— Признаюсь, я действительно с удовольствием бы вадремнул часок-другой.

— Поспишь у меня. Идем!

Он повел пана Броучека к своему дому, который стоял, как уже было сказано, напротив, немного в глубине, образуя второй угол Тынской улицы и площади, и который стоит на том же месте по сей день, немножко перестроенный, но по-прежнему несущий свой старинный знак колокола.

Этажей в нем было не четыре, а только три, и крыша была высекая, сбегающаяся под тупым углом, как завершение башни — во-моему, она есть у Саделера на одном из изображений старой Праги.

Через сводчатые двери с каменными сиденьями по бокам они вошли в просторные, но мрачноватого вида сени, а оттуда по узкой каменной лестнице поднялись в другую прихожую, на втором этаже, где полы были выложены из кирпича и где стояло несколько громоздких кованых и расписных сундуков, грубо сколоченный шкаф и простой стол с лавками; во всех стенах были двери, ведущие в другие комнаты, — две из них были заперты толстыми болтами, прочие имели замки или щеколды.

— Вот мое зало, — проговорил древнечешский домовладелец.

Гость взглянул на него с усмешкой.

— Ты пошто смеешься? — спросил Домшик, чувствуя себя уязвленным. — Или этот покой кажется тебе мал и худ? Оно конечно, я не могу иметь такое, как у вдовы Микулаша Настойте — вон напротив через площадь, в бывшем Крестовском доме, принадлежащем к домам в Праге самым дорогостоящим. Но мне этот покой вполне достаточен.

— И он очень мил, — принужденно похвалил гость. — Я улыбнулся только тому, что ты называешь его «зало».

— А что, разве подобные покои не так называются? А, понимаю. Ты, наверное, знаешь только иноземное слово — немецкое, «мазгауз». Конечно, лучше всего было бы говорить попросту — большие или верхние сени.

«Превосходно, — сказал себе пан Броучек, — эдак каждый батрак мог бы считать, что живет по-княжески! Мужицкие, кирпичом мощенные сени со старой крестьянской рухлядью они именуют залом! Хотел бы я знать, как же они называют тогда приличное помещение?»

— Моя жена и дочь еще не одеты, — сказал Янек. — Поэтому я провожу тебя сразу же в заднюю коморку, что служит у нас комнатой для гостей.

Через мазгауз он вывел гостя на деревянную галерею, из которой открывался вид во дворик. Гость удивился тому, что он выглядит совсем как деревенский. Там были различные стойла, хлевушки, загончики для птицы; на куче навоза нежились хряки; по мусору прохаживался статный паша-петух, окруженный многочисленным гаремом курочек; в сторонке распускал свое пышное опахало горделивый павлин, и его глазастые перья переливались всеми цветами радуги в раннем утреннем солнце.

Такое устройство пан Броучек не мог не похвалить в душе и искренне позавидовал древнечешским домовладельцам, что так свободно могут они распоряжаться своим двором, который в чопорном девятнадцатом столетии превратился для пражских хозяев в предмет чистейшей роскоши.

Дойдя до конца галереи, Домшик открыл деревянную задвижку грубо сколоченной двери, окрашенной желтой глиной («Хорошенький вход в комнату для гостей!» — подумал про себя пан Броучек), и жестом пригласил гостя войти в «коморку» — небольшую и не особенно светлую сводчатую комнатку, также с кирпичными полами, однако по нижней части стен обитую деревянными панелями и полную различных непонятных предметов меблировки.

«Да, вот уж подлинно комната для гостей, — сказал себе разочарованный пан Броучек. — Даже пола порядочного нет — кирпич, как в простом деревенском заезжем дворе! А в окне — боже ты мой — в самом деле: в окне ни стеклышка, все заклеено какой-то промасленной бумагой! Как ему не стыдно! И это комната для гостей владельца трехэтажного дома!» Мебель тоже произвела- на пана Броучека впечатление неблагоприятное. Опять какой-то крестьянский расписной сундук, некрашеная низкая лавка допотопного вида, странные глиняные миски на полке и наконец два предмета, которые нельзя не описать во всех подробностях.

