всякий случай перестраховался – сделал

"восьмерку", посыпав на траву на пересечениях следа перцем из надорванного пакетика, хотя и сам боялся закашляться – сразу запершило в горле. На берегу реки он выбросил в воду пистолеты, достал из сумки за спиной неполную бутылку водки, плеснул на ладони, тщательно протер их, сделал глоток, не почувствовав вкуса, сунул под язык капсулку нитроглицерина и, немного отдышавшись, вошел в дачный поселок. Оттуда уже обычным путем Александр Михайлович примерно через полчаса вернулся к себе домой. В квартире было тихо и сумрачно. Он подошел к шкафу в прихожей, оскалился в зеркало железными зубами, и оттуда – из отраженной тьмы за его спиной – в ответ ему белозубо улыбнулась его молодость.

Надо сказать, что, выбирая место для операции, Иван Михайлович, конечно же, знал, что уйти незаметным всегда очень сложно: по опыту было известно, что куда не сунешься, что ни сделаешь – всюду глаза человеческие. Но знал он и то, что люди не всегда видят предмет, на который смотрят, и все зависит от того, что останется в голове – именно на этом основано большинство фокусов. Поэтому в целом он был спокоен. И оказался прав. В это же самое время на чердаке домика напротив и немного наискосок от усадьбы Мамаева один человек, пытаясь понять, что же ему теперь делать и как жить дальше, решил, как советуют психологи, сформулировать письменно то, о чем нельзя было никому рассказать. Он наблюдал бойню, происходившую прямо перед ним, без всякого интереса и удивления – равнодушно, словно на детскую игру в войну, и писал:

"Жена моя влюбилась. Я понял это только сегодня, а до этого просто чувствовал, что с ней что-то не так. Поведение ее в последнее время очень изменилось. Когда я прихожу в спальню и ложусь рядом, она отворачивается, сворачивается калачиком и делает вид, что спит.

Когда я трогаю ее, она говорит, что сегодня у нее болит голова. У нее горят глаза, она отвечает мне дерзко, тщательно одевается и явно относится к близости со мной с отвращением. А ведь мы когда-то очень любили друг друга. И было-то это всего полгода назад. Когда-то мы были друг с другом откровенны и счастливы, а теперь я даже и не знаю, что будет с нами завтра, чем кончится вся эта история. Я не знаю, что делать, стал раздражителен, и это даже заметили на работе.

Тут как-то вспылил, накричал на парня, а тот ответил с обидой: "Что с тобой? Тебе что, сегодня жена не дала?" У меня все чаще появляется желание напиться, прийти домой и избить ее в кровь. Но я знаю, что это избиение будет для нее сладким, и она наверное его даже где-то хочет, чтобы иметь повод уйти красиво. Кроме того, интересно и то, что она стала подчеркнуто внимательно относиться к нашему ребенку.

Раньше могла и затрещину дать, прикрикнуть, сейчас же – нет. Катюха не знает, что происходит, но чувствует, что в семье что-то не так, начинает по поводу и без повода капризничать. Рушится маленький, казавшийся ей таким надежным и стабильным, мир ребенка.

Я не знаю, кто этот человек, в кого она влюблена. Встречается ли она с ним каждый день или реже – тоже не знаю, может быть, они просто вместе ходят в кафе и целуются, а может, проводят время в его холостяцкой (или какой другой) квартире. Думать об этом просто невыносимо! Говорят, что об измене жены муж узнает самым последним.

Я думаю, любящий человек просто не может и не хочет верить в измену.

Как я, даже сейчас, когда все уже очевидно, иногда вдруг думаю: "А может, это ошибка? Может быть, мне это все кажется?" Кто-то из таких вот, как я, страдальцев как-то рассказал, что парадокс любви состоит в том, что вот он однажды пришел домой, где они с любовником лежали голые в кровати, и казалось бы, что уж все предельно ясно, но потом жена его вдруг стала ему говорить, что "это совсем не то, что ты думаешь, и ничего между нами не было!", и он тут сам стал сомневаться – сознание его просто противилось признать измену.

Получалось, он сам пытался не видеть очевидное. Я сам тогда, слушая его рассказ, в душе потешался над ним с чувством собственного превосходства, считая, что меня-то это уж никогда не коснется.