– развивайся, не хочешь – как хочешь. Когда вернулся домой, не покидало желание сохранить физическую форму. Так же институт навсегда прививает желание учиться.

Ушла какая-то зажатость. В начале службы многие красноармейцы стесняются петь в полное горло в строю, все бубнят под нос. И еще со временем у солдат появляется хитрость, как у крепостных: поменьше работать и не попадаться на глаза хозяевам. Командиры и шпана заставляют солдат все время работать – драить, мыть, мести, скрести, ходить строем. Формально сидеть солдат может, только когда курит.

Если солдат просто сидит, что ж это за служба? А если кто увидит, а если стуканет? Солдат быстро понимает ситуацию и старается всеми способами перехитрить хозяев. Вместо того, чтобы мыть полы, вода из ведра выливается и размазывается тряпкой. Ночью дневальный в казарме не стоит два часа напротив входной двери у тумбочки, как положено, а сидит у окна, посматривая на двери штаба, не идет ли дежурный по дивизиону, или узнает об этом из звонка сержанта – помощника дежурного.

До армии я, конечно же, слышал о Неуставщине, и это было второй причиной, по которой служить не хотелось.

В дивизионе, в котором я служил, какого-то садизма или пыток не было. Но это не значит, что его не было до меня или не будет после.

Так попал. Все зависит от состава взвода в данный конкретный момент.

А состав корректируется каждые полгода с увольнением группы отслуживших дембелей. Только тут начинается преображение некоторых незаметных до сих пор злодеев, которым осталось полгода до дембеля.

Наконец они дождались своего часа. На следующий день они уже гавкают на новобранцев.

В армии крайностей стараются избегать. Например, новобранцев кавказцев сразу определяют на службу в отдаленном месте куда-нибудь на КПП. Потому, что кавказцы не будут мыть полы в казарме, несмотря на присягу, родину и уставы. Они и перед строем откажутся. Какой пример остальным? И злодеи бей не бей – ничем не помогут.

Армейское начальство старается, по возможности, не выдавать боевых патронов. Некоторые новобранцы с чувством собственного достоинства неспособные физически дать отпор злодеям и доведенные до отчаяния, не преминут воспользоваться случаем. В столовой нет ножей и даже вилок. Хотя, возможно и из-за экономии.

Через стукачей начальству известно обо всем, что происходит в подразделении, в том числе и о неуставных случаях.

Армия не борется с Неуставщиной. Она прочно встроена в механизм управления солдатами.

Офицеры тоже управляют, но они находятся на территории части до пяти часов.

После пяти остается один дежурный офицер. По идее на это время управление передается сержантам. Это крепкие ребята, прошедшие полугодовую физическую подготовку. Но солдаты, кто прослужил на год, полтора больше сержантов, не слушают их приказов. Прямо не отказываются, но тянут, саботируют, заставляют работать других вместо себя. Несмотря на то, что сержанты могут наказать в случае неповиновения – дать наряд вне очереди, большинство сержантов ничего не могут сделать со старослужащими злодеями. К работам и нарядам все солдаты привлекаются наравне. Но как только офицер выходит из казармы (днем), все работы выполняют новобранцы. Другие офицеры, которые мелькают в казарме, злодеям не страшны. Главное, чтобы свои ушли.

Сержант понимает, что если дневальными сегодня поставит всех трех злодеев, в казарме останутся грязные полы и туалет. Или полы и туалет будут мыть посторонние новобранцы, а сержант попадет в неловкое положение, столкнувшись с ними. И потому сержант ставит в наряд одного злодея и двух солдат.

Это будет существовать, пока во взводе будут солдаты, прослужившие больше других. Как было бы хорошо, если бы учебка была полугодовая.

Солдат успел бы окрепнуть за это время и научиться строю и хозработам. А потом сразу заменить весь рядовой состав дивизиона на новичков.

Сержанты не могут влиять на злодеев, а начальство может, манипулируя датой их увольнения. Увольнение может случиться, например, двумя месяцами позже. По соображениям поддержания боеготовности и обеспечения замены классного специалиста. Таким образом, злодеи рьяно выполняют негласную роль бригадиров, как на лесоповале.