Один из них напоминал огромную клеть в строительных лесах, вздымающуюся к самому потолку. Внизу же был длинный и широкий постамент с рядом выдвижных ящиков, один над другим; над этим постаментом по четырем углам возвышались четыре колонки, несущие в вышине нечто вроде крыши с широким карнизом и зубчатым навершием — все это из дерева, раскрашенное и с резьбой. От зубчатого верха спускались вниз присборенные цветные занавески, передняя была откинута и открывала взору горой наваленные двуцветные в полосочку перины и подушки. Ложе было так высоко, что к нему вела приступочка о трех больших ступеньках.[27]

— Здесь ты можешь отдохнуть, — произнес хозяин, указывая на чудовищное ложе.

— Как же, полезу я под потолок! — раздраженно вырвалось у пана Броучека, — Чтобы во сне свалиться и сломать себе шею! Тут задохнешься в этой вавилонской башне из перин, a ведь лето же! Нет, братец, чем лезть на этот чердак, я лучше уж на полу улягусь.

— На полу тебе, пожалуй, будет неудобно, — спокойно сказал Янек от Колокола («Пожалуй! Хорош хозяин!» — недовольно подумал гость) и подвел пана Броучека к нише, где стояла другая постель, поменьше и без постамента, но тоже с колонками, пологом и занавесочками. — Не нравится тебе большой одр, вот постеля попроще. Тут ты хорошо выспишься. Белье все доброе; простыня из батиста, — чистая, перины, верхняя и нижняя, — мягкие, подушка пуховая, наволоки недавно поменянные. Ежели свет мешать будет, задерни завесы. А не хочешь периной укрываться, одеялом оденься, или ляг в платье уличном.

— Однако, поспавши, следует тебе переодеться, — добавил он. — В своем ужасном портище ты не можешь выйти на люди. Есть у меня полученное в наследство платье — знать, придется тебе впору. Ему, правда, Почти сорок лет.

— Сорок лет! — ужаснулся гость. — Представляю, какой у него вид, его небось и старьевщик даром не возьмет.

— Оно еще хорошее, почти как новое.

— Ты шутишь? Ваши сукна должны тогда быть как железные, а ваши портные умирать с голоду.

— О, нашим портным живется неплохо. Сорок лет — не так уж много. А это платье долгие годы лежало в сундуке. Там есть капюшон, плащ, кафтан, штаны. И юбку тебе какую-нибудь найдем…

— Юбку?! — испугался пан Броучек. — Что это тебе пришло в голову? Уж не хочешь ли ты обрядить меня бабой?

Домшик в удивлении широко раскрыл на гостя глаза.

Но тот продолжал энергично отнекиваться: — Нет, дружище, с юбкой оставь меня в покое. Если уж суждено мне ходить ряженым — что делать, значит, так бог велел, но юбку ты на меня, милый друг, не нацепишь. Да я сквозь землю провалюсь со стыда, если кто из моих знакомых узнает, что я, Броучек, пражский домовладелец, ходил в юбке!

— Что такое ты говоришь? Стыдно ходить в юбке, какую ты видишь на мне и какие носят все приличные мужчины?

— Ах… так вы это называете юбкой? А я думал, ты имеешь в виду…

— Женскую юбку? Скажи мне, где ты бродил, что даже не слышал о мужских юбках? Ведь их носят и в Германии, и во Франции, и в других землях. Почтенный человек стыдился бы ходить без юбки, как ты, просто в штанах!

— Ну, для меня это поистине новость, что кто-то может стыдиться ходить в брюках. Но что делать! Если так суждено, так я надену на себя то, что называете юбкой; только скажу тебе откровенно, что и эта мужская юбка не очень-то пристала мужчине.

— Не буду с тобой спорить. Всяк кулик свое болото хвалит. Оставим же праздные речи. Я сейчас принесу тебе вещи. Не голоден ли ты? Не хочешь ли утолить жажду?

— Благодарствую, пока что нет. Хочется мне только спать.

Хозяин дома вышел, предоставив — гостя невеселым размышлениям о том, как он будет на старости лет ходить, одетый как ряженый. Его одолевала сонливость, давали себя знать напряжение и беспокойства минувшей бессонной ночи и его горестные мысли все время прерывала зевота. Голова шла кругом.

Вскоре вернулся Домшик с одеждой; кладя ее на сундук, он сказал: Думаю, это платье будет тебе под стать. Оно сшито немного по старой моде. Штаны тогда носили двуцветные: одна колоша зеленая, другая красная.