– Ты иди, я тебя догоню, – сказал Павел и Шахову. Шахов пошел, не оборачиваясь.

– Успеваем? – спросил его Павел, догнав буквально через пару минут.

Тот только кивнул, и они пошли рядом. Шахов, казалось, как-то сразу вдруг забыл о только что происшедшем, однако долго чувствовал, что волосы у него на затылке все еще стоят дыбом.

Вова Хомяков уже сидел в вестибюле бани и пил пиво прямо из горлышка. Вид у него был очень довольный. Увидев ребят, сказал:

– Без бани никак нельзя! У меня дед как-то приехал из деревни, и надо было ему помыться с дороги. А он в жизни никогда в ванной не мылся. Решили его туда-таки заманить, набрали ванну с пеной, чтобы он отмок в горячей воде, посадили туда деда. Потом через полчаса спрашиваем через дверь: "Хорошо ли тебе?" – и слышим угрюмый ответ:

"Плохо!" Открыли дверь, а он сидит в пустой ванне – оказывается, случайно ногой выдернул пробку. Он же посчитал, что так и было нужно, что в городе именно так и моются…

Купив билеты, они вошли в предбанник, нашли свободные места, начали раздеваться. Хомяков, расстегивая рубашку, вдруг показал пальцем на пол у самого входа в мыльную:

– Вот здесь, на этом самом месте убили Ваньку Хамяляйнена!

Ванька учился в той же школе, только классом младше и тоже, как и

Павел, активно занимался спортом, особенно лыжами, и все они хорошо знали друг друга.

– Ванька тогда только что пришел из армии и здесь с кем-то поссорился в парной из-за веника, а когда выходил в предбанник, его подкараулили и сходу вмазали. Он поскользнулся и со всего маха треснулся затылком о кафельный пол, и, ты знаешь, поначалу вроде как бы отсиделся, даже еще ходил какое-то время. По дороге домой его стало шатать, он нарвался на милицейский патруль, те подумали, что пьяный, потому что от него пахло спиртным, и отвезли его в отделение. Там он, пока сидел на диванчике, впал в кому. Потом

Ваньку уже на "скорой" отправили в больницу, но в сознание он уже не приходил, там и умер. Сказали: перелом основания черепа. Даже не помню: поймали того, кто его ударил или нет, и чем это дело кончилась. Хотя, ведь, по сути – тоже несчастное стечение обстоятельств. Скользкий пол.

– Череп – он вообще-то очень твердый, его тупым предметом расколоть довольно сложно, а вот ножом пробить – запросто! – сказал

Павел. За этим его утверждением стояла совершенно реальная история, которую он никогда и никому не рассказывал.

Хомяков с ним не согласился:

– Тут у нас один пьяница на Садовой в белой горячке зарубил топором жену, детей и сам потом решил зарубиться – стал лупить себя по голове и ни фига не пробил! Даже написал записку: "Не могу себя убить!" В квартире все было забрызгано кровью – и записка эта, и стены и потолок. В конечном итоге он повесился на кухне, лёжа под раковиной на трубе. На вскрытии, когда кожу с черепа сняли, говорят, весь он был в глубоких зарубках от топора, но ни разу не пробит. А тут недавно одному мужику жена дала сковородой по балде – и череп вдребезги! Судьба такая…

А вот Шахов Павлу очень даже поверил. Одному его питерскому знакомому (тот всегда зимой ходил без шапки) здоровенная сосулька, сорвавшись с крыши пятиэтажного дома, пробила голову и вышла острием под подбородком. Он был убит на месте. Шахова тогда потрясло главным образом то, что у того парня были какие-то уж очень большие и долгосрочные жизненные планы – все у него было расписано едва ли не по дням чуть ли не на годы вперед. Он только-только женился, получил хорошую работу, занимался ремонтом своей новой квартиры, собирался летом ехать куда-то с женой отдыхать за границу, а через год-два завести ребенка. Шахова, имевшего планы самое дальнее разве что на ближайшую пятницу, такая склонность к планированию жизни несколько даже коробила. Сосулька упала как-то невероятно точно – тоже ведь, по сути, несчастное стечение обстоятельств: ведь даже если бы специально захотели бы повторить – ни за что бы не получилось! И как всегда, далее все происходило очень быстро: всего через три дня того паренька сожгли в крематории, а Шахов с ребятами уже шли пьяные с его поминок. Потом так же быстро отметили сороковины, затем прошел год, и жена его, Катя, нашла себе нового друга, вполне симпатичного и достойного парня, вышла за него замуж и родила от него ребенка. И жили они все как раз в той самой новой квартире, которую купил и отремонтировал погибший от сосульки приятель Шахова. Аркадий хотел все это рассказать тут же в бане ребятам, но горло у него все еще было зажато после виденного страшного происшествия на дороге и он счел за лучшее промолчать. Кроме того, от стресса Шахов непрерывно и неудержимо зевал.

– Ты чего? – спросил его Павел.

– Это нервное! – ответил Аркадий, опять широко разевая рот.

– А-а, у меня, кстати, тоже отсроченная реакция на стресс.

Знаешь, моя нервная система устроена таким образом, что я в период самой стрессовой ситуации веду себя очень спокойно, а отходняк наступает значительно позже. Мы как-то однажды реально падали на самолете – была настоящая аварийная посадка, так я помогал стюардессам всех успокаивать, а когда самолет все-таки сел и началась эвакуация, оказалось, что некоторые пассажиры не могут оторвать руки от ручек кресел – приходилось использовать монтировку.

И только потом, наверно через час, когда я уже приехал домой, у меня вдруг по затылку и по спине пошли холодные мурашки и навалилась страшная слабость. Пришлось хорошо выпить водки и тогда все прошло.

То же самое было однажды в горах, когда наш "Урал" съехал на обочину и медленно пополз по склону прямо к обрыву. И не выпрыгнешь – в кузове сидят бойцы. Солдат-водитель оцепенел, только дергает ручку двери на себя. Я его хлопаю по морде и приказываю: спусти давление в шинах (там это из кабины управляется), он спустил, и так на полусдутых колесах кое-как потихоньку мы и выползли обратно на дорогу. А потом, уже на базе, у меня был такой же точно отходняк – как будто волосы стали не то, что на затылке дыбом, а и на всей спине и даже и на руках и на ногах. Я тогда выпил залпом, наверно, целую бутылку водки и даже ее не почувствовал – остался трезвый.