— Если мы потратим на устранение недостатков даже трое-четверо суток, от этого практически ничего не изменится. Во-первых, во Дворце Бессмертного пятиминутный сон объяснят какими-нибудь другими причинами. Скорей всего космическими… Во-вторых, чтобы вооружиться против влияния нашей станции, нужно время Много времени… Необходимо изобрести аппаратуру защиты, потом наладить ее серийное производство… Для этого, Акачи, мало и пол-оборота…

— А ты не боишься, что во время проверки какой-нибудь из ваших шахо с прибором защиты может попасть к Бессмертному?

— В столицу мы собираемся отправить десять человек. Если бы даже попались все… Хотя этого, конечно, не может быть. Если бы даже Бессмертный завладел сотней приборов защиты… Что может сделать сотня против миллионов?…

— Значит, все наши люди были тогда подвержены влиянию твоих волн? — чуть испуганно спросил Коля.

— Почти все, — ответил Чамино. — За исключением наиболее отдаленных кварталов. Это и убедило Штаб, что бескровная революция возможна.

По плану Чамино сигналом к началу революции для трехтысячного легиона Гашо послужит начало работы станции. (О пятиминутной проверке Братство Свободных Сердец будет знать отдельно.) Сразу же отряды Братства займут храмы и контрольные пункты, а всех жрецов и карателей заключат в пещеры для пленных, выставив надежную охрану.

— А кнопка?! — вырвалось у Коли. — Ты забыл о кнопке Бессмертного?…

Чамино долго молчал. По лицу его было заметно, что он охвачен тревожными раздумьями.

— Неужели ты думаешь, что Бессмертный решится на страшное космическое преступление? Ведь это же преступление не только против человечества. Это преступление против Галактики, против вселенной…

— Не знаю… Он давно уже этим угрожает.

Снова продолжительное молчание. И мысли, мысли… о человеческой природе, о том, есть ли такое преступление, на которое был бы не способен человек! Человек может создать все, кроме планеты, на которой он живет. Человек может разрушить все, что поддается разрушению. И если в принципе можно разрушить планету, человеческий мозг с какими-то отклонениями от нормы способен и на это. Нет такого предмета, который человек не смог бы разрушить. В детстве — игрушки, в зрелом возрасте — дома, города и горы. Все это так же точно непрестанно разрушалось, как и создавалось. И если в руках какого-то одного человека находится кнопка от жизни и смерти целой планеты, человечество не может быть спокойным…

— Штаб не раз обсуждал этот вопрос, — наконец сказал Чамино. — У нас уже есть карта кабелей, которые соединяют Великое Солнечное Кольцо с Дворцом Бессмертного. Кабели эти перережут…

— Кабели, — покачал головой Коля. — Система кабелей была создана две тысячи оборотов тому назад. Неужели он и до сих пор рассчитывает только на них? С точки зрения современной техники это было бы очень странно…

Чамино колебался. Брови его то опускались, то снова поднимались. Большие глаза были задумчивы.

— Что же ты предлагаешь?… Есть тысячи волн, которыми может пользоваться Единый… Для какой-то группы волн мы способны создать экранизацию, но для всех вместе… Это невозможно!.. Кроме того, Акачи… На протяжении нескольких оборотов мы следим за Солнечным Кольцом. И представь себе, так же точно, как и прежде, система кабелей находится под внимательным наблюдением жрецов. Ее тщательно проверяют механики, заменяя некоторые отрезки новыми. Среди механиков есть и наши люди. Они докладывают, что кнопка на пульте связана с Солнечным Кольцом только кабелями. Это точно, Акачи… Тут сомнения быть не может… — Чамино опять умолк, о чем-то раздумывая. — Но все ли в этой кнопке? Нет ли здесь чего-то иного? Надежные люди уверяют, что нет… Ну скажи, Акачи… Неужели из страха перед кнопкой мы должны остаться в вечном рабстве? Отказаться от революции? Мы все взвесили, Акачи. Кажется, все.