Прослужил я уже год или около того. Стою в наряде дневальным. Вижу из окна, как построилась и пошла в столовую наша группа.

Сопровождающего сержанта не было, и офицеров поблизости тоже.

Поэтому группа шла как шпана – не в ногу. Вспомнил, какое впечатление производит колонна солдат, идущая в ногу по Хользунову переулку. Единый организм. При каждом шаге этот организм гибко качается то в одну, то в другую сторону. Все в одинаковой форме, все молчат, гулко, четко печатают шаг. Теперь я видел, что это единство обманчиво и не распространяется дальше строя.

Мне кажется, что неуставщина жизнеспособна только в мирное время.

Cлучись масштабная война, все воинские подразделения распухнут в несколько раз за счет воинов запаса. В армию придут взрослые, семейные мужчины, с чувством собственного достоинства.

В институте я учился на военной кафедре, служба в армии мне не грозила, а лишь три месяца военных сборов по окончании. До окончания военной кафедры оставался год, когда я дважды попал в больницу с поджелудочной. Кто-то посоветовал: зачем ты ходишь на кафедру, все равно не призовут. Иди в военкомат и получай военный билет с отметкой 'контужен'.

В зиловской больнице мне сделали ангиографическое обследование поджелудочной. В операционной я разделся и лег на стол. Хирурги в зеленых халатах и зеленых чулках рассказали мне, как будет протекать операция, и ее цель: В артерию введут катетер. По нему пустят контрастное вещество, чтобы спровоцировать поджелудочную и снять картину кризиса на рентген. Я пытался, было, посоветовать: '… штихель штихелю рознь… и не вздумайте обойтись без рифлевки и шабера…'. Меня накрыли клеенкой с небольшой дыркой в правом боку, а лицо зашторили, чтобы я не подсказывал. На время рентгеновской съемки хирурги дружно уходили за толстые стены в смежную комнату.

Наркоз местный. Слева от меня стоит черно-белый телевизор. На экране трепещут кости грудной клетки и таза, огузок, кострец, голье, ливер.

Программа 'Время', смекнул я, но потом узнал свои продукты. Снизу короткими рывками продвигается вперед белый проводок – это катетер.

Перед выбросом контрастного вещества хирурги предупреждают: 'будет горячо'. И действительно внутри происходит нагрев. За четыре часа кровь мою сильно разбавили контрастным веществом. В голову лезет:

'Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку', 'Москвашвея'.

Все закончилось благополучно, и я двинулся в военкомат с надежным медицинским заключением.

– Молодец, – сказал мне военком, – приходи завтра с кружкой и сухарями.

На следующий день я начал проходить медкомиссию.

– А теперь сутулый, я сказал сутулый! – прорычал терапевт за дверью. Захожу.

– Товарищ, товарищ, – говорю, – болять мои раны. Болять мои раны в глыбоке. Одна нарывает, другая заживает, а также беспокоит пендицит.

Доктор посмотрел результаты моего обследования и написал в графе

'Поджелудочная': 'Не фурычит'. Военкомат выдал мне военный билет с отметкой 'условно годен в военное время для распространения паники во вражеском обозе'.

Это было в 83-м году, а в 86-м пришла новая повестка. За три года я ни разу не обратился к врачам – приступы 83-го крепко меня убедили что можно, а что не нельзя есть. Военкомат устроил повторную медкомиссию. Меня отправили на исследование в больницу, у Филевского парка. Как назло, моя поджелудочная спокойна. Куплю пачку масла, съем у развернутого красного знамени, может тогда заболит? Масла в магазине не было, купил маргарин. Пошел в парк, в палате же нельзя.

Развернул пачку, откуда ни возьмись, появилась стайка синичек.

Птичек пятнадцать. Пятеро запросто расселись по моим пальцам, остальные ждут очереди на ближайших кустах. Две – три синички тыкают клюв в маргарин, улетают, а на их место садятся другие. Одна деловито вытирает клюв о мое запястье. Стою с протянутой правой рукой и осторожно, чтобы не вспугнуть их, верчу головой в разные стороны, надеясь увидеть кого-нибудь и поделиться счастьем. Вскоре стайка так же неожиданно улетела. Походил, походил среди кустов, надеясь вновь найти их. Встречались по две, три синички, но они не были так смелы.