Селенит обернулся к нему со словами:

— Умоляю тебя, землянин, не надрывай мне сердце слезами! Ты же знаешь, что наперсника своей скорби я оставил на карниз! Если чувство твое к Эфирии столь сильно, то знай — я готов пожертвовать своей безграничной любовью и вырвать из кровоточащего сердца ее небесный образ!

— Отвяжитесь вы от меня со своей Эфирией! — проворчал наш герой. Слава богу, что мы убрались оттуда подобру-поздорову.

Поэт, видимо не расслышав его слов, продолжал:

— Откроюсь тебе чистосердечно: я благодарен судьбе за сей жестокий удар. Счастливая и безмятежная любовь не благоприятствует художественному творчеству. За те пятнадцать лет, что я томлюсь своей спокойной любовью, мною написано немало превосходных стихов, но лишь теперь моя поэзия достигнет подлинных глубин и высот, когда кровь моего истерзанного сердца брызнет опаляющими рубинами душераздирающих плачей.

При этих словах пан Броучек взглянул на часы, — не приспело ли время обедать? Но обнаружил, что часы стоят, чему, впрочем, после такой встряски удивляться не приходилось.

Поэтому он обратился к селениту: — А не полдень ли уже, пан Лазурный? Мои часы стоят.

— О, до полудня далеко! — ответил селенит. — Ведь еще только утро. Видимо, тебя сбивает с толку земное время. Наши лунные сутки длятся целый земной месяц, наш час продолжительнее вашего земного дня, а наша минута составляет примерно половину вашего часа.

«Ах да, я совсем забыл, что тут и время какое-то ненормальное!» подумал Броучек, а вслух произнес!

— Значит, здесь мало проку в моих часах,

— Разумеется. Они показывают лишь бесконечно малые отрезки времени. К тому же у нас есть общественные часы, которые видны с доброй половины Луны — поистине идеальные куранты, они висят прямо на куполе неба и обладают тем неоценимым достоинством, что их не нужно ни заводить, ни чинить, и идут они всегда с неизменной точностью.

— Часы на небе?

— Да, вон они! Ваша Земля — это наши часы. Ее круглый лик, ее затмение, первая и последняя фазы указывают нам на то, что наступили полночь, полдень, вечер, утро, и по тому, как постепенно округляется и тает земной диск, мы можем приблизительно определять и неторопливое теченве нашего лунного времени. Впрочем, небесный циферблат показывает и минуты. Нам вредетавияется, что он прочно укреплен в одной точке небосвода и неизменно остается на своем мeсте. Поскольку, однако, в течение суток, то есть за неполный наш час, Земля делает один оборот вокруг своей оси, пeред нашими взорами за это время неспешно сменяют друг друга все части земной поверхности. Например, в определенные моменты мы видим на диске Земли светлые очертания Европы, Азии и Африки в окружении темных морей. Потом эти контуры постепенно исчезают, и вместо них начинают вырисовываться другие, пока наконец за двенадцать часов вашего времени континенты Старого Света не скроются совсем, на смену им выступает Америка с многочисленными островами Тихого океана. Это изменение черт земного лика заменяет нам минутную, а по земной шкале — часовую стрелку и по точности может сравниться разве что с вашими земными хронометрами.

— Но позвольте, что это за часы, на которых видна половина, а то и четверть циферблата?! И как вы устраиваетесь в пору новоземия, а?

— В самом деле, я запамятовал об этом изъяне наших небесных часов. В пору «новоземия» минутная стрелка нам изменяет. Но в первой и последней фазе, хотя виден лишь серп или полукруг, наше зоркое и изощренное око в состоянии даже на таком клочке проследить чередование различных земных рельефов.

Тут-то пана Броучека и пронзила мысль, от которой у него волосы встали дыбом. Он прервал селенита вопросом: — Слушайте, надеюсь, вы обедаете не только в свой лунный полдень? Надеюсь, не ограничиваетесь трехкратным питанием в течение вашего дня продолжительностью в четыре недели?

— Слова «обедать» и «питание» в лунном языке отсутствуют, — ответил Лазурный. — Но, учитывая твой земной материализм, я заключаю, что вопрос твой касается процедуры, именуемой у нас «ренессансом» и «возбодрением» тела.

— Как бы оно ни называлось, главное, что вам это известно.

— Этот акт мы действительно совершаем главным образом в полдень, объявил селенит, — и, с гораздо большей. воздержанностью, утром и под вечер.

— О, горе мне! Горе! — в отчаянии простонал пан Броучек. — Только этого не хватало! Выходит, пообедать мне удастся лишь через неделю, а следующего обеда изволь ждать еще целый месяц! Черт бы побрал этот лунный рацион!

И в припадке ярости пан домовладелец со всего размаху швырнул на простиравшуюся внизу лунную равнину часы, которые все это время держал в руке, и те, должно быть, разбились вдребезги.

Дав выход своему гневу, пан Броучек несколько поостыл. Ему стало жаль прекрасных часов, хотя он и буркнул: — Черт с ними, на кой они мне здесь нужны!

Новые надежды. Финансовые затруднения. Доказательство бесполезности немецкого языка и кое-что для господ депутатов. Лунный город. Общество охраны слуха. Будни лунных улиц. Безудержное потребление книг. Опасная бабочка.

Новые надежды в пане Броучеке пробудил большой город, фантастические башни которого засверкали на горизонте. «Уж в городе-то наверняка будут рестораны, — размышлял он, — где посетителям подают горячие завтраки до самого полудня».

«Да, но за деньги!..» — спохватился пан Броучек и полез в карман за бумажником. Он не брал с собой по вечерам в трактир больших денег, вследствие чего сумма, оставшаяся в его бумажнике после затрат у Вюрфеля, была весьма скромной, ее едва хватит на два дня.

«Теперь это весь твой капитал, — с горечью сказал себе наш друг, — на Земле ты был состоятельным человеком, а здесь, чего доброго, пойдешь по миру с нищенской сумою. На Луне под твой земной дом ни один ростовщик не даст ни гроша».

Но следующей его мыслью было: «А ведь я наверняка не смогу тут истратить даже этой мелочи, кроме разве серебряного талера. Бумажные же деньги годны лишь на растопку. Поди знай, есть ли у австрийского государства кредит на Луне. И потом, неизвестно… знают ли… Да нет, это само собой разумеется!..» Но на всякий случай пан Броучек осведомился у Лазурного: — Вы ведь здесь все знаете немецкий?

— Немецкий? А что это такое?

— Как?! Бог ты мой, вы даже не знаете, что такое немецкий язык! Нет, быть этого не может! Вы меня разыгрываете.

— А, по-видимому, вы на Земле говорите на нескольких языках? Мы объясняемся только по-чешски.

— По-чешски? Только по-чешски? И вам неизвестно, что на свете существует немецкий?

Пан Броучек никак не мог взять этого в толк. Лазурному пришлось подтвердить столь невероятный факт.

«Куда я попал?! — сокрушался несчастный землянин. — Что это за чехи, которые понятия не имеют о немецком языке?! И они еще имеют наглость разглагольствовать о своей образованности. Да, теперь эти бумажные деньги можно преспокойно выбросить вслед за часами. Если здесь не знают немецкого, то уж венгерского — и подавно! Прав был перчаточник Клапзуба, когда в трактире «У петуха» распекал депутатов, не сумевших добиться, чтобы на деньгах стояло хотя бы два слова по-чешски. Теперь из-за этого я лишусь трех порций жаркого и доброй дюжины пива!» Немецкий не давал пану Броучеку покоя, и он снова обратился к своему спутнику с вопросом: — Скажите, милейший, так у вас и в университете экзамены держат не на немецком? И не говорят понемецки ни дамы на улице, ни актеры за кулисами, ни молодые дипломированные специалисты, которые готовятся стать государственными деятелями? На каком же языке говорят у вас железнодорожные служащие, и как обстоит дело с накладными и платежными ведомостями, с заголовками протоколов и почтовыми штемпелями?

— Я в этом не разбираюсь, но уверяю тебя, что у нас все только на чешском.

— Только на чешском! Но ведь все это без немецкого просто невозможно! Воображаю, какой тут у вас кавардак! А как же обходятся без немецкого почтенные муниципальные власти?