— За полгроша! — опять ужаснулся пан Броучек. — Приятель, оставь дурные шутки!

— Тебе и полгроща кажется много, да? В иных странах цыплята, наверное, еще дешевле. А у нас сейчас цыпленок на рынке стоит целый грош! Я, правда, держу своих кур. Но чего-нибудь получше часто и на рынке не раздобудешь. В наши дни старая пословица «тин везде господин» безнадежно устарела. Хорошо, что ты любишь цыплят. Мне совестно сказать, что вторым блюдом у нас лососина.

— Лососина! — воскликнул обрадованный гость. Лососина! Но это же княжеская трапеза!

— Ты еще и смеешься надо мной, — укорил его хозяин.

— Я над тобой смеюсь? Не скажешь ли ты еще, что и лососина простецкая пища? Я сам ел лососину всего один раз в жизни, да и то на дурацком банкете, где из-за сплошных заздравных тостов и поесть толком не успеешь.

— Можно ли верить! — воскликнул в изумлении хозяин. — У нас лососей так много, что даже слуги требуют, чтобы им лососину давали на обед не чаще двух раз в неделю.

— Боже ты мой, но вы поистине живете в той сказочной стране, где жареные голуби сами влетают в рот, а в реках вместо воды течет вино, радостно удивлялся гость, чувствуя, что у него уже текут слюнки.

— Ты кстати мне напомнил. Что будешь пить? У меня есть хороший мед.

— Мед! — вырвалось у пана Броучека, и лицо его приняло брезгливое выражение.

— Домашний мед. Я думаю, тебе понравится.

Гость отрицательно замахал руками, а потом сложил их в трогательном умоляющем жесте: — Ради бога, прошу тебя, дружище, никогда не произноси при мне этого слова! Читал я об этом вашем… мне дурно от одного его названия. Отравил ты мне всю лососину. Честно, я бы лучше… воду стал пить!

— Если ты не пьешь мед, я пошлю за другим напитком. Утром ты говорил, что брага тебе милее винатак я пошлю за пивом…

Пан Броучек рванулся всем телом, глаза его засверкали, руки схватили руки Домшика, а губы проговорили сами собой: — Так, значит, оно у вас есть?!

— Пиво? Самозря! Есть и пражское, и свидницкое, светлое, старое…

— Какое ни на есть, лишь бы было! Ну, все, живу, дружище! А я уж думал, пиши пропало, никакого пива у вас нет.

— Я пошлю Кедруту в «Пекло».

— В пекло? — повторил удивленный гость, хотя в голове его тут же промелькнула мысль, что упомянутая особа будет там вполне на месте.

— «В пекле» называется пивоварня, что в узком проулке за моим домом, объяснил Домшик. — В этом месте темно всегда, и вправду, будто в преисподней, но варят там отменное старое пиво.

Хозяин дома вышел, чтобы распорядиться насчет пива, а Броучек все потирал руки, приговаривая радостно: «Есть! Есть оно, милое!» В эту минуту он забыл о гуситак, о Сигизмунде, об осаде, о всяческих бедах и испытаниях, грозящих ему в пятнадцатом веке, и переменчивое его настроение, уже заметно улучшившееся от присутствия древнечешской красавицы, стало еще более радужным.

Вскоре Домшик вернулся в светлицу в сопровождении супруги и дочери, которые несли яства. Пан Броучек пригляделся теперь к Мандалене и заметил, что этой статной женщине, лицо которой не утратило красоты, так же, как и дочери, идет старинный костюм, и особенно большое белое покрывало, живописными складками ниспадающее с ее головы, схваченное на лбу белой полоской.

Кунгута принесла полотенце и воду в медном тазу и молча протяйула то и другое гостю, который с минуту в недоумении глядел на все это, а потом сказал: — О, благодарю, я уже умылся в коморке. «Странный обычай умываться в столовой», — подумал он про себя, но, увидя, что остальные лишь ополоснули руки, переменил суждение: «Ишь ты! Ополаскивают руки перед трапезой, будто князья! Правда, князья это, кажется, делают после еды».

Хозяева пригласили гостя к столу и минуту стояли, творя молитву. Пан Броучек счел за благо последовать их примеру, но в молитве участвовали только его руки — глаза же с любопытством разглядывали накрытый стол. На столе было две скатерти: одна положена как обычно, другая свисала с его краев красивыми складками почти до самого пола, будучи обвязана вокруг стола поверх первой. На столе стояли четыре оловянные тарелки и несколько странных мисок, больших и маленьких: с супом, с солью, с различными коржами, колобками и лепешками. Кроме того, на столе лежали четыре ложки, похожие больше на глубокие лопатки, и два больших грубых ножа. Под конец гость заметил еще раскрашенного гнома: подвешенный к потолку на тоненькой проволочке, он парил над центром стола, как в наши дни кое-где в деревнях возносятся над печами голубки, сделанные из пустого яйца и переливающихся блесток. «Будто в старину на сельском престольном празднике, — подвел итог своим наблюдениям гость, завершая крестным знамением свою мнимую молитву. Стол в углу у стенки, лавки, железные тарелки! И Куночка проявила рассеянность — вместо двух скатертей лучше бы подала салфетки; и вилки забыла!» — Желаю приятного аппетита, — произнес он, усаживаясь.

Остальные взглянули на него, будто не понимая, что он имеет в виду, а Домшик молвил с улыбкой: — О нашем аппетите не беспокойся; лишь бы тебе пришлась наша пища по вкусу.

— Вот миса с похлебкой, — указала хозяйка дома. — Но лучше я наяью тебе сама.

— О, благодарю, — прошептал пан Броучек, радостно глядя, как она наливает ему полную до краев тарелку супу, от которого исходил многообещающий аромат.

— На чужбине, ты, конечно, привык есть из талерки, — предположил Домшик. — У нас еще сейчас многие едят прямо из мисы, а в старые времена жаркое клали на лепешки.

Гость энергично принялся за наваристый суп, который оказался очень вкусен, хотя и несколько необычен.

Только ложка доставляла ему огорчение своей формой, очень затруднявшей его работу.

— Ну как, милый гость, похлебка пришлась тебе по вкусу? — спросила Мандалена, когда он опорожнил тарелку. — Если хочешь, я налью тебе еще.

— О, благодарю! Прекрасный суп!

Пан Броучек с аппетитом съел еще одну полную тарелку. Раскрасневшиеся щеки его лоснились от пота и радостной удовлетворенности.

Теперь ему не хватало только салфетки. Из девятнадцатого века он вынес привычку всякий раз, принимаясь за еду, повязывать себе вокруг шеи чистую салфетку, выпустив сзади, наподобие больших белых ушей, два конца, и этот ритуал принадлежал к числу любимейших его действий за столом. А здесь ему нечем было просто рот вытереть. Тут он заметил, что хозяин наклонился к скатерти, обвязанной вокруг стояа, и вытер губы в ее складках.

«Ах, так вот, оказывается, как нужно! — сказал себе гость, внутренне усмехнувшись. — Тут особенно не стесняются. Ну что ж, не будем церемониться и мы.» И он последовал примеру Домшика.

Хуже было потом — с жареными и уже разрубленными на куски цыплятами, Домшик предложил пану Броучеку угощаться. Тот деликатно подтянул к своей тарелке один из ножей, лежавших на скатерти, и попытался дать понять взглядом, блуждающим по столу, — что не может же он лезть в миску руками. Но хозяева были недогадливы, и ему не осталось ничего иного, как попросить открыто: — Я попросил бы вилочку…

— Вилочку? — повторил Домшик с удивлением. — Кунгута, принеси гостю с кухни вилку! Ты что задумалась? Принеси, раз просит.

Девушка принесла предмет, который скорее можно было бы назвать вилами.

— Благодарю, — по привычке вежливо произнес гость, но с трепетом принял мощную и тяжелую рукоять, из которой торчали два длинных, толстых железных зубца, — Что ты все просишь да благодаришь, как нищий, — мягко пожурил его Янек от Колокола. — Ведь ты наш гость, и всем, чего ты пожелаешь, мы готовы послужить тебе от всей души. Поэтому не проси и не благодари за каждую мелочь.

— Благодарю, — прошептал неисправимый гость, оторопело поворачивая чудовищное орудие.

Огромная вилка раскорячилась над миской, как Колосс Родосский, и пану Броучеку пришлось немало потрудиться, прежде чем ему удалось подцепить крылышко. А потом она опять пустилась в пляс на тарелке, так что были опасения, как бы пан Броучек не выколол себе глаза.