Трудно принимать решение, от которого зависит судьба целого народа. Еще трудней принимать его тогда, когда над планетой нависла угроза уничтожения. Но вечное рабство страшней гибели…

Рагуши появился в комнате Лашуре такой усталый, что еле держался на ногах. Возраст давал себя знать: даже этот веселый винолюб и первый космический двоеженец, который, казалось, был замешан на материале, неспособном к разрушению в течение сотен оборотов, теперь заметно сдавал.

Жена Лашуре уложила его в постель, и Рагуши тотчас же уснул. Однако и молодой человек, пережив то, что довелось пережить Рагуши, чувствовал бы себя не лучше. Ему пришлось искать заветную ледяную крышку без специального прибора. И нужно только удивляться тем нечеловеческим усилиям, которые он предпринял, чтобы преодолеть бешеные стихии, крутившие космонавта на протяжении двух суток в жестоком водовороте. Он то поднимался вверх, то снова спускался, обследуя каждый квадратный шу океанского льда. И если бы не умение ориентироваться в пространстве, Рагуши так бы и не отыскал комнату Лашуре.

Кроме этой комнаты, Рагуши ничего не знал, но его ничто больше не интересовало — он должен был выполнить долг дружбы. Это было для него самым святым.

Перед тем как заснуть, Рагуши отдал хозяйке крошечную капсулу, в которой помещалась тонкая нитка — письмо Ечуки-отца к сыну. И теперь пятеро фаэтонцев — Коля, Чамино, Лоча и Лашуре с женой сидели у экрана, ожидая голоса с далекой Земли. Когда пришел Эло, пожелавший тоже услышать и увидеть брата, Чамино включил шахо.

Ечука сидел в деревянном кресле — в том самом, которое смастерил ему Коля. Шлем скафандра был еле заметен, он казался светлым кольцом, солнечным ореолом. На плече Ечуки дремал его верный друг — красногрудый какаду.

Коля сразу же заметил болезненную бледность на лице отца, многочисленные морщины вокруг больших глаз, старческую слабость во всей сгорбленной фигуре.

Им ни разу не удалось за это время обменяться нитками, хотя они условливались об этом еще на Земле. Наверное, виноват в этом был сам Николай: он ведь знал, что у Рагуши нет прибора — указателя дороги, но ничего не сделал, чтобы восстановить утраченную связь с космонавтом. Однако Коля жил такой напряженной жизнью, что у него не оставалось ни одной свободной минуты.

Губы Ечуки-отца шевельнулись, послышался приглушенный старческий голос:

— Дорогой мой Акачи! Прошло около десяти земных оборотов с тех пор, как ты вернулся на Фаэтон. Мне трудно представить себе твое лицо — ты теперь зрелый человек. Наверное, исчезли последние следы юношеских черт, которые я еще замечал у тебя, когда мы прощались. Ведь тебе по нашим земным расчетам уже сорок оборотов. Еще трудно мне представить Лочу, ведь я помню ее девочкой. Теперь, наверное, она взрослая женщина — ведь вы ровесники. Я знаю, что вы счастливы, хотя жить вам пришлось не там, где прошло ваше детство…

Ечука умолк, шевельнул плечом, красногрудый какаду взмахнул крыльями и хрипловато сказал: — Привет, Акачи! Привет, Акачи! Отец слабо, старчески улыбнулся.

— Это его научил твой молодой друг Алочи. Он часто вспоминает вашу охоту на медведицу…

Потом отец начал рассказывать о своей колонии, и на экране возникли картины той, земной жизни.

Когда выросло первое поколение землян, Ечуке стало гораздо легче. Раньше детей и даже подростков приходилось кормить белковиной, которую привозил Рагуши. По приказу Бессмертного ее изготовляли очень много для лабораторий Атлантиды. Позднее запасы белковины атланты начали использовать как органические удобрения. Поэтому-то у Рагуши появилась возможность доставать это питательное вещество в нужном количестве. Но малыши подрастали, и эта пища их уже не удовлетворяла.

Теперь колония первых землян полностью обеспечена мясом животных. Отряд охотников из ста человек возглавляет любимец Ечуки — сообразительный и сильный Алочи. Лагерь Алочи помещается на небольшом озерном острове среди нетронутых джунглей. Поначалу Ечука туда наведывался, а потом доверился своему любимцу. Охотники живут в шалашах вместе со своими женами